-Знакомое дело. – согласились мужички.
-Так вот, собрался я как-то с утра до «собачки» сбегать, шасть в карман, а от заначки уже от дырки свист. Ясно дело – Нинка постаралась. А сама на меня потихонечку поглядывает, да улыбается втихомолку. Я поначалу попробовал покачать права, а она знай себе одно – мол, сам потерял или пропил. Естественно, я после вчерашнего и не помнил, что, да где. Может и вправду сам пропил, но так или иначе попробовал поприставать еще, но до Нинки приставать – все равно что поезд голыми руками тормозить. А если разозлится, так вообще, хоть святых выноси. Сколько он мне шишек наставила – и не пересчитать. Я и сейчас порой удивляюсь – что же нас вместе так держало ? Ни она меня не выгнала, ни я сам не ушел. Судьба видать.
Мужичок замолчал. Остальные вежливо ждали.
-В-общем, - решился, наконец, рассказчик. – сижу я и думку горькую гадаю – как мне у упрямой бабы на бутылку выпросить, или, на худой конец, на пару кружечек. А она словно мысли мои прочитала и говорит мне :
-Даже думать об этом не моги. Лучше назавтра до сельпо сходим. Я там как раз матерьяльчику на занавески присмотрела.
-Ох как тут меня перекосило ! Но молчу.
Тут мужичок замолчал, вытащил мятую пачку сигарет и не спеша закурил.
-Н-да, так вот вышло – ни денег, ничегошеньки. Вот только рано она обрадовалась, глупая баба. Разве может бабий ум понять, что коли мужик похмелиться захочет, то он горы свернет, в лепешку расшибется. Но на фуфырик достанет.
Слушатели одобрительно закивали. -И улучил-таки я момент. Пока она в огород за морковкой, или еще за чем-то ходила, и мигом провел ревизию на наличие наличности и аккурат в сахарнице нашел десяточку ! И не долго думая, дабы не рисковать шасть в дверь и только меня и видели.
В этом месте мужичок ухмыльнулся и закурил еще одну сигарету.
-Что тут еще скажешь ? Душа горела и пела. Я, правда, сначала хотел всего-то пару кружечек дерябнуть, да разве в таком деле возможно удержаться ? И в итоге к полудню десятка приказала долго жить. Зато домой возвращаться уже не так страшно было. И как только исчезли последние копеечки я домой стопы свои и направил. И покачивало меня, приятственно так, что захотелось мне и для Нинки что-нибудь хорошее сделать. А что сделаешь, коли денег нема ? А тут возле клуба, смотрю – клумба и с цветами. Ну, думаю, в самый раз. Нарвал я букетище, и с ним к Нинке заявился. А Нинка меня энтим самым букетом по морде и отхлестала. Молча так. А ведь раньше ору было, хоть святых выноси. А потом присела на табуретку и заревела, тихонечко так. И до того мне вдруг стало тошно, что и сам не заметил, как заплакал. А потом подошел к Нинке, обнял ее и стал гладить по голове. Сколько мы так были – не знаю, но в конце Нинка встала, вздохнула тяжело, подошла к буфету и вытащила из одной ей ведомого загашника початую поллитровку, налила мне полный стакан и молча вышла. А я смотрел на стакан, смотрел, да так и не смог выпить.
Мужичок замолчал, бросил на землю почти истлевшую сигарету и уставился в небо. Молчали и остальные, и лишь где-то в бездонной синеве неба бесшумно скользили облака и пел бесконечную песню одинокий жаворонок.
Соседи
“Ну наконец-то!” мысленно воскликнул Коляныч, закрывая ноутбук и откидываясь в кресле. Впрочем, Коляныч он был не для всех, только для близких друзей. Если, конечно, окружающих его людей можно было назвать близкими друзьями. Сторонний наблюдатель вряд ли бы смог их так назвать. Но, в нашем случае, так требовали приличия и этикет: тех, кто вхож в наш круг по работе и сделкам, следует называть близкими, и даже друзьями, как бы странно нам это не казалось. Даже если это относится к деловым партнерам. А этикету в бизнесе следует подчиняться, ибо, если попала собака в колесо – то пищи, но беги. Так что, наверное, следовало бы лучше написать Николай Георгиевич, поскольку вышеозначенный молодой человек, не смотря на молодость, а может, и благодаря ей, уже успел пересесть со скромного стула преподавателя психологии, в уютное кресло руководителя небольшой, но преуспевающей компании. Но, поскольку, дорогой читатель, наш рассказ не имеет ничего общего с коммерческой деятельностью вышеозначенного героя, то мы сразу перейдем к нашему повествованию.
