Мысль о пиве мигом вытеснила всю хандру и Сашка поднялся со скамейки одним махом. Уже через несколько минут друзья-приятели вышли из магазина неся в руках два увесистых пакета, по выпуклостям которых нетрудно было сделать вывод о их содержимом. Не мудрствуя лукаво они расположились тут же, на аллее. Сашка, измученный жаждой и болью, дрожащей рукой выхватил из пакета бутылку и одним глотком высосал её содержимое до последней капли. После чего блаженно вздохнул и закрыл глаза.

-Силён ! – с восхищением покрутил головой приятель.

-Хорошо ! – отозвался в ответ Сашка. Теперь можно было жить.

-Ну, что ? Пора и по водочке, пока не остыла ?

-Давай.- согласился Сашка. А действительно, почему бы и нет ? Мир, ещё недавно казавшийся чужим и враждебным, приобрел новые краски и уже не было повода грустить о чём-то, а лица окружающих стали добрее и отзывчивее, отчего хотелось сделать им что-нибудь хорошее. Хотелось быть добрым и благодарным. Хотелось радоваться и радовать, вот только не знал как. От досады, что не может найти ответа, он сплюнул и предложил :

-А что, верно говорят, что между первой второй промежуток небольшой ?

-В тему, братан. Только пора и водочки, а то пиво без водки – деньги на ветер.

-Логично.

Сашка свернул пробку и разлил водку в пластиковые стаканы. Затем оба, без всякого тоста, выпили. Водка была тепловатой и довольно противной на вкус, но приятелям не было до этого никакого дела. Им было просто хорошо. После чего данная процедура повторялась довольно регулярно, пока бутылка не опустела. Сашка сожалением запнул её под скамейку. Краски дня потускнели.

-Блин, ну почему хорошего всегда так мало ? – заплетающимся языком высказала он своё мнение по поводу отсутствия горячительного.

-Эт-то точно. – согласился с ним друг. –Жизнь – дерьмо. Скука, как на кладбище.

Кладбище ! Вот куда Сашка хотел сходить, но не успел. Значит, надо сделать это прямо сейчас.

-Я пошёл. – объявил он, в общем-то ни к кому не обращаясь. Сам факт, что он пил с кем-то из бывших дружков по лагерю, его нисколько не смущал. Ну выпили, ну и что ? Назавтра ни он, ни кто другой не вспомнит, с кем он пил. И потому прощальная фраза прозвучала больше автоматически, нежели из чувства вежливости.

-Куда ? – лениво поинтересовался кореш, точно так же абсолютно без всякого интереса. Спросил, только чтобы спросить.

-А так, по делам. На могилу к матери.

-А пошло оно всё к чёртовой матери, - вдруг обиделся собутыльник и отвернулся. В Сашкиной душе вдруг зашевелилось что-то тёмное и не долго думая он резко и сильно ударил его в лицо.

-Убью, сука ! – заорал он. –Животное, мразь ! – и удары щедро посыпались на ничего не подозревавшего приятеля. Обида и злость, так долго копившиеся в душе, наконец-то нашли выход., и он бил, бил, бил, не разбирая куда и не слыша ничего. А в душе что-то пело и ему было страшно весело и очень легко. А потом мир взорвался снопом ярким искр, и он провалился в спасительную темноту.

Когда он очнулся, было уже совсем темно. «Уже ночь ?» вяло подумал он и попытался встать. Тело моментально отозвалось острой болью, и он снова опустился. «Где же это меня угораздило ?» появилась и растаяла очередная мысль. Думать не хотелось, и всё же внутри жило какое-то неприятное предчувствие беды. Оно росло и, будучи не в силах противостоять ему, Сашка заставил себя подняться. Руки, протянутые вперёд в поисках опоры, ткнулись в стену, до боли знакомую. Поняв, где он, Сашка застонал, с силой ударил кулаком в ненавистную «шубу» и завыл, завыл по-волчьи, с надрывной безысходностью, словно оплакивая свою бессмысленную и никому не нужную жизнь. Вой вылетел наружу и растворился в летней ночи, где равнодушно моргали фонари, да ветер гнал лёгкую пыль, столь похожую на Сашкину судьбу.

