Тисту так хотелось задать ему один вопрос, но он не решился. Впрочем, новости не заставили себя ждать.

Дело в том, что тюрьма… Оля-ля! Даже если бы господин Дырнадис выстрелил из пушки им центральной площади Прицелеса, шуму было бы гораздо меньше. Представьте себе смятение, охватившее весь город при виде такого невероятного события! Представьте себе удивление прицелесцев, обнаруживших, что их тюрьма превратилась в цветочный замок, в настоящий дворец чудес!

Еще на колокольне не пробило десяти часов, а весь город уже облетела новость о фантастическом событии. В полдень все население города столпилось перед большой стеной, усыпанной розами, и решетками, похожими на зеленые садовые беседки.

Не было ни одного тюремного окна ни одного железного прута, которые не получили бы своей доли цветов. Стебли карабкались вверх, закручивались, ниспадали вниз, а на гребне стены вместо ужасных зубцов теперь везде возвышались кактусы.

Однако забавнее всего выглядела караульная будка, где жимолость разрослась так быстро, что находившийся на посту жандарм оказался связанным по рукам и ногам. Растения приняли его ружье за специально для них поставленную подпорку и загородили вход. Толпа оторопело глядела на смирившегося со своей судьбой жандарма, который, сидя в глубине увитой зеленью беседки, безмятежно покуривал трубочку.

Никто не мог понять этого чуда, никто… за исключением, разумеется, садовника Светоуса, который тоже пришел посмотреть, а потом ушел, не проронив ни слова.

Но когда днем Тисту, вновь водрузив на голову свою соломенную шляпу, отправился к нему на второй урок сада, Светоус встретил его словами:

— А, так это ты! Недурно, недурно получилось у тебя с тюрьмой. Для начала совсем неплохо.

Тисту засмущался.

— Если бы вы тогда не сказали мне про зеленые пальцы, я бы про них ничего и не знал, — сказал Тисту, выражая так свою признательность.

Однако Светоус не был большим любителем всяких там излияний.

— Ладно, ладно, — ответил он. — Только ты все-таки немного перестарался с жимолостью. А еще будь поосторожнее с кирказоном. У него листьев-то много, но они темноватые. В следующий раз поднажми немного на вьюнок: это внесет более веселую ноту.

Вот так Светоус сделался тайным советником Тисту.

У взрослых просто какая-то болезненная страсть во что бы то ни стало пытаться объяснить необъяснимое.

От всего, что их удивляет, они испытывают раздражение, а стоит в мире произойти чему-то новому, как они ожесточенно начинают доказывать, что это новое похоже на нечто другое, уже известное им.

Погаснет, например, вулкан, погаснет совершенно спокойно, как догоревшая сигарета, а уж глядишь, прилетела откуда-то целая дюжина ученых в очках и давай наклоняться над кратером, прислушиваться, принюхиваться; спускаются внутрь на веревках, царапают себе колени, снова поднимаются наверх, запечатывают воздух в какие-то трубки, делают зарисовки, пишут книги, спорят, вместо того чтобы просто отметить: «Этот вулкан перестал куриться, наверное, у него заложило нос».

Разве им удалось в конце концов объяснить нам, как же все-таки действуют вулканы?

Тайна прицелесской тюрьмы дала взрослым весьма удачный повод, чтобы посуетиться. Журналисты и фотографы прибыли первыми — такая уж у них профессия — и мгновенно заняли все номера в единственной в городе гостинице.

Потом чуть ли не из всех стран мира приехали — на поездах, самолетах, такси, а то и на велосипедах — ученые, которых называют ботаниками и которые сначала лукаво мудрствуют с цветами и присваивают им трудные имена, а потом высушивают их на промокашках и ждут, когда же они выцветут.

На ботаника нужно долго-долго учиться.

