Пирог с зеленым луком и яйцом оказался неплох. Чуть пересидел в печке и подсох, но все равно с покупным магазинным не сравнить. Еще и яйца от собственных кур, точно знаешь, что не мороженые. Так что этот крепкий середняк кулинарного искусства очень кстати зашел. Можно сказать, просвистел. Как пуля.

Серебряная. которыми очень хорошо гасить всякую нечисть. вроде твоего старого приятеля Распятьева.

Да без Софкиного волшебства черт знает, не задрала бы меня эта рожа упыриная. Вполне может быть, конечно, что и задрала бы. А с другой — неспроста ж, наверное, люди талдычат мне про кровь неких Ламбертов. Если здесь не случилось какого-нибудь массового помешательства (а история знает такие случаи, я как-то видел в передаче по телевизору), то я к ним, получается, отношусь. Проблема в том, что я никаких Ламбертов отродясь не знал. Разве что сыр такой в магазине видел. Все хотел попробовать, но цена кусается, поэтому приходилось брать “пошехонский”, но теперь уж дудки. Когда обратно вернусь, чесслово, целую голову куплю. И сожру под коньяк. Надо же и человеку из рабочего класса отдыхать.

— О чем задумался? — голос Софы, спокойный и отчего-то чуть смазанный, вырвал меня из раздумий.

Я поднял голову и глянул на нее. Подруга по несчастью

А может, и по счастью, не загадывай пока.

беззаботно жевала пирог. Ее в сегодняшнем дне ничего не напрягало. Это и неудивительно — груз-то мне достался. Хотя пока я перекусывал, с коробом Софа управлялась безо всякого труда. Она хоть и выглядит не очень внушительно, а все ж девка сильная, жилистая. Гвозди бы делать из этих людей, как говорил классик… или подушки диванные.

Опять на сиськи пялишься, я так и знал.

— Ни о чем таком, — отмахнулся я, — разве только о том, что с удовольствием бы щас этот пирожок запил чем-нибудь.

Не надо ей знать о том, что крутится у меня в башке, спать легче будет. Я хоть парень простой, но котелок-то у меня варит будь здоров. Иногда прям хочется, как в сказке у Андерсена, крикнуть “горшочек, не вари”.

Софа мне не поверила. По глазам видел, что не поверила. Но и дальше расспрашивать не стала. Не потому что не хотела — просто возможности не предоставилось. Как раз в это время издали потянуло запахами скошенной травы, дрожжей и еще чего-то непонятного, гари, что ли. Не самая привлекательная смесь, клиентов в такой атмосфере много не наберешь. Но то ли местные к такому притерпелись, то ли выбора особого у них не было, но рынок оказался полнехонек. Даже мне пришлось локтями активно поработать, чтоб протолкнуться сквозь гомонящее людское море.

Как и прежде, торговцы свои товары раскинули хаотично, кто во что горазд. Если ряды у них и получились, то весьма свободные. Кто-то соорудил подобие палатки, вроде толстой тетки, предлагавшей разное шитье. Иные ставили телеги без лошадей — так сделал, например, один дед. Хлипкие, тонкие колеса едва выдерживали груз из головок сыра. Сыр лежал вповалку прямо на солнце, над ним кружилась мошкара и мухи. Мимо этого “стенда” я почти пробежал — с такого лакомства срать будешь дальше, чем видеть.

Самые зажиточные ставили настоящие павильоны. Чаще всего они приезжали с “командой”, которая в короткие сроки этот павильон и слаживала. Это даже вызвало у меня небольшой “привет” из прошлого

которое одновременно и будущее, хихи.

потому что у нас тоже есть такие дома, которые складываются из панелек. Жить там не то чтобы очень круто — тепло такой материал держит хреново, поэтому зимой без обогрева замерзнешь на хер, как актер Джек Николсон в одной кинокартине. Зато строятся они быстро и стоят дешево. Не настолько дешево, чтоб я на свою ставку заводского рабочего мог позволить, но все равно не баснословную сумму. При желании можно потянуть, особенно если займ взять у Госбанка на пару-тройку лет.

