Наркис Матвеевич, так энергично противившийся литературным увлечениям Дмитрия, в перемене его журналистской судьбы увидел некоторое возвышение сына.
«В последнем письме нам приятно было узнать, что ты работаешь для газеты «Новости», — писал он ему. — Кроме платы за работу для газеты, нам очень приятно знать, что счастье доставило тебе занятие приятное и полезное для ума, даже можно надеяться, что это твое занятие раздвинет твой разумный взгляд на умственную и практическую деятельность многих образованных личностей, между которыми, вероятно, встретятся тебе люди даровитые, передовые, о которых приятно будет вспоминать и которые невольно могут иметь полезное влияние на твои умственные и деятельные стороны жизни».
Наивные, трогательные заблуждения.
Наркис Матвеевич считал репортерскую работу Дмитрия занятием приятным и полезным, представляя, что сына окружают даровитые и выдающиеся передовые личности. А для Дмитрия хлеб от этой новой газетной солдатчины был, может быть, даже погорше прежнего. В «Русском мире» Дмитрий среди рядовых газетных поденщиков как-никак стал своим человеком; в «Новостях» он ходил в чужаках, отбивающих работу у «стариков». Заработки его сократились до минимума. Дошло до того, что он, гордившийся достигнутой независимостью, должен был, хотя и тяжко это, снова просить денежной помощи из Висима.
«Газетное братство, — писал он позже, — распадалось на целый ряд категорий: передовики, фельетонисты, хроникеры, заведывающие отделами вообще и просто мелкая газетная сошка. В сущности, получалось две неравных «половины»: с одной стороны — газетная аристократия, как модные фельетонисты, передовики и «наши уважаемые сотрудники», а с другой — безымянная газетная челядь, ютившаяся на последних страницах, в отделе мелких известий, заметок, слухов и сообщений. Особенно сильная борьба шла именно в этом последнем отделе газетных микроорганизмов, где каждая напечатанная строка являлась синонимом насущного хлеба. Я быстро понял эту газетную философию: каждая напечатанная мной строка отнимала у кого-то его кусок хлеба. Отсюда своя подводная борьба за существование, свои бури в стакане воды, свои интриги, симпатии и антипатии».
Журналистская богема с каждым днем все более тяготила Дмитрия. Какой разительный контраст — циничная, духовная распущенность газетчиков и мир тесных студенческих комнатушек, в которых дышишь воздухом честных помыслов, благородных порывов. Два разных мира… Тут живут, волнуясь только о том, как сегодня пропитать свое тело при помощи чернил, там — чем должно жить сердце, душа. Здесь — низкая, ничем не гнушающаяся материальность, там — высокие взлеты идейных исканий.
В это безденежное время Дмитрий, уставший от газетной поденщины, решил поискать другие возможности для заработков. О репетиторстве, тем более о переписке бумаг, и думать не хотелось. Репортерство, размышлял он, учитывая, сколько народу им кормится, занятие ненадежное. Кроме того, это ярмо тяжелое, душевно опустошающее. Но ведь есть же иные способы добычи хлеба насущного? Разве он не способен на что-то большее, чем отчеты о заседаниях научных обществ?
Газета не развратила Дмитрия в главном — не потушила любви к труду. Что бы ни было — работа на первом месте. Что бы ни было — надо идти на очередное научное собрание, потом садиться за стол и готовить необходимое количество строк в завтрашний номер газеты.
Журналисты, знакомые с Дмитрием, уважали его, несмотря на молодость, за обаяние, живость ума. Умен, однако! Завидовали его выносливости: посидит с ними в заведении, они еле плетутся домой, а он за ночь накатает корреспонденцию — можно сразу наборщику давать. Предчувствовали, что у Дмитрия будущее, коли с круга не собьется, не сломится в борьбе. Но не должно быть. Внутренне крепок Мамин. Пусть репортерство будет для него ступенькой. Если сможет — шагнет выше.
Дмитрий собирается попробовать свои силы в рассказах. Николай Иванович Волокитин с сочувствием выслушал молодого человека, замысел рассказа одобрил, назвал несколько расхожих журналов, где можно попытать счастья. Пообещал даже слово за него замолвить.