Когда ботаники собираются вместе, это у них называется конгрессом. Вот так и получилось, что в Прицелесе состоялся конгресс ботаников. На свете существует бесконечное множество разных цветов, а вот ботаников существует только три разновидности: видные ботаники, известные ботаники и ботаники выдающиеся. Встречаясь, они величают друг друга не иначе как «уважаемый мэтр», «господин профессор», «достопочтенный коллега»…

Поскольку гостиница была переполнена журналистами, которые отнюдь не собирались оттуда уезжать, то для ботаников на центральной площади Прицелеса срочно соорудили некое подобие кемпинга. Можно было подумать, что в город приехал цирк, только не слишком веселый.

Тисту переволновался.

— А если они вдруг поймут, что это я, — поделился он своими страхами с Светоусом, — вот получится история!

— Не беспокойся, — ответил ему садовник. — Это же люди, которые простого букета составить неспособны. Ни о чем они не догадаются, готов дать усы на отсечение.

Так все и получилось: по прошествии недели, в течение которой ученые с лупой в руках разглядывали каждый цветок и каждый листочек, дело у них не продвинулось ни на шаг. Они вынуждены были признать, что тюремные цветы оказались такими же цветами, как и все остальные; единственное их отличие от прочих цветов состояло в том, что они выросли за одну ночь. И тут ученые принялись спорить, обвинять друг друга во лжи, в невежестве и в мистификациях. Тут уж их кемпинг и в самом деле стал походить на настоящий цирк.

Однако любой конгресс должен заканчиваться сообщением о результатах проделанной работы. А раз так, ботаники придумали декларацию, и которую, чтобы никто ничего не понял, навставляли всяких латинских слов; там говорилось об особых атмосферных условиях, о маленьких птичках, уронивших семена, и об особом плодородии тюремных стен, связанном с тем, что их облюбовали прицелесские собаки. После чего ботаники уехали в другую страну, где вдруг обнаружились черешни без косточек, и Тисту, наконец, вздохнул свободно.

Ну а как же заключенные? Вам, конечно, хочется узнать, что думали обо всем этом заключенные.

Так знайте же, что недоумение ботаников, их суетня и волнение были просто пустяком по сравнению с восторгом заключенных.

Поскольку они уже не видели решеток перед своими камерами, поскольку взгляд их не упирался в колючую проволоку и в острые шипы на стенах, ни у кого из них теперь и в мыслях не было бежать из тюрьмы. Даже самые сварливые из ее обитателей перестали брюзжать, потому что получали удовольствие от созерцания окружавшей их красоты, а злюки утратили привычку сердиться и драться. Жимолость, прораставшая сквозь замки, не позволяла закрыть тюремные двери, но получившие свободу заключенные отказывались уходить: им полюбилось садоводство.

И прицелесскую тюрьму признали во всем мире за образцовую тюрьму.

Кто же больше всего радовался? Тисту, разумеется. В глубине души он просто ликовал.

Но хранить радость в глубине души — занятие утомительное.

Когда человек счастлив, ему хочется рассказать о своем счастье, мало того, хочется громко оповестить о нем буквально всех. Между тем у Светоуса не всегда было время выслушивать сокровенные мысли Тисту. И поэтому, когда мальчику становилось совсем уж невмоготу, он шел к пони Гимнастику и делился своим секретом с ним.

К ушам Гимнастика, покрытым нежной бежевой шерсткой, было очень приятно прикасаться губами. И Тисту, проходя мимо, не без удовольствия что-нибудь шептал в них.

— Гимнастик, — сказал Тисту однажды утром, встретив пони на лугу, — послушай, что я тебе скажу, но только ты никому не рассказывай об этом.

Гимнастик повел ухом.

— Я тут обнаружил одну необыкновенно интересную вещь! — продолжил Тисту. — Цветы перекрывают путь злу.

Для того чтобы маленьких мальчиков вдруг порадовали каникулами, должны произойти события поистине необычайные. Покрывшаяся цветами тюрьма, разумеется, будоражит умы людей, но в конечном счете приходит успокоение, и то, что массивная стена превращается в гигантский цветник, по прошествии некоторого времени начинает казаться чем-то вполне естественным.