Итак, Николай Георгиевич, он же Коляныч, и он же Николай, отдыхал после трудного дня, и тихонько мурлыча «It´s been a hard day’s night», как нельзя более подходящую мелодию из репертуара «Битлз», подвергал себя приятному предвкушению вечера. Да и что прикажете делать молодому здоровому мужику, у которого все есть, начиная с успешного бизнеса, и заканчивая красавицей женой и замечательным сыном? Будем справедливыми, наш герой отнюдь не представлял собой тот пресловутый тип предпринимателя, который укоренился в нашем сознании благодаря лихим 90-м, исковеркивавших не одну человеческую судьбу. Он никогда в жизни не носил малинового пиджака с золотыми пуговицами, не ходил на «стрелки» и не решал какие-то вопросы через откровенных бандитов. Нет, он сумел пробиться к своей нише упорным трудом, бессонными ночами, бесконечными стычками с чиновниками, пожарниками, ментами, клиентами, «кидаловом», как со стороны деловых партнеров, так и своим собственным, и прочими прелестями жизни начинающего российского бизнесмена в условиях самого демократичного президента нашей веселой Родины.
И, как это не удивительно, за все годы он сумел сохранить привязанность к своей жене, что, как известно, с нашими горе-бизнесменами случается не так часто. Мелкие мимолетные увлечения той или иной смазливой куклой, попадавшей в его офис в качестве секретарши, естественно в счет не идут. Единственное, что некоторым образом омрачало его действительность, это родители Наташки, его замечательной и верной подруги. Нет, теща с тестем не были злыми монстрами, не пилили его ежедневно и ежечасно, в общем, не делали ничего такого, что, согласно анекдотам о тещах и зятьях, должно было происходить.
И все же… И все же Николай часто чувствовал внутреннее неодобрение своим поступкам, почти инстинктивно он ощущал внутреннюю напряженность между ним и родителями жены. И хотя при встречах каждый из них улыбался, говорил ровно и вежливо, за десять лет Николай так и не смог преодолеть незримую, но прочную стену отчуждения, которая выросла почти в первый же день, когда Наташка решила познакомить его с будущими родственниками. Свою роль в этом сыграла и Наташка, именно она каждый раз выступала в качестве смягчающего буфера, гася недовольство как с одной, так и с другой стороны. И потому потенциальные конфликты затихали даже не рождаясь, растворяясь в искусственной, но не обременительной вежливости. Но согласись, дорогой мой читатель, нечастые встречи, раз, от силы два в месяц, не такая уж высокая цена, за простое, и как любят сейчас выражаться, человеческое счастье.
Вот и сегодня, несмотря на то, что предстояла великая встреча на Эльбе, как он порой любил говорить сам себе, не посвящая в такие интимные подробности свою дражайшую половину, ибо, ни к чему женщине знать более того, что ей положено согласно штатному семейному расписанию, он мог быть доволен жизнью. Сегодня он мог смело покинуть свое детище на несколько дней, нисколько не беспокоясь ходом дел – все, что надо сделать записано и запротоколировано немного беспутной, но отлично соображающей секретаршей Ниночкой – и смело окунуться в покой и негу деревенского отдыха. Чудесный двухэтажный дом на берегу небольшой, по русскому красивой речки, свежий воздух, отключенный телефон и никакого интернета! Как же мало надо порой человеку для счастья! И даже присутствие тестя и тещи никоим образом не повлияют на сей благотворный процесс.
Однако, мы отвлеклись, а наш герой за это время успел уже облачиться в пиджак, в последний раз оглядеть свой стол на предмет, не забыл ли он что-нибудь, и дав последние ценные указания, выйти из офиса. День был по-летнему чудесный и ему вдруг страстно захотелось вернуться в то беззаботное счастливое детство, где не было непонятных ненужных инвестиций, волатильных тенденций и биржевых индексов. Зато были Сашка, Валерка, Ирка и прочие, кто составляли может и маленький, но по-своему замечательный и неповторимый оркестр своего двора. Николай вздохнул и мысли его невольно перенеслись на Саньку, на своего единственного, но как он надеялся, не последнего в его роду сына. Сыну было всего семь лет, но он был не по годам развит, и Николай гордился им, как может гордиться отец своим ребенком. Наташка, приходя со школьных собраний, слегка сдержанно, с еле скрываемым тщеславием рассказывала об очередной порции похвал, полученной за успехи их отпрыска. Николай воспринимал это как естественное, но воли чувствам не давал, и если порой Санька чудил и выкидывал фортеля, то в угол он его ставил незамедлительно, и без всяких сантиментов. А если Санька говорил при этом, что он надежда и гордость класса, то отец строго замечал, что и Пушкин в детстве не раз стоял в углу. А посему, поставленный в угол, Санька должен был осознавать и проникаться. И вынужденный проникаться осознанием своего поступка, Санька стойко переносил тяготы и невзгоды. И, как результат, Санька рос естественным нормальным ребенком, лишенным какого-либо чувства превосходства или чванства.
