Председателем пританов бывает одно лицо, избранное по жребию. Оно состоит председателем в течение ночи и дня, и нельзя ни пробыть в этой должности дольше, ни дважды занимать ее одному и тому же человеку. Председатель хранит ключи от храмов, в которых находятся казна и документы государства и государственная печать. Он обязан все время оставаться в фоле[243], равно как и третья часть пританов, которой он прикажет[244].
Суды
Суды в Афинах были таким же государственным органом, как Собрание или Совет. Если они и не были, как мы увидим, местом прений, в политической жизни они играли важную роль, и поэтому мы скажем о них несколько слов.
Афинская судебная система весьма отличалась от нашей: с одной стороны, потому, что суды контролировали значительную часть политической жизни, поскольку каждый гражданин мог представить им на рассмотрение дело, имеющее отношение к гражданской общине. Кроме того, для вызова в суд не обязательно было в чем-то подозреваться: например, должностные лица при вступлении на службу и уходе с нее подвергались в суде докимасии, чему-то вроде испытания на добропорядочность. С другой стороны, правосудие отправлялось непрофессионалами, обычными гражданами без какой бы то ни было юридической компетентности, которые в большом количестве во время действия своего годичного мандата отправлялись в суд чаще одного раза в два дня.
Приведем несколько красноречивых цифр: суды заседали в среднем от ста семидесяти пяти до двухсот двадцати пяти дней в году[245], причем многие процессы велись одновременно. В каждый из этих дней требовалось от двухсот до двух с половиной тысяч судей[246], в зависимости от важности и количества дел. Афиняне с такой страстью отдавались судебной деятельности, что Аристофан с блеском прошелся по этой мании во многих пьесах: скажем, в «Осах» хор состоит из судей, а главным персонажем выступает помешанный на судопроизводстве старик, который «глубоко скорбит, / Когда не попадет на первую скамью»[247].
Каждый год шесть тысяч граждан выбирались по жребию из добровольцев: на протяжении года они были потенциальными судьями. Но в дни судебных процессов никто из них не знал заранее, будет ли он заседать, а если будет, то в каком суде: все должны были явиться к месту проведения процесса, где в V в. до н.э. допускали к участию пришедших первыми, после чего закрывали двери. В IV в. до н.э. утвердилась сложная система жеребьевки, до мельчайших подробностей описанная Аристотелем[248]: подобная процедура была призвана обеспечить определенную ротацию судей, но прежде всего исключить любую возможность подкупа в каком бы то ни было типе судопроизводства[249].
В судьи народ валил толпой, приходя из самых отдаленных демов, иногда отмахивая при этом по двадцать километров пешком. Каждый судья получал бронзовую бляху, служившую одновременно для удостоверения его личности и для жеребьевки; обнаружено несколько сотен блях с именами присяжных и названиями их демов. Большинство имен было затерто, и на их месте выгравированы новые. Иногда эта процедура повторялась по нескольку раз, при каждой смене владельца[250]: сразу видно, что недостатка в потенциальных судьях не ощущалось... Надо также сказать, что с V в. до н.э. судьям платили сначала по два, затем по три обола за день процесса — сумма небольшая, но позволявшая наиболее обездоленным сводить концы с концами[251].
Поскольку одновременно заседало по нескольку судов, афиняне разработали остроумную систему, позволявшую сотням заседавших чуть ли не ежедневно судей легко находить постоянно менявшиеся места заседаний. Архитрав каждого суда был выкрашен в особый цвет: финикиуна — в красный, батрахиуна[252] — в зеленый и т.п. После проведения ежедневной жеребьевки судьи одного суда получали каждый по трости цвета архитрава того суда, куда они направлялись, что, бесспорно, позволяло избежать изрядной путаницы... При входе в суд каждый судья получал еще и нечто вроде свинцового жетона[253], в обмен на который он мог по окончании заседания получить дневное жалованье (misthos heliastihos).
Заседания были открытыми, но судьи сидели на особом огороженном месте, без чего воцарилось бы всеобщее смятение: крупные политические процессы привлекали массу народа, часто из отдаленных уголков Греции. В особых случаях на суд являлось публики не меньше, чем на театральные представления. За загородкой на скамьях сидели судьи. Что же касается тяжущихся, они занимали помосты, или трибуны, расположенные таким образом, что все судьи, при всей своей многочисленности, без труда могли их видеть и слышать[254].
Каждая сторона обязана была выступать в суде самостоятельно. Нетрудно догадаться, что человеку из народа оказывалось непросто подготовить для тех пятисот или двух тысяч пятисот человек, что слушали его дело, аргументированную речь... Вот почему процветала, особенно в IV в. до н.э., деятельность логографов — людей, писавших судебные речи, которые тяжущиеся учили наизусть, хотя и в этом случае испытание им предстояло нелегкое. Труд логографа, хотя и неуважаемый, был доходным и позволял установить полезные связи: им занимались Демосфен и Лисий, причем первый благодаря такого рода деятельности сумел вернуть себе состояние, растраченное опекунами.
Хотя адвокатов и не существовало, тяжущийся мог призвать себе на помощь — но только после того, как выступил сам, — одного или нескольких синегоров, «говорящих вместе», по своему выбору. Обвинитель в деле «Против Неэры», Теомнест, быстро передает слово своему зятю Аполлодору:
Все же, граждане судьи, я обращаюсь к вам с просьбой, вполне естественной в устах молодого человека, не владеющего искусством красноречия, — а именно, о том, чтобы вы разрешили мне пригласить Аполлодора выступить синегором в этом судебном процессе. Ведь он старше возрастом и более опытен в обращении с законами... да и во всем этом деле он осведомлен досконально...[255]
Время выступления сторон было строго регламентировано. Разнившееся в зависимости от дела, оно измерялось клепсидрой, водяными часами, чью работу описывает Аристотель:
Там стоят клепсидры, снабженные трубками и сточными отверстиями. В эти клепсидры наливают воду, по которой должно размерять длительность произносимых на суде речей. Клепсидра дается вместимостью в десять хоев[256] для процессов на сумму свыше пяти тысяч драхм и в три хоя для второй речи; в семь хоев и в два хоя для процессов на сумму не свыше пяти тысяч драхм; в пять хоев и в два хоя — для процессов на сумму не свыше тысячи драхм; в шесть хоев для споров о правоспособности, при которых второй речи уже не полагается вовсе. Лицо, приставленное по жребию к воде, закрывает трубку, когда секретарю предстоит читать закон, или свидетельское показание, или контракт[257].
Чтение документов, собранных для процесса, в отсчет времени не включалось, зато продолжительность речи синегора вычиталась из времени, предоставлявшегося соответствующей стороне. Из текста Аристотеля видно также, что свидетельские показания сначала записывались, а затем зачитывались перед судьями: так обстояло дело с 380 г. до н.э. Следовательно, начиная с этого времени свидетелей уже не заслушивали, однако они могли присутствовать на процессе без права голоса, чтобы своим присутствием подкреплять правдивость показаний.
