С Марьей Якимовной ему было легко, главное, хотелось говорить о самом сокровенном. Она понимала Дмитрия, как никто другой. Что его толкает к сочинительству? Пробудить общественное сознание — вот дело, достойное литературы. Встать на защиту угнетенного человека. Русский читатель не знает уральской действительности, она скрыта от него горами и дальностью расстояния. Здесь разыгрываются свои драмы. Буржуазные хищники — большие и малые, богатеющие на рабочем труде, ведут безнаказанное ограбление народа, такого же бесправного, как и при крепостном праве.
Как-то они с матерью разговорились об Алексеевых.
— Терпеливо несет Марья Якимовна свой долг жены и матери, — вдруг сказала Анна Семеновна. — Осуждать людей — грех великий. Николай Иванович много приносит ей горя. Хвалю ее за то, как она держит себя. Ох, как верно говорят: грех не по лесу ходит, а по людям.
Дмитрий готовился к отъезду в Петербург.
В начале августа он писал брату Владимиру, уехавшему в Екатеринбург, в гимназию:
«Пишу это письмо тебе, Володя, на скорую руку, потому что собираемся ехать в лес, куда-нибудь в сторону шушпановых лугов на Салде… В твое отсутствие особенного ничего не случилось в Салде, да едва ли когда что-нибудь здесь и случается особенное; я занимаюсь помаленьку своим делом, Лиза возится с географией да петухами, Серко жив и здоров, Николай ходит в свою контору, папа читает газеты, мама стряпает да читает наставления… В Пермь придется отправляться по всей вероятности в конце августа, чтобы не упустить каравана, на котором будут отправляться Демидовым вещи на парижскую всемирную выставку…»
С этой оказией, ради экономии, Дмитрий собирался поехать в столицу.
Но не поехал.
Опять свалила его тяжелая болезнь: простудился и заболел воспалением легких. Боялись рецидива петербургской легочной болезни. На ноги Дмитрий встал спустя почти два месяца, когда все сроки для возвращения в Петербург были пропущены. На семейном совете решили, что Дмитрию следует пожить дома, хотя бы до Нового года, чтобы окончательно поправиться.
Зима в Салде выдалась особенно суровой. Снега завалили поселок до самых крыш, ветви деревьев — в плотном куржаке, завод окутан туманом. Без особой нужды на улицу не выходили.
Петербургские газеты и раньше приходили в Салду с двухнедельным опозданием, а из-за морозов, снежных заносов стали приходить еще позже, да и то не каждый день.
«Санкт-Петербургские ведомости» от 29 декабря 1877 года, с кратким сообщением на третьей странице о смерти Некрасова, пришли в Нижнюю Салду в середине января.
Дмитрий смотрел на эти строки, и у него перед глазами плыли черные круги. Умер!.. Умолк благородный голос! Умер человек чистой совести. Какая потеря, какое горе легло на весь народ, лишившийся своего певца и печальника!
«Пали с плеч подвижника вериги, — читал он некролог. — И подвижник мертвым пал…» — это были слова самого поэта.
