— У нас с ним договорённость. После окончания самих выборов он передает мне право на опеку и оставляет нас в покое. Но только до того момента, пока его тайна остаётся тайной. Если всё вскроется — он восстановит родительские права.

Как же всё запутано! Мне сложно переварить услышанное и тем более понять юридическую сторону вопроса. Я в этом абсолютный ноль.

Сажусь перед Никой на корточки, пытаюсь поймать её взгляд.

— Данис обязательно вытащит тебя отсюда, — накрываю хрупкую ладошку своей.

— Знаю, — улыбается. — Он всегда добивается поставленных целей. Лучше моего брата никого нет. Ты должна это понять.

— Я?!

— Да, — в глазах появляются озорные хитринки. — Ты ему очень нравишься. Вы должны быть вместе.

Чувствую, как щеки начинают краснеть. Поворачиваю голову к Вагнеру, ловлю ухмылку на его лице.

Насчёт парня мне ещё предстоит всё обдумать. Во всей этой истории есть несколько моментов, которые смущают и вызывают вопросы.

— Чтобы быть с человеком, я должна доверять ему, — произношу больше для себя, нежели для кого-то. — Между нами не должно быть секретов.

— Не обижайся на Даниса. Это я виновата в том, что он не рассказал тебе обо всём. Я не хотела, чтобы ты смеялась надо мной, когда увидишь это, — она показывает на кресло под собой. — Боялась, что не смогу с тобой подружиться.

— Я бы никогда не стала смеяться над тобой, Ника, — твёрдо произношу, глядя в синеву её глаз. — И мы с тобой обязательно подружимся. Не против, если я буду навещать тебя?

— Конечно, не против! — радостно улыбается и смотрит сияющим взглядом на брата. — Она правда хорошая! Как ты и говорил!

Я тоже улыбаюсь. Но в груди всё болезненно стягивает. Жалость к этой светлой девочке охватывает душу стальными кольцами. Мне хочется плакать от несправедливости жизни. А ещё я испытываю жгучую ненависть к её отцу. Урод он. Правильно Данис сказал. Настоящий моральный урод.

— Вероника, у тебя физиотерапия через пять минут, — в помещение заглядывает женщина.

Она проходит по нам равнодушным взглядом и сразу исчезает.

— Ещё бы толк был от этой физиотерапии, — вздыхает девочка и разворачивается на коляске.

Мы с Вагнером смотрим, как она медленно удаляется. При этом ни один из нас не решается нарушить тягостную тишину. Каждый думает о своем.

— Я хочу получить ответы на все вопросы, — поворачиваюсь к парню.

— Не здесь, — качает головой. — У меня дома сможем поговорить спокойно. Поехали.

Небо затянуто беспросветной серостью, а по лобовому стеклу машины стекают капли дождя.

Смотрю на это всё и душу переполняет уныние.

История сестры Вагнера задела за живое. Вспорола изнутри.

Для меня дико осознавать, что отец может так жестоко поступать со своими детьми. Шантажировать. Запугивать. Угрожать.

Даже у меня, постороннего человека, дрогнуло сердце при виде беззащитной, нуждающейся в лечении девочки. А этот монстр намеренно оттягивает возможность помочь ей. Запер в каком-то жутком месте, обрекая на одиночество. Не давая брату забрать её. Бедный ребёнок.

Поворачиваю голову к Данису, сидящему за рулём. Смотрю на волевой профиль, а в голове появляется образ детдомовского мальчика. Брошенного, никому не нужного. Самостоятельно пробивающего себе дорогу к успешной жизни.

Сердце стягивает металлическими тисками, когда представляю, насколько сложный путь прошёл спортсмен, прежде чем добился успеха.

Я бы так не смогла.

Меня всю жизнь поддерживали родители. Верили в меня. Любили.

Когда сломала ногу, окружили заботой, носились со мной, как с хрустальной вазой. Не оставляли ни на секунду, помогая справиться с потрясением от рухнувших надежд. А я что? Я продолжала закапываться в жалости к себе. Ругала судьбу за жестокость и несправедливость.

Только сейчас понимаю, насколько глупой и неблагодарной была. И ещё мне ужасно стыдно сейчас за истерики, которые я устроила Данису. Стыдно до такой степени, что в груди всё сдавливает и невыносимо болит.

