-Очень больно?

Раненный в ответ утвердительно кивнул головой. Его лицо, и без того бледное, теперь казалось белее снега, и Наталия почему-то опять испугалась: уж не вурдалак ли какой? И чтобы отогнать страх, сказала быстро, горячо:

-Дай-кось поверну тебя, сможешь вытерпеть? А то вить, и на спине, поди, кровищи полно. Раненный снова согласно кивнул и Наталия, уже почти не боясь, уверенно повернула его на левый бок и слегка приподняла. Раненый показался ей слишком легким, словно вместе с кровью и уходила из него земная тяжесть жизни. На спине также виднелась рана, в широком пятне крови.

-Навылет? – прохрипел раненый.

-Ага, - ответила Наталия.

-Это хорошо, что навылет. Значит, жив буду.

-Не говори ничего, и не шевелись, а я тебе тама ишо промою, да перевяжу. Держись за меня, ежели сможешь, а то мне тебя одной рукой держать, да второй перематывать, дюже несподобно.

-Спасибо тебе, - прошептал раненый, и сделал попытку схватиться за рукав Натальиной шубы, но рука слегка царапнув кожу, бессильно упала вниз.

Наталия ничего не ответила, лишь крепче ухватила его одной рукой, продолжая широкими и осторожными движениями второй руки смывать кровь вокруг раны. Затем она оторвала от рубахи широкий лоскут и стала неумело перевязывать, стараясь не причинять боли раненому. Но, видимо, это не очень получалось, судя по судорогам, иногда пробегавшим по телу, особенно когда приходилось поворачивать его, чтоб сделать очередной оборот. Наконец, она закончила и осторожно уложила его на спину. Раненый облегченно вздохнул и закрыл глаза. Несмотря на холод, по его лицу струился пот. Наталия смотрела на его лицо, и тот, видимо почувствовав на себе ее взгляд, открыл глаза, и, в свою очередь, стал ее пристально рассматривать.

Наталия неожиданно почувствовала, что краснеет.

-Ну, будет, чего зенки свои вылупил на меня? – грубо сказала она, и прикусила губы.

-Красивая ты, - прошептал раненный, и погладил ее по руке.

-Так что с того? Не по тебе така красота. Лежи себе и силу копи. Тебе вить, ишо до своих иттить надо, за это думай, а не на меня засматривайся.

-Красивая, - снова прошептал раненный и закрыл глаза.

-Откель будешь-то, - спросила Наталия. –И звать-то тебя как?

-Андрей я, с Питера буду. Слыхала про такой город?

-Слыхала. Ну дак что с того?

Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент на базу заголосил петух, в ответ ему закричали соседские петухи, и по станице пролетел целый концерт. Наталия встала, и не оглядываясь вышла из сарая. В доме она еще раз пошарила в старом бабкином сундуке, в который крайне редко заглядывали отец с матерью, и вытащила от туда старую, но еще годную вязаную кофту и небольшой половичок. Затем вернулась в сарай и присев, протянула их раненому.

-На-ка, вот, ноги обмотай, а то ведь совсем синие у тебя.

-Спасибо.

-Да на что мне твое спасибо. Лежи тихо, а то станица просыпается, не ровен час, заметят тебя. А нам энтого ненадобно. Не любят вас шибко-то, красных.

И не дожидаясь ответа вышла. Весь день Наталия хлопотала по хозяйству. Не смотря на то, что белые и красные, зеленые и прочие, исправно реквизировали кто живность, кто вещи, работы по хозяйству все равно хватало. Слава Богу, и куры, и овцы, и коровы, и свиньи еще остались. Не сравнить, конечно, с временами до войны, но на жизнь хватало. А потому, до самого вечера Наталия бегала по двору, успевая задать корм скотине и птицам, убрать за ними и за лошадьми, приготовить ужин. Стемнело, как всегда, рано, и Наталия, собрав немного хлеба, вареной картошки и сала, крадучись скользнула в сарай. К ее удивлению, Андрея на месте не было.

-Эй, где ты? Ушел, что ли?

-Здесь я, - раздался голос с дальнего угла.

-А я испугалась, думала, ушел ты. А на улице-то мороз, не приведи Господь.

-Хотел уйти, но сил нету. – признался Андрей. –К своим надо, да и за тебя боязно.

-Ишь ты, заботливый какой. За меня ему боязно. А за себя не страшно?