Жалоба

На улице царило буйное и жаркое солнце, его лучи безжалостно падали на людей и заставляли искать убежище под раскидистыми кронами деревьев или под разноцветными куполами бесчисленных летних кафе, разбросанных по улицам и площадям города. Лето наслаждалось своими правами, и, казалось ничто не могло противиться ему. Но стоит пройти чуть-чуть от центра к высокому полукруглому зданию, сделать несколько шагов по высокой надменной лестницы – и вы попадаете туда, где слова лето и очень попросту не существуют. Снаружи может быть морозный ветер, накрапывать осенний дождь или сиять яркое солнце – но здесь, в серых унылых залах и коридорах властвует серый полумрак, веками не тревожимый ничем. Поднявшись на самый последний этаж можно увидеть длинный ряд безликих дверей, за которыми дремлют пустым и равнодушным сном «присутственные места». Время от времени их ненасытную утробу наполняют люди, звучат какие-то слова, мелькают жесты, но зал остается непоколебимым, равнодушно-уверенным в себе и в Силе, которую Он, грозный и справедливый олицетворяет. Он привык ко всему и слова уже одни и те же, и единообразен пафы прокуроров, и якобы беспристрастное (а в душе «черт бы все побрал, как это надоело!») судейство, волнующая дрожь адвокатских речей… Было, все было, осталась лишь суета сует. Вот и дремлет он, этот зал, умудренный опытом былого. И крутится сам по себе порочный маховик, запущенный неизвестно кем и незнамо когда. Но исправен он, скрипит и тужится, однако мелет, как и 10, и 20 и 100 лет назад, перемалывая все, что подсовывают ему серенькие, как мышки, прислужники. Мелькают циферки – кому «пятерки», кому «семера», а кому и полновесная «пятнашка», или же для разнообразия – знай, мол, наших – накрутят иному и двадцать лет. Бывают и сбои, - машина все же! – отделается кто-то парой-тройкой лет, но просквозит слабый вздох облегчения и снова возвращается все на круги своя, словно и не было ничего. А зал все дремлет… Но, чу! Вот новая порция вливается сквозь дубовые двери и ,недовольно напыжившись, зал включается в привычный ритм. Правда, недовольство больше напускное, для проформы, дабы всякая мелюзга знала свое место и не жаловалась во всяческие присутствия и заседания: «зажимают, караул!». На многих это действует, ох на многих. И все же попадается иной простофиля, возомнит себя несправедливо обиженным и подаст бумагу о написанном ему беззаконии. Что греха таить, и такое случалось. И радуется он: «Ах, какой я молодец, догадался!» Да невдомек ему, что вернется бумага сия сюда же. Система, одно слово – Сила, да еще какая! И какие бы бури не бушевали снаружи, поди-ка спихни ее. Не просто это, не попрешь не подумавши, а подумавши – передумаешь. Все просто и ясно. Ох, нет, живет же испокон веков в душе русского человека вера в некую «царскую грамоту», сокрытую неведомо где, в коей записана мужицкая воля вольная. Может и есть она – кто знает? – да только видел ли кто ее, держал ли в руке своей – про то истории не известно. Переходя на прозу жизни, какое ей, истории, дело до некоей затурканной тьму таракани, где лежит она в ларце, а ларец тот в … и так далее и тому подобное. Вот и идет все своим чередом, как и прежде. Система стоит, маховик крутится и едут себе этапы по бескрайней Сибири и Северу, разводя мужиков да баб, что по пьянке да сумасбродству побьют, бывало, стекла в окошке, да унесут с соседнего забора занюханный половичок. И срока по нынешним меркам совсем ничего – пять за ведро картошки или восемь за телогрейку с заводской котельной, - и поди ж ты, пишут и пишут, все жалуются на неправедность приговора. Бумага она же бессловесная, все стерпит, вот и пользуются этим. Но хоть и хитер русский Левша, и может отписать деревенский мужичок бумагу мудреную не хуже столичного академика,

Но не тягаться ему с Залом. Ибо видел Зал и не такое. Были такие, что имели про запас и заковыристое, не сразу и разберешь, что к чему. Да только кому из них улыбнулось счастье? По пальцам пересчитать можно. Потому-то и безмятежно спокоен Зал, знает силу свою, против которой бессильно само время. Да и трудились над нею не чета нынешним, те знали толк и зря свой хлеб не ели. Но хоть и помельчали теперь слуги Фемиды, но они годятся еще. И стоит найтись иному правдолюбцу, так они тут как тут – и начинает плутать горемыка, побродит себе, потыкается в инстанции, да плюнет с горя. А всего-то делов и надо – крутануть маховичок и сбросить нахала на подобающее ему место. И дремлет Зал, уверенный в себе, непоколебимый и недоступный. И что там за стенами его – неведомо ему, но пробьет час и прибудет сюда тот, кто еще день назад и не подозревая о его незримом могуществе. И тщетно будет твердить о своей невиновности – не раз и не два слышал зал этакое. И не зол он был и не испорчен по природе своей. Служба у него такая. Ведь не покорми собаку и та будет через три дня зверем смотреть. А тут Система, ей подпитка нужна, да немалая, Законом освященная. А коли так, то грех противиться ей, ибо что сверх нее, то от лукавого, вот и весь сказ. Впрочем, Зал не привык отягощать себя размышлением, не им заведено, не ему и менять. Вот и сегодня он дремлет и ждет. Он привык, как привыкает хищник караулить жертву свою. Закон есть Закон, как бы ни был он суров. Зал же суть плоть от плоти его, незыблем и тверд. Ему ли щадить кого-то? Недаром сама Фемида слепа, дабы не видеть ничего. И куда качнуться ее весы – туда и полетит заблудшая душа. Нет ничего, кроме меча и весов. Выбор не велик, но испокон веков известно, от времен приснопамятного Рюрика. Что меч сильней. Мечом обтесаны стены городов, им же и высечены скрижали Закона и создана сама система. Склонись же, негодующий, и прими от щедрот сих, все на пользу тебе, не ропщи в гордыне своей и радуйся, что дремлет Зал. Пусть он спит. Безумен ты, коли веришь в милость Системы. Все предопределено заранее… Вот слышны шаги, тихо открываются двери и монотонный голос летит через мутную дрему Зала: «Именем Российской Федерации, в удовлетворении жалобы отказать»… Зал снова спит, а снаружи светит яркое беззаботное солнце»…