Медленная северная весна наполнялась запахами молодой зелени, яркими пятнами цветов, птичьим разноголосьем. Дмитрий в шутку говорил, что в каменном Петербурге он начинает забывать, как поднимаются травы, распускается листва на деревьях, раскрываются цветы. Теперь он мог видеть, как весна шагает к лету, как все больше появляется цветов, как густеют листвой деревья, как растут травы. Он смотрел на восходы и закаты солнца, купался, многие часы проводил в парке.
Пришел покой, утихомирилось сердце. Вспоминая, каким трудным был этот год, оглядываясь на изнурительные дни, когда надо было успевать на занятия, на заработки, да и интересные студенческие собрания не пропускать, Дмитрий радовался, что все это теперь позади.
Не давит даже то, что, увлекшись собраниями, сходками, подзапустил он академические занятия, остался на повторный курс. Эко лихо! Не в одиночестве. Почти три десятка студентов ветеринарного курса вообще оставили академию, ушли «в народ». Расстался с Петербургом и его добрый сотоварищ по квартире Андрей Остроумов, уехал куда-то в деревню под Тверь учительствовать, понимая под этим социальное просвещение крестьян.
Дмитрий проводил его со сложным чувством зависти и сожаления. Он бы не смог поехать: жажда серьезных знаний пересилила желание уже сейчас, не откладывая, встать в ряды тех, кто помогает народу. Двадцать четыре студента, не сдавшие экзамены второго курса, были допущены к продолжению занятий. В их числе был и Дмитрий Мамин.
И еще одна причина. Главная. Дмитрий хотел закончить роман. Но странно, здесь, в Парголове, где дышится легко и свободно, не тянуло, как бывало, к столу. Приходилось заставлять себя писать, и роман почти не двигался, словно лопнула какая-то пружина. Герои не обретали плоти, действие развивалось вяло; Дмитрий не мог найти ситуаций, в которых раскрывались бы характеры персонажей…
«Я опять перечитывал свой роман и начинал находить в нем некоторые достоинства, — много лет спустя вспоминал Мамин о своих первых литературных опытах, — как описание природы, две-три удачных сцены, две-три характеристики. Есть авторы, которые выступают сразу в своем настоящем амплуа, и есть другие авторы, которые поднимаются к этому амплуа точно по лесенке. Вдумываясь в свое сомнительное детище, я отнес себя к последнему разряду. Да, впереди предстоял целый ряд неудач, разочарований и ошибок, и только этим путем я мог достигнуть цели… Все эти мысли и чувства проходили у меня довольно бессвязно, путались, сбивали друг друга и производили тот хаос, в котором трудно разобраться. А нужно было жить, нужно было работать…»
Он вставал из-за стола, шел к Аграфене Николаевне, которая жила на большой даче неподалеку.
Аграфена Николаевна Иванова — хорошая знакомая родителей Дмитрия Мамина. Муж ее когда-то служил в Нижнем Тагиле в управлении заводов Демидова, ему случалось не раз бывать вместе с Аграфеной Николаевной в Висиме. Переведенный в Петербургскую контору Демидовых, Иванов внезапно заболел и умер. Молодая вдова осталась без средств, с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Жила на скромную пенсию, которую установили ей, учитывая долголетнюю безупречную службу супруга у Демидовых. Небольшой доход приносила сдача комнат жильцам в петербургской квартире. И тут в Парголове Аграфена Николаевна с детьми занимала две комнаты, а три сдавала дачникам.
С первых дней Аграфена Николаевна приняла самое горячее участие в жизни студентов. Каждой вещи нашла свое место, помогла приобрести необходимые мелочи для быта. Все, казавшееся сложным, под руководством Аграфены Николаевны решалось быстро и просто. Дмитрий и Паша почти каждый день заглядывали на ее вечерний огонек, болтали за чайным столом, случалось, в пасмурные дни с моросящим дождичком, и в карты для развлечения перекидывались.
Паше не сиделось в Парголове. Он часто уезжал в Петербург, находя для этого тысяча и одну причину. В такие дни Дмитрий почти все время проводил с Аграфеной Николаевной.