-Страшно, конечно. Это только дурак ничего не боится. А умный всегда про страх знает, да только бороться с ним умеет.

Андрей закашлялся. Наталия подошла к нему поближе и протянула еду.

-На-ка, вот, поешь, с голодухи никакой поправы не будет. Андрей с трудом приподнялся и принялся жадно есть. Наталия смотрела на него с непонятной ей самой жалостью и состраданием. Андрей, видимо, почувствовал, что она пристально смотрит на него, оторвался от миски с картошкой и виновато сказал:

-Суток трое, как не ел ничего, ты уж прости.

-Видать, больно хороша у вас жизнь, у красных, коли по три дня не евши живете.

-Хороша, - улыбнулся в ответ Андрей, нисколько не рассердившись. –Будет время – и у нас всего в достатке будет. Знаешь ли ты, какую мы жизнь построим? Солнечную, чтобы у всех полные закрома, чтоб достаток в доме, чтобы лица сияли, чтобы все друг другу братьями стали.

-Ох и врешь же ты, Андрюшка, зато как складно. Где ж это видано, чтобы ваши городские с нашими казаками мирно жили? Какой уж год друг друга шашками рубаете, с винтовок палите, да пушками косите. Кака еще дружба промеж нами может быть? Врешь ты все.

-Это сейчас мы друг друга в кровь хлещем. Так ведь война же не вечная, когда-нибудь да кончится. А там и помиримся.

-С вами кончится. Чего вам, городским, неймется? Сидели бы у себя в городах мирно, да нас не трогали. Вы ж за нас пахать, сено косить, за коровами ходить не будете. Чего ж тады мешаете?

-Глупая ты.

-А уж какая есть. И не тебе меня учить, – рассердилась Наталия и встала. –Как поешь, положь сюда все, а завтра я тебе с утра еще принесу.

-Не сердись на меня, - виновато произнес Андрей. -Ей-Богу, не со зла. Такую как ты – обижать грех.

-А ну тебя, - улыбнулась против воли Наталия и вышла.

На следующий день Андрей выглядел уже намного лучше, он мог даже сидеть, и Наталия только диву давалась, как он быстро шел на поправку. В этот день она занималась делами быстрее, чем обычно. Ее почему-то тянуло к этому немного странному парню, который, не смотря на то, что был серьезно ранен, был уверен в чем-то таком, чего она не знала. И это что-то казалось ей грозной, неодолимой силой, которая вот-вот придет и в их станицу. И от этого страшно было, и одновременно пьянило, словно бы пришла весна с ее бурной зеленью и цветущими садами.

Удивительно, но в этот день Андрей ей почти ничего не говорил, а она сидела рядом и просто смотрела на него. В принесенной ею старой, но добротной теплой папахе, он выглядел довольно уморительно, но при этом, душевная сила, исходившая от него, казалось еще весомее. Лишь только когда она собралась уходить, он вдруг спросил ее:

-Скажи, Наташа, а как ты прожить хочешь?

-А как люди на Дону живут? Закончится война, отец замуж выдаст. Дети пойдут. Даст Бог и до внуков доживу. Вот и вся наша казацкая жизнь.

-И не скучно тебе будет? Хочешь, я тебя с собой заберу? Настоящая жизнь, она ведь не тут, а там, - при этих словах Андрей махнул рукой, словно показывая, где она, настоящая жизнь. –Неужели тебе самой хочется быть выданной неведомо за кого?

-Так ведь испокон веков люди так живут. Отец вон, с матерью, сколько лет прожили вместе.

-А любят ли они друг друга?

-Ишь чего спросил, прыткий какой. Откель же время о любви думать? Земля, Андрюша, она времени столько берет, что и думать некогда. Это у вас, городских, можно опосля работы по бульварам шлындать. А у нас работы каждый день непочатый край.

-Темнота ты, Наташа. Учиться тебе надо. Ничего, вот придет наша власть, пойдешь учиться, многое узнаешь о жизни и поймешь, где она, настоящая.

-Больно красиво ты сказки сказываешь. А на земле кто работать будет? Хлеб кто вырастит? За скотиной опять же ходить кто будет?

-И не сказки все это. А что до работы на земле, то это верно ты говоришь. И на ней работать надо. Только вот надо, чтобы человек свободен был, и тогда и труд спориться будет, и на любовь время останется. Вот за это мы боремся, на проволоку колючую кидаемся, крови своей не жалеем.