«Русская литература понесла видную утрату, — читал он дальше, — во вторник, 27 декабря, в 8 часов 50 минут скончался Николай Алексеевич Некрасов. Смерть эта, правда, не была неожиданностью. После операции, сделанной в марте нынешнего года, вызванным из Вены знаменитым хирургом Бильротом, Николай Алексеевич Некрасов был неустанно прикован к болезненному одру. Только несколько раз, в течение девяти месяцев, по совету врачей его, так сказать, вывозили на воздух. Сам он физически совершенно изнемог, хотя душевные силы не изменяли ему почти до последнего момента. С раннего утра, в понедельник, 26 декабря, он потерял сознание, и переход его в вечность совершился тихо и безмятежно. Он скончался на руках пользовавшего его врача, доктора Н. А. Белоголового. Из близких родных покойного поэта окружали его жена, брат и сестра. Другой брат, живущий в Ярославле, извещен о катастрофе по телеграфу, и его ждут завтра. Несмотря на роковую весть, сообщенную г. Белоголовым, домочадцы поэта, под влиянием понятного чувства, в первый момент, желали как бы подтверждения ужасной вести, и когда стало ясно, что Николай Алексеевич Некрасов окончил свою страдальческую жизнь, тотчас была снята с лица покойного полная маска для бюста. С сегодняшнего дня, в квартиру, которую занимал Н. А. Некрасов, в доме Краевского, на углу Литейной и Бассейной, приходили не одни друзья и знакомые, но и многие почитатели таланта поэта, поклониться его телу. Между прочим, художник Микешин явился и поспешил удержать на бумаге черты дорогого русского поэта. На первой панихиде, происходившей 28 декабря в 8 часов вечера, присутствовал довольно значительный кружок лиц, в котором литературный элемент имел немало представителей. Так, между прочим, можно было видеть гг. Салтыкова (Щедрина), Гончарова, А. Потехина, Суворина, Плещеева и других. Собственно вопрос, от какой именно болезни скончался Н. А. Некрасов, должен разрешить профессор Грубер, который приглашен родственниками для производства вскрытия. В четверг, 29 декабря, будут отслужены панихиды, в вышеупомянутой квартире в 1 час пополудни и в 8 часов вечера, а вынос в Новодевичий монастырь последует в пятницу, 30 декабря, в 9 часов. Не подлежит сомнению, что при отдании этой последней христианской услуги в лице безвременно угасшего для литературы деятеля, будет почтен народный поэт, который сам верно очертил значение своей музы:
Чрез бездны темные насилия и зла,
Труда и голода она меня вела —
Почувствовать свои страданья научила
И свету возвестить о них благословила…»
В том же номере газеты по странному совпадению шло сообщение о новом политическом процессе — о «Процессе 193-х».
…Дмитрий поспешно оделся и вышел на улицу в морозную стынь, испытывая настоятельную потребность увидеть человека, который сможет полностью разделить его чувства.
Этим человеком могла быть только Марья Якимовна. Теперь они, с прекращением репетиторских уроков, виделись лишь изредка. К ней он и направился.
Дмитрий стоял перед ней в прихожей и молча со странным выражением на лице смотрел неподвижно на нее.
— Что с вами? — вскрикнула женщина, отступая на шаг, держа в руках лампу. — Что-то случилось?
— Вы еще не знаете? — спросил тревожно. Он не мог перевести дыхания после быстрой ходьбы по холоду. Губы его дрожали. — Вот… — Он протянул Марье Якимовне газету.
Она, светя ему лампой, заставила его раздеться и пройти в комнаты.
Дмитрий сел на диван в углу, Марья Якимовна, опустившись рядом, ладонью коснулась его руки, лежавшей на столе.
— Спасибо, что вы пришли, — сказала Марья Якимовна. — Хорошо, что об этом я узнала именно от вас…
Он ничего не ответил, только быстро взглянул в ее серые, потемневшие глаза.
— Наверное, я не все сразу пойму, — продолжала она. — Сейчас только боль. — Она поднесла руку к сердцу. — Вот… — она чуть помедлила. — Почему-то… Как от потери самого близкого и дорогого человека.
Они не знали, что день похорон Некрасова, 30 декабря 1877 года, в Петербурге стал днем великой скорби.
Со дня смерти Пушкина чиновная столица самодержавной России не видела такого открытого выражения народного горя. Провожали в последний путь поэта-гражданина.
Длинная процессия, в несколько тысяч человек, вытянулась за гробом на пути в Новодевичий монастырь. Шли студенты, рабочие, учителя, крестьяне, актеры, ремесленники, писатели, объединенные одним чувством. Две крестьянки несли простой венок с черневшими на ленте словами: «От женщин». Сотни венков, пышных, дорогих и простых, скромных, купленных на трудовые копейки. И среди них, как знак признательности революционному поэту, невольному участнику и вдохновителю народной борьбы, венок — «От социалистов».
У могилы выступал Достоевский. Он говорил о народности поэта, о том, что имя Некрасова стоит в русской литературе вслед за именами Пушкина и Лермонтова.