— Прости, — тихо шепчу. — Я даже представить не могла, что у тебя такие проблемы. И я бы никогда не стала так себя вести, если бы…

— Не оправдывайся, — прерывает. — Ты не виновата в том, что я идиот и сразу не рассказал обо всём.

Переводит на меня серьезный взгляд, затем берёт мою ладонь в свою и переплетает наши пальцы.

От его руки исходит согревающее тепло, растекающееся по моим венам мягкими искрами. Внезапно становится так невыносимо уютно от этого казалось бы простого жеста. Неосознанно сжимаю его сильные пальцы своими, будто боясь, что Данис отстранится.

В то же время снаружи разыгрывается сильнейший ливень. Вода заливает стёкла, что даже дворники не справляются.

Это заставляет парня снизить скорость и остановиться на ближайшей парковке.

Какое-то время мы сидим в тишине, просто держась за руки и слушая стук дождя. Странно, но молчание между нами совсем не вызывает напряжения или дискомфорта. Мне кажется, что я даже чувствую умиротворение в этот момент. И абсолютное спокойствие.

— Ты сказал, что Вероника твоя сестра по отцу, — решаю наконец заговорить. — А ваши мамы?

Понимаю, насколько это личный вопрос. Но мне важно узнать о Вагнере как можно больше. Мы не сможем двигаться вперёд, если я элементарно не буду знать о его семье.

— Моя умерла двадцать лет назад. Я её не знал даже. А у Ники мать свалила из города, когда врачи поставили сестре диагноз. Отец особо не заморачивался в обоих случаях. Раскидал нас по интернатам, чтобы не мешали жить. Всё.

— Это ужасно.

— Мне нормально. Нике тоже, — тон становится жёстким. — Лучше жить в детском доме, чем с отцом-придурком.

От его слов на глаза тут же набегают слёзы.

Я не представляю свою жизнь без родителей. Они мои лучшие друзья. Мой тыл. Символ безопасности и безграничной любви.

И меня буквально разъедает от горечи, когда понимаю, что у Даниса никогда не было этого.

— Ты очень сильный человек, — шмыгаю носом. — Не то что я — слабачка. Реву вон постоянно на ровном месте…

Смахиваю с ресниц влагу и тут же слышу щелчок отстегнутого ремня. А в следующий момент спортсмен перетаскивает меня к себе на колени.

— Слёзы не признак слабости, Веснушка, — подцепляет пальцами подбородок, заставляя поднять голову. — Ты просто слишком чувствительная. Из-за этого воспринимаешь всё остро, пропускаешь через себя.

— Это плохо? — тону в потемневшем взгляде.

— Не совсем, — проводит рукой вниз по щеке. — Твоя чувствительность отражается не только в слезах.

— Не только? — задерживаю дыхание.

— Нет, — качает головой. — В том, как ты реагируешь на меня, — медленно скользит пальцами по шее, голос становится хриплым. — Это чистый кайф.

От его прикосновений и низкого голоса покрываюсь мурашками и судорожно выдыхаю.

Взгляд непроизвольно опускается на губы Даниса, и я не знаю, как объяснить то, что происходит в следующий момент.

Неожиданно для самой себя тянусь к парню и прикасаюсь своими губами к его. Делаю это неуверенно и неумело.

При этом чувствую, как напрягаются подо мной стальные мышцы. Сильные руки опускаются на талию и сжимают её.

Я теряюсь в происходящем. Особенно, когда Вагнер начинает отвечать на поцелуй.

Искры, до этого тлевшие глубоко внутри, резко воспламеняются. Проходятся по всему существу бушующим огненным потоком. И меня буквально затягивает в водоворот ярких ощущений, которые полностью захватывают сознание.

Не замечаю, как мои руки обнимают шею спортсмена, притягивая ближе. Меня одолевает необъяснимая жажда прикосновений к этому человеку. Я словно пью и никак не могу напиться. Мне мало. Катастрофически мало его.

Всё происходит как под действием дурмана. Ладони Вагнера уже под моей курткой. Касаются разгоряченной кожи спины и талии, но это не отталкивает, а лишь сильнее разжигает пламя, растекающееся по венам горячей лавой.

Где-то на периферии сознания замечаю, что с каждой секундой поцелуй набирает опасные обороты. Становится жадным. Диким. Безудержным.