В этих же павильонах жить и не требовалось. Хотя в некоторых можно было бы. Как, например, в том, куда нас послал Афанасьич. Неизвестный мне Федул явно страдал комплексами, потому что из своей торговой лавки он настоящую пряничную избушку сделал, черт возьми. В глаза бросились резные ставенки, украшенные рисованными цветами. Того и гляди, щас распахнутся, а оттуда пойдет телепередача “В гостях у сказки”. И сам павильон симпатичный, тщательно выбелен, а изнутри музыка играет — кто-то тренькает на балалайке или мандолине. Но когда ставенки все же открылись, то явили нам хозяина в окружении всякой всячины.

Сам Федул, толстый мужик в широком темно-зеленом кафтане с воротником, как только завидел нас, расплылся в довольной, добродушной ухмылке. Ухмылка сразу мне не понравилась. Слишком ровные и крепкие зубы. Деревенские с такими не ходят. Там если ты до двадцати пяти почти всю верхнюю челюсть в целости сохранил, уже считаешься завидным женихом.

— Ну, с чем пожаловали ко мне, гости дорогие? — поинтересовался Федул, — отовариться желаете?

— Возможно, когда-нибудь, — не стала спорить Софа, — но не сейчас.

— Ага, — подтвердил я, — товарищ Федул. Мы к вам, так сказать, от поставщика. От Григория Афанасьевича. Товар принесли, на реализацию.

В тот же момент ухмылка пропала. Никогда не думал, что так бывает, но за какое-то мгновение его лицо стало совсем другим. Только что перед нами с Софой сидел веселый толстяк, любитель пончиков, жареных в масле, расстегаев с капустой — и тут же он превратился в прожженного торгаша. У нас любили таких называть “акулами капитализма”. И регулярно пропесочивали их на передовицах газет. Эти акулы всегда плавали где-то в западном полушарии, а когда к нам, в советские воды, заплывали, то получали от пролетариата кулаком в рыло.

Разумеется, это было вранье. Вранье чистой воды. И все об этом знали, включая тех, кто печатал газеты.

Федул смерил нас с Софой пристальным взглядом (стало неуютно, как будто тебя просвечивают до кишок под микроскопом), почесал шею в красных пятнах и сказал:

— От Гриньки? Что ж, тогда прошу ко мне, потолкуем. Савва, подмени меня.

Треньканье прекратилось. Сбоку появился высокий детина в шапке, похожей на панаму. Он был такой здоровый, что чуть не подпирал макушкой потолок павильона.

— Сделаем, Федул Михалыч, — пробасил детина, — а вы не стойте. Прохаживайте давайте туда взад.

Мы переглянулись с Софой. Никто из нас тогда и понятия не имел, что насчет “зада” Савва окажется абсолютно прав.

Сзади у павильона Федула обнаружилась маленькая дверца. Черт знает, как сам хозяин в нее пролезал. Маслом смазывался, что ли? Даже я, человек чуть шире среднего, и то с трудом в нее втиснулся.

А вот не налегал бы на “турбо-жигулевское разливное” и вообще никаких проблем бы не имел.

Да ну нахер. У нас даже в учебниках истории до сих пор пишут, что в старину говорили “На Руси есть веселие пити — не можем без того быти”. А если в учебнике так написано, значит, правда. Их ведь не дураки составляют.

Но внутри помещения места оказалось больше. Как будто через какой-то хитрый фокус его расширили, а потом сжали так, что снаружи незаметно. Не удивлюсь, если так оно на самом деле и есть. Может, местные волшебники и не такое умеют — только деньгу гони звонкую.

Денег у Федула имелось предостаточно, как у дурака фантиков. Я сразу понял, как вошел. Торговля процветала, потому что полки, в изобилии натыканные повсюду, буквально ломились от товаров. У меня зарябило в глазах, да и в целом сделалось неуютно. Софа тоже чувствовала себя не в своей тарелке — на лбу и над верхней губой выступила испарина, лицо бледное, а щеки наоборот, как светофор полыхают.

— Эй, — пихнул я ее локтем, — у тебя что, клаустрофобия?

— Не знаю я никаких Клаусов, — шикнула она в ответ, — немчины к нам редко заезжают после того, как Вождь…укрепился.

От слова “Вождь” повеяло прямо-таки диким холодом, в лавке Федула температура сразу на десяток градусов упала. К Вождю Софа никаких добрых чувств не питала. Впрочем, я мог ее понять — в нашем мире его тоже не любили. Хоть и признавали определенные заслуги перед страной, перед отечеством, но то, какой кровью они были достигнуты, все перечеркивало.