В миловидной молодой еще женщине его восхищали стойкость и оптимизм. Она умела жить сегодняшним днем, не заглядывая в далекое будущее, не страшась его. Никогда не жаловалась на судьбу, всегда была ровна, не сокрушалась от тягот, довольствуясь малым, что давала ей жизнь. Характер Аграфены Николаевны был легкий, свои беды она разводила с улыбкой, умела и других если не делом, то словом приободрить.
Она, не скрывая, радовалась каждому появлению Дмитрия, встречая его ласково-мягким блеском серых глаз. Густые темно-русые волосы она укладывала на затылке тяжелым узлом. Голос у нее был грудной, приятный.
Дмитрию и Аграфене Николаевне не было скучно вдвоем. Они вспоминали Урал, общих знакомых по Висиму и Тагилу. Говорил больше Дмитрий. Увлекаясь, он пересыпал свои рассказы выразительными и живыми подробностями; порой заставлял до слез смеяться слушательницу. Отношения между молодыми людьми становились все более интимными, Дмитрия все сильнее тянуло к этой женщине. Покоряла его сама горячность, с которой она откликалась на заботы и беспокойства Дмитрия. Через месяц уже и дня не проходило без встречи. Отправляясь на вечернюю прогулку, Дмитрий почти всегда заходил за Аграфеной Николаевной. Ночи стояли светлые, колдовские, домой они возвращались поздно, долго не могли расстаться.
— Свалились вы на мою бедовую голову, — говорила счастливо Аграфена Николаевна. — Жила тихо и спокойно своей вдовьей жизнью, а тут вы… Да и стыдно… Старше вас, мне бы умнее быть, да вот не удержала себя.
Дмитрий делился с Аграфеной Николаевной уральскими новостями, по ее просьбе посылал родителям поклоны. Она пыталась привить молодому человеку некоторую практичность в житейских делах, по-матерински заботясь о нем. Попытался как-то Дмитрий приблизить Аграфену Николаевну к книгам, но потерпел неудачу.
— Поздно мне, — сказала она смущенно. — Какое уж чтение — это забава для свободных. Другие у меня заботы, другое на уме.
В один из июльских вечеров Паша Псаломщиков приехал из Петербурга, взбудораженный новостью о начале суда над группой молодых людей. Он привез номер «Правительственного вестника» от 10 июля 1874 года, где в разделе «Судебные известия» был помещен сокращенный стенографический отчет о первом заседании Особого присутствия правительствующего Сената.
Дмитрий предложил пойти на дачу к Аграфене Николаевне и там почитать газету, обсудить новости. Расположились на обширной затененной террасе, девушка, помогавшая по хозяйству Аграфене Николаевне, внесла кипящий самовар, расставила чашки, баранки и варенье.
Аграфена Николаевна разлила чай, но о нем сразу забыли: Паша стал рассказывать о том, что сейчас волновало весь Петербург.
За печатание и распространение прокламаций преступного содержания, как сообщалось в газете, к суду привлекались двенадцать человек в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет: Долгушин, Дмоховский, Папин, Гамов, Плотников, Чиков, Сидорацкий, Аввесаломов, Циммерман, Ободовская, Сахаров и Васильев.
— «Осенью 1872 года в Санкт-Петербурге на Петроградской стороне, в доме Мерк, — читал хрипловатым от волнения голосом Паша Псаломщиков, — проживал дворянин Александр Васильевич Долгушин, заведовавший в то время мастерской жестяных изделий у Верещагина. У Долгушина нередко собирались по вечерам знакомые, в том числе дворяне Иван Иванович Папин, Николай Александрович Плотников и технолог 1-го разряда Лев Адольфович Дмоховский. По словам жены Долгушина Аграфены Дмитриевой, на этих собраниях, в коих она участвовала не всегда, общество занималось разрешением разных вопросов, в числе коих на первом плане был вопрос «о нормальном человеке». При этом, как ей кажется, Дмоховский высказывал желание иметь типографский станок.
Дворянин Александр Васильевич Долгушин, не отвергая этого показания жены своей, на предварительном следствии объяснил, что Дмоховский, Папин и Плотников точно у него в указанное время по вечерам бывали и что разговоры шли о пропаганде в народе здравых экономических воззрений и о пользе печатания с этой целью брошюр, причем Дмоховский действительно говорил, что не худо бы завести для всего этого свою типографию».
