Помимо этих категорий информаторов существовали люди, передававшие новости в надежде получить мзду: такое часто встречается в трагедиях.
Чтобы получить вознаграждение, нужно было принести хорошую новость или, по крайней мере, такую, которая могла бы удовлетворить заинтересованное лицо. Носители дурных вестей отдавали себе отчет в том, что задача их неблагодарна и риск столкнуться с плохим приемом очень велик. Именно это отражают фаталистические слова стражника из Софокловой «Антигоны», которому поручают сообщить царю, что, вопреки его приказу, Полиник был погребен:
На эту долю я судьбою послан.
Явился я незваным, не охотой:
Не мил гонец с известием плохим
[341].
В исключительных случаях принесшего горестные вести ждала смерть. Геродот в V книге «Истории» рассказывает об ужасной участи единственного оставшегося в живых афинского участника кровавой стычки между афинянами и эгинцами. Когда он прибыл в Афины с известием о несчастье, жены погибших кинулись на него и до смерти искололи несчастного застежками одежд[342].
Все такого рода гонцы — «любители», сообщающие важную весть единственный раз в жизни, но наряду со спонтанной информацией существует и другая, организованная и контролируемая, которую распространяют глашатаи и гонцы (angeloi). И те и другие суть просто каналы этой информации. Различие между двумя категориями посланников в греческих текстах не всегда проводится четко: чаще всего, глашатаи — официальные информаторы, уполномоченные государством или общественным органом, что не обязательно для гонцов.
От глашатаев и гонцов ждали, что они повторят слово в слово то, что им поручено сказать, и они явно выучивали послание наизусть. Горе тому, кто осмеливался изменить доверенное ему сообщение: упоминаемые Геродотом послы, решившие говорить по-своему, подверглись суровому осуждению сограждан[343].
Глашатаи во время Гомера играли важную роль и пользовались высоким авторитетом, что в классическую эпоху случалось далеко не всегда. Единственная оставшаяся у них к тому времени законная привилегия — неприкосновенность; с древних пор никто не смел напасть на глашатая, тогда как простой гонец или даже посол не мог чувствовать себя в безопасности.
Не считая этого преимущества, которым пользовались только глашатаи, к официальным вестникам в полисе относились, скорее, плохо: то были второстепенные персонажи, что неудивительно, принимая во внимание роль слова в греческом полисе. Тот, кто мог лишь повторять чужие слова или приказы, не считался причастным главному достижению индивидуума, а именно свободной, искусно построенной речи. Иногда гонцам так мало доверяли, что давали им письменный текст в подкрепление слов. В этом отношении знаменательна приводимая Фукидидом мысль Никия. Последний, завязнув в тяжелом сицилийском походе, хотел связаться с Афинами, но
опасаясь, что посланцы то ли по неумению говорить, то ли еще и по забывчивости или, наконец, в угоду толпе, могут неверно изобразить положение, Никий отправил письменное донесение: он рассчитывал, что в этом случае афиняне, узнав его подлинное мнение, не искаженное при передаче, смогут лучше всего обсудить истинное положение дел[344].
Чтобы новость дошла вовремя, важно, чтобы гонец передвигался быстро: еще с Гомера этому качеству посланцев, как людских, так и божественных, уделялось особое внимание. Зевс отправляет с вестью «Ириду крылатую»[345], Евмей говорит Телемаху о «быстром» посланце[346] и т.п. В классическую эпоху эта тема становится общим местом, и гонцов часто описывают спешащими[347], поспешно шагающими[348] или бегущими[349]. В «Птицах» Аристофана гонец прибывает настолько запыхавшимся, что не может без запинки спросить, где находится тот, к кому он послан:
Ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку-куда пошел
Знаменитого марафонского бегуна упоминают Геродот и Лукиан: согласно историку, перед самой Марафонской битвой, в 490 г. до н.э., афинские стратеги послали к лакедемонянам некоего Филиппида[351], чтобы как можно скорее призвать тех на подмогу. Гонец якобы покрыл расстояние от Афин до Спарты, 220 километров, за одни сутки[352]. Эта версия, рассказанная вскоре после описываемых событий, заслуживает наибольшего доверия. Пятью веками позже Лукиан поведал куда более известную в наши дни, но явно выдуманную с начала и до конца историю: Филиппид якобы умер, возвещая афинянам о победе под Марафоном, пробежав перед этим почти сорок три километра, отделяющие Марафон от Афин[353]. Если в рассказе Лукиана достижение не столь значимо — 42,95 км вместо 220, — оно воспринимается ярче как потому, что гонец сообщает важную весть, так и потому, что он умирает с этой вестью на устах. Неудивительно, что в памяти людей осталась именно выдуманная версия, давшая впоследствии название марафонскому бегу.
По самым разным причинам — плохая погода, трудности с транспортом, леность гонца — весть могла запоздать. Поскольку путешествия совершались чаще всего морем, их продолжительность зависела от ветров и климатических условий. Фукидид жалуется, что зимой связь между Афинами и Сицилией практически прерывалась. Иногда такая ненадежность сообщения оказывалась во благо: историограф Пелопоннесской войны рассказывает в третьей книге, что после захвата восставшей Митилены афиняне в Народном собрании решили казнить всех ее обитателей и отправили триеру с соответствующим приказом к своим войскам на Лесбосе[354]. На следующий день они одумались, пересмотрели решение и, сочтя его слишком жестоким, отправили в Митилену другой корабль с отменой прежнего приказа[355]. А priori было мало шансов на то, что вторая триера, отправившаяся днем позже, доберется до места назначения раньше первой. Тем не менее благоприятные погодные условия и необычайная ретивость экипажа сотворили чудо:
Митиленские послы приготовили запасы вина и ячменной муки для экипажа триеры и обещали гребцам щедрую награду, если те придут на остров раньше первого корабля. Поэтому афинские гребцы выказали во время плавания такое рвение, что питались во время гребли ячменной мукой, замешанной на вине и масле, и пока одни спали, другие гребли. На счастье в море совсем не было противного ветра, а первая триера не торопилась передать свой смертоносный приказ. Как ни спешила вторая, первая все-таки опередила ее настолько, что Пахет успел прочесть решение Народного собрания и собирался уже выполнить приказ, когда прибыла вторая и спасла город[356].
Фукидид далее справедливо замечает, что жители Митилены находились на волосок от гибели.
Известие могли и намеренно перехватить лазутчики или выследившие гонца враги. Для защиты от такой формы шпионажа существовали самые разные уловки. Один из наиболее известных способов — применявшаяся спартиатами тайнопись скитала, хорошо описанная Плутархом:
