Снова послышалось шарканье ног о камень, а потом раздался стук в дверь. Старики переглянулись, затем посмотрели на дверь. Наконец, когда постучали еще громче, дедушка крикнул:

— Войдите!

Дверь медленно отворилась, и прежде всего в кухню ворвалась струя холодного воздуха. Это кролик с серым мехом впустил зиму в дом. Потому что именно он стоял на пороге, пораженный теплом и смолистым запахом дров, горящих в очаге, на котором тушился настоящий кролик.

Бабушка спешит к двери, чтобы побыстрее закрыть ее. А кролик как ни в чем не бывало говорит:

— Здравствуйте, здравствуйте. Я пришел слишком рано, уж вы простите меня, но…

Серый мех раздвигается сверху, появляются большие очки, потом совершенно красный нос, а затем жесткие, как щетка, усы и, наконец, все лицо, заросшее такой же, как у дедушки, седой бородой.

— Так это же Венсандон! — восклицает дедушка. — Это Венсандон!

Ну конечно! Это действительно был Венсандон. Но только когда он снял шапку-ушанку и сбросил шубу, воротник которой был поднят до самых глаз, дети уверились, что это и в самом деле не заводной кролик, а человек. Они никогда прежде его не видели, но дедушка часто рассказывал им о своем старом друге.

А папаша Венсандон, вытирая очки и слезящиеся глаза, все повторял:

— Я вас почти не вижу. Когда после холода я попадаю в тепло, у меня начинают слезиться глаза. Да и очки запотевают.

Хоть он никого и не видел, но говорить и слушать мог сколько угодно. Вскоре, усевшись у очага рядом с дедушкой, он принялся рассказывать разные истории времен своей молодости. И дедушка тоже стал рассказывать свои истории. Они говорили одновременно, и, хотя никто их не слушал, оба, казалось, были счастливы.

Дети вернулись к окну. Зерен на тропинке больше не видно, но две-три птицы упрямо продолжают их искать. По снегу пробегает тень, это большущая черная птица снижается и садится на засохшее дерево. Жерар оборачивается.

— Дедушка, на мертвое дерево сел коршун! Скорей иди сюда! Скорей посмотри, дедушка!

Дедушка не двигается с места, но Венсандон поднимается и подходит к детям. Круглые очки у него на носу теперь стали совсем прозрачными. Он говорит:

— Это не коршун, это ворон. А дерево — клен, но он не мертвый.

Дедушка кричит из своего кресла:

— Он уже два года как мертв. Я спилю его, как только смогу.

— А я тебе говорю, что он не мертвый, — утверждает Венсандон. — Деревья никогда не умирают…

— Что ты мне тут рассказываешь, — с озадаченным видом говорит дедушка. — Уверяю тебя, вот уже две весны, как на нем не появляются почки. Говорю тебе, он мертв и годится только на дрова.

Венсандон оглядывает всех, но кажется, что он не видит их, а видит что-то другое, где-то далеко-далеко, на самом краю горизонта.

— Повторяю вам, что деревья никогда не умирают, — говорит он. — И я вам докажу это… Я докажу вам это, я заставлю петь ваш старый клен.

Непохоже, чтобы дедушка ему поверил. Но он молчит. Венсандон — его друг, и он, верно, не хочет ему противоречить.

Дети переглядываются. Правильно ли они поняли?

Но Венсандон уже снова сидит в кресле, и вновь потекли его бесконечные истории. Он пообедает вместе с ними и останется у них до самого вечера.

Когда он уходит, дедушка провожает его до клена. Они кружатся вокруг большого дерева, как будто играют в прятки, и кажутся совсем маленькими в сгущающихся сумерках, которые словно отдаляют все и делают пейзаж похожим на новогоднюю открытку.

Когда дедушка возвращается, дети бросаются к нему с вопросом:

— Ну, и что он тебе сказал?

— Венсандон по-прежнему утверждает, что клен не умер. Во всяком случае, он пообещал мне, что заставит его петь.

— Но как, дедушка, как он это сделает?

— Это его секрет. Вы потом сами увидите. Я ничего не могу вам сказать, потому что он мне ничего не объяснил. Придется подождать.

Напрасно дети настаивали — дедушка молчал.

Прошло время. Снег начал таять, и весенние дожди смыли со склона холма последние следы зимы. Дети уже позабыли о папаше Венсандоне, как вдруг однажды вечером, возвращаясь из школы, они заметили, что в окружающем их пейзаже чего-то не хватает. Не было могучего клена. Вместо него торчал огромный пень да валялось на земле несколько веток, куски коры и ворох опилок, похожий на забытую солнцем кучку снега.

— Наверное, это дедушка спилил дерево, — сказал Жерар. — Не надо было этого. Господин Венсандон обещал заставить дерево петь.

— Ты в это веришь? — спросила Изабель.

— Да, раз господин Венсандон пообещал.

А вот бабушка говорит, что мертвое дерево может запеть только в огне.

— Нельзя, чтобы его сожгли, — сказал мальчик. — Пошли, пошли быстрее.

И они побежали к дому. Положили у крыльца свои ранцы и бросились к поленнице, сложенной в деревянном сарае, который дедушка построил в глубине сада.

Дверь сарая была открыта настежь, а перед входом стояла тележка. Дети бежали быстро, очень быстро. Они совсем запыхались и раскраснелись, когда прибежали туда. В эту минуту из сарая вышли дедушка и Венсандон. На тележке лежал кусок кленового ствола. Дети посмотрели на Венсандона, и в их ясных глазах промелькнул укор, но старик только усмехнулся в усы. Он подошел к тележке и принялся ласково поглаживать кленовый ствол, как будто гладил собаку.

Руки у Венсандона большие, с широкими крупными пальцами, с выпуклыми, странной формы ногтями. Когда Венсандон поглаживает дерево, он словно проводит по нему наждачной бумагой, такие у него шершавые ладони. А если он пожмет вам руку, то вам обязательно покажется, что на нем железные рукавицы, какие надевали когда-то средневековые рыцари.

Погладил он дерево и, подмигнув, сказал:

— Не тревожьтесь, оно у меня запоет. Я вам это пообещал, а слово свое я всегда держу.

— Оно запоет в печи, — ухмыльнулся дедушка. — В точности так, как всякое другое умершее дерево. Совсем нетрудно заставить его петь таким образом.

По всему было видно, что дедушка шутил. Тем не менее Венсандон сделал вид, что сердится.

— Да помолчи же ты! — крикнул он. — Ты в этом ничего не понимаешь. Говорю тебе, что оно запоет еще лучше, чем когда было живым и прочно стояло на земле, подставив голову солнцу. Лучше, чем в те дни, когда оно было сплошь усеяно птицами и насквозь пронизано ветром.

Дети молча слушали эти удивительные слова. Так как они, похоже, сомневались в нем, Венсандон обнял их за плечи и крепко сжал своими большими жесткими руками. Он сжимал их крепко-крепко, чуть не до боли, но в исходившей от него силе было нечто такое, что внушало доверие. Он снова подошел к тележке и стал ощупывать лежавший на досках толстый ствол. Он наклонялся к нему, постукивал по нему пальцем, прислушивался, потом выпрямлялся и покачивал головой, совсем как доктор у постели больного, лежащего в горячке. Но в отличие от доктора вид у Венсандона был совсем не озабоченный. Он продолжал выслушивать свое дерево, лишь время от времени повторяя:

— Хорошо… Очень хорошо… Оно совсем здоровое… Оно запоет… Вот увидите, это я вам говорю, оно запоет лучше, чем в те времена, когда на ветвях его было полным-полно птиц.

Наутро и дерево, и тележка исчезли. В дровяном сарайчике осталось лишь несколько веток да куча опилок. Дети принялись за поиски. Наконец на чердаке они обнаружили свой клен. Но на этот раз их разочарованию не было границ. Дерево невозможно было узнать — оно все было распилено на толстые доски и теперь казалось и в самом деле мертвым.

— Господин Венсандон посмеялся над нами, — сказала Изабель. — Он никогда не заставит петь это дерево. Да и вообще, разве может кто-нибудь заставить петь мертвое дерево? Разве что колдун. А этот Венсандон никакой не колдун.

— Откуда ты знаешь?

Изабель с испугом посмотрела на брата.

— Ты думаешь, что он колдун? — проговорила она.

Жерар напустил на себя серьезный вид и ответил:

— В этом нет ничего невозможного. Мне кажется, я знаю кое-что… кое-что знаю.