Итак, за дело. Рассказ! О чем же? Конечно, об Урале, на близком материале. Небольшой кусочек уральской жизни.
Дмитрию припомнилась одна из легенд, ходившая среди жителей Висима. Колорит подчеркнуто уральский — таежная глухомань, раскольничий скит. Драматичностью сюжет должен захватить читателя. Федька, лихой парень, едва не прикончивший приказчика, чтобы не попасть в солдаты, давно находится в бегах. Скрытно увозит он покоренную его красотой Груню, дочь богатея-кержака, в потаенный от людского глаза дальний скит.
В скиту, по легенде, жили три одичавших от одиночества старца: дряхлый, глухой и слепой Мелахий, еще бодрый в шестьдесят лет Варнава и приставший к ним сорокалетний Акила, скрывающийся десять лет от наказания за убийство соперника в любовных делах. Появление молодой девушки переворачивает скитскую жизнь: вместе с Груней к старикам врывается любовный соблазн.
Понадобилось Федьке отлучиться из скита. По пути он навестил отца Груни. Тот, не простивший парню похищения любимой дочери, убивает его. Груня, беззащитная, остается одна. Самый молодой среди скитников и потому более других мучающийся — Акила — решается войти в келью, дабы «искус сделать над собой». Груня становится его наложницей… Отлучился ненадолго в лес Акила. Шестидесятилетний Варнава, которого «бес» замучил окончательно, воспользовался этим, ворвался в келью и накинулся на девушку. В ужасе от содеянного Варнава убивает Груню. Вернувшийся Акила, увидев истерзанный труп девушки, кидается на старцев, сначала удушает Варнаву, а потом и дряхлого Мелахия.
Рассказ был написан быстро — в несколько вечеров.
Молодой автор сознавал незрелость своего сочинения. Но чувствовал: кое-что, пусть немногое, удалось. Виден симпатичный автору главный герой — Федька. Его и писать было увлекательно. Характеристику его дает отец Груни:
«Этот самый Федька из нашего поселка, сдал его помещик в солдаты. А он — тягу! Поймали его, да в кандалы, да в острог, а он опять бежать. Таким манером его, может, раз пять садили в острог, а он все убегал, да еще раз самого приказчика чуть не убил… Лихой парень! Ведь что делает!.. Приедет ночью, кричит: отворяй ворота! А то: не хочу в ворота, разбирай забор. Что ты с ним будешь делать, и разберешь, пустишь варнака, только не кричи ради истинного Христа, а то, пожалуй, приказчик узнает — беда».
Замысел и воплощение — вечная проблема творчества. Дмитрий понимал: не так просто выразить словами та, что легко складывается в воображении. Рассказ, в замысле, казался ему значительнее того, что вышло из-под пера.
Может, все же сойдет?
Свой рассказ, по совету Волокитина, автор отнес в еженедельник «Сын отечества». Издатель журнала «Сын отечества» И. И. Успенский по одним свидетельствам в недавнем прошлом владел мучным лабазом, по другим — служил певчим и на чем-то так разбогател, что приобрел по дешевке расхожий журнальчик. За славой издатель не гнался. Лишь бы росла подписка, а следовательно, и доходы. Старался угодить на все вкусы. Из известных писателей с рассказами и очерками о жизни городской бедноты здесь появлялся И. Кущевский. В основном страницы его заполняли французские романы. Мелькали зазывные названия: «Барон бросил баронессу», «Необычная женщина», «Роковая тайна»… Дрянь, как говорится, первосортная.
О своем рассказе Дмитрий самоуничижающе думал: «По купцу и товар…» Возьмут ли еще? Название о себе не кричит, да и место действия непривычное. Всяких сочинений голодных писак у них, в редакции, наверняка пруд пруди.
Он оставил в конторе журнала рассказ и больше сюда не заглядывал, хотя его попросили осведомиться о результатах через две недели. Не заходил от застенчивости, от досадной неуверенности в себе. Терпеливо ждал.
Рассказ «Старцы», подписанный латинской литерой «N», Дмитрий увидел в апрельском — 16 — номере еженедельника «Сын отечества».
