Некоторые аристократы, несомненно, похвалялись принадлежностью к прославленным родам, что объясняет присутствие в гомеровских поэмах генеалогий: аэд, рассчитывая на богатые дары, живописал перед знатным лицом, зачастую по просьбе последнего, его славное происхождение.
Пиры знати были для аэдов не единственной возможностью показать свое искусство на людях. С очень раннего времени на религиозных празднествах перед широкой аудиторией устраивались музыкальные состязания. Если в эпоху Гомера эти музыкальные турниры и не были еще должным образом институционализированы, то уж «неформальные» соревнования явно существовали. Уже Гесиод, живший в VII в. до н.э., в «Трудах и днях» говорит, что вступал на корабль всего раз в жизни, чтобы отправиться на поэтическое состязание, где он одержал победу и получил за нее «ушатый треножник»[14].
Наконец, некоторые специалисты полагают, что в то время уже могла существовать одновременно и более обыденная, и более широкая аудитория: вечерами, во время «посиделок» в маленьких общинах, аэд мог петь у частных лиц или на рыночной площади.
Вернемся к значению памяти. В бесписьменном обществе, подобном изображенному в поэмах Гомера, память — единственный способ сохранить прошлое и даже настоящее, т.е. нечто большее, чем простая способность вспоминать. Это преимущество: те, кто им обладают, одарены потусторонним вдохновением, и именно благодаря прямому общению с Музами или другими божествами они в состоянии одновременно и воскрешать подвиги и легенды прошлого, и передавать грядущим поколениям настоящее. Так Гомер или Гесиод обращаются к Музам за помощью в нелегком деле: быть для современников живой памятью прошлого.
Нетрудно понять, насколько человеку той эпохи важно было оказаться воспетым сказителем: иначе его ждало забвение, он более не существовал. Только слово аэда может даровать герою истинное существование, состоящее в том, чтобы жить в памяти нынешних и будущих людей.
Именно по этой причине гомеровские персонажи одержимы славой, — славой, которая даст им возможность быть воспетыми последующими поколениями, а лучший способ достичь ее — проявить доблесть в бою, самой судьбой предназначенном для стяжания громкого имени. Герои без устали заявляют о намерении совершить воинские подвиги. Так Гектор, предчувствуя смерть под ударами Ахилла, восклицает:
Но не без дела погибну, во прах я паду не без славы;
Нечто великое сделаю, что и потомки услышат!
[15] Весомость слов
Мир Гомера, как часто отмечалось, это мир слова, и притом многоуровневый. Сам текст в том виде, в каком он до нас дошел, представляет собой смесь авторского повествования[16] и прямой речи: герои изъясняются от первого лица, и более половины «Илиады» и «Одиссеи» состоит из речей главных действующих лиц. Например, во второй поэме песни с IX по XII суть рассказ Улисса, повествующего перед собранием феаков о своих приключениях. Даже на войне герои, прежде чем сразиться, вступают в разговор. Эту особенность гомеровских поэм подметили уже древние.
Поводом для разглагольствования может послужить что угодно: герои перебрасываются словами, ссорятся, всячески хулят друг друга, рассказывают о своих подвигах, умоляют богов. Так устанавливается целый ряд актов коммуникации, имеющих место между двумя персонажами, между героем и народом (например, на собрании, в войске или во время пира), между героем и божеством, и даже между богами, поскольку боги, как и люди, сходятся и спорят. Ниже мы попытаемся выявить одновременно важность и действенность слова, которое, в a priori неожиданных контекстах, может даже заменить собой действие.
Слово служит для передачи приказов. Необходимо, правда, чтобы тот, кто держит речь, обладал достаточным влиянием; в таком случае слова имеют большую власть над людьми. Так, в «Илиаде» ахейцы надвигаются на Гектора:
Но на Гектора луки ахеян сыны натянули,
Многие метили копьями, многие бросили камни.
К ним громогласно воззвал повелитель мужей Агамемнон:
«Стойте, аргивцы друзья! не стреляйте, ахейские мужи!
Слово намерен вещать шлемоблещущий Гектор великий».
Рек, — и ахеяне прервали бой и немедленно стали Окрест, умолкнув
[17].
Хватило словесного вмешательства, и реакция последовала незамедлительно; такая весомость слов не раз и не два подчеркивается в гомеровских поэмах.
Когда герои вступают в спор, они делают это словами, которые являются в то же время действиями и заключают в себе выполнение выражаемой ими угрозы. Так обстоит дело со словами Ахилла, обращенными к Агамемнону, который отнял у него его подругу Брисеиду:
Но тебе говорю и великою клятвой клянуся,
Скипетром сим я клянуся, который ни листьев, ни ветвей
Вновь не испустит, однажды оставив свой корень на холмах...
Время придет, как данаев сыны пожелают Пелида
Все до последнего; ты ж, и крушася, бессилен им будешь
Помощь подать, как толпы их от Гектора мужеубийцы
Свергнутся в прах; и душой ты своей истерзаешься, бешен
Сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил
[18].
Эти слова явственно предвосхищают дальнейший сюжет «Илиады».
Для воплощения в жизнь такого рода угроз, нужно чтобы их, несмотря ни на что, поддержали боги. Как прекрасно демонстрирует Ф. Фронтизи-Дюкру[19], говорящий без одобрения богов рискует, что его речь не возымеет действия. И уж тем более следует беспрекословно повиноваться божественному слову. Например, Афина велит Ахиллу не убивать Агамемнона, и тот, «покоряся Слову Паллады», тут же отвечает:
Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши
[20].
Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет:
Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют
[21].
Даже среди богов действенность слова связана с могуществом. Вот почему Гера говорит Зевсу:
Сколько бы в гневе своем ни противилась их истребленью,
Я не успела б и гневная: ты на Олимпе сильнейший
[22].
Но сразу вслед за этим Гера пытается убедить Зевса. В самом деле, наряду с действенным словом, исходящим от божественной или человеческой власти, существует слово убеждающее, речи «крылатые», «сладчайшие меда», которые принимают в расчет собеседника, уговаривают и смягчают его. Так Улисс увещевает собравшихся бежать от Трои воинов «кроткою речью»; так же действует слово и в собрании.
Речь не просто действенна или убедительна: она может заменять собой действие. Самый знаменательный пример этого мы видим в VI песни «Илиады»: Главк и Диомед, принадлежащие к противоположным лагерям, собираются биться один на один, «пылая сразиться». Однако, уже сойдясь для поединка, они вступают в разговор: «Кто ты, бестрепетный муж от земных обитателей смертных?» — вопрошает Диомед. Ведь противник может оказаться бессмертным богом, а тогда сражаться с ним бесполезно, и Диомед пускается в долгие мифологические рассуждения, обосновывая свою позицию. Главк в ответ рассказывает ему в шестидесяти с лишним стихах историю своего предка Беллерофонта[23]. Ну а поскольку Беллерофонт был гостем предка Диомеда, вражда немедля прекращается:
