— Напряженность… — важно произносил господин Отец.

— Кризис… — вторила ему госпожа Мать.

— Обострение, обострение… — добавлял господин Дырнадис.

Тисту казалось, что они говорят о какой-то болезни; он принял это близко к сердцу и, выставив пальчики вперед, отправился выяснять, кто же в доме занемог.

Обход сада показал ему, что он ошибается: у Светоуса самочувствие было прекрасное, чистокровные жеребцы весело скакали на лугу, и здоровье Гимнастика тоже не вызывало никаких сомнений.

Однако на следующий день у всех на устах было другое слово.

— Война… так или иначе это было неизбежно, — говорил господин Отец.

— Война… как не везет этим людям! — вторила ему госпожа Мать, удрученно покачивая головой.

— Война… Вот так! Еще, значит, одна, — откликался господин Дырнадис. — Ну что ж, посмотрим, кто там у них победит.

— Война… Беда-то какая! — сокрушалась госпожа Амелия, чуть не плача. — Неужели это так никогда и не кончится?

— Война… шнова война… поштоянно какие- то войны, — повторял слуга Каролюс, у которого… да, впрочем, вы уже знаете, у которого был легкий иностранный акцент.

Поскольку о войне все говорили шепотом, у Тисту складывалось о ней представление как о чем-то нехорошем, уродливом, как о какой-то взрослой болезни, более отвратительной, чем пьянство, более жестокой, чем нищета, более опасной, чем преступление. Раньше господин Дырнадис уже немного говорил ему о войне, показывая памятник погибшим на фронте жителям Прицелеса. Но господин Дырнадис говорил по своему обыкновению слишком громко, и Тисту мало что понял.

Не нужно думать, что у Тисту появился страх. Это был мальчик не робкого десятка, скорее даже склонный к опрометчивым поступкам. Вы ведь уже были свидетелями того, как он скатывался вниз по перилам лестницы. Ну а когда он шел на речку купаться, то стоило больших трудов убедить его не прыгать по десять раз подряд с самой высокой ступеньки чемпионской вышки. Бывало как разбежится и… гоп!… летит, летит ласточкой вниз, расставив в стороны руки и прогнувшись в спине. По деревьям он лазал как никто другой, добирался до самых тонких верхних веток, чтобы сорвать там вишни, доступные ему одному. Он просто не знал, что такое головокружение от высоты. Нет, никакого страха Тисту не испытывает.

Однако война, как он начал понимать, не имела ничего общего ни со страхом, ни с храбростью; это было нечто невыносимое — вот и все.

Ему захотелось узнать о войне побольше. Действительно ли она была так страшна, как он себе это представлял? Первым делом он, естественно, отправился к Светоусу.

— Я не помешаю вам, господин Светоус? — спросил он у садовника, подрезавшего в этот момент кусты самшита.

Светоус отложил садовые ножницы в сторону.

— Конечно, нет, мой мальчик.

— Господин Светоус, скажите, что вы думаете о войне.

Садовник удивленно посмотрел на Тисту.

— Я против войны, — ответил он, теребя свои усы.

— А почему вы против войны?

— Потому что… потому что даже какая-нибудь совсем крошечная война способна уничтожить большой-пребольшой сад.

— Уничтожить? Как это так?

— А вот так: выкорчевать, вырвать все деревья с корнем, развеять их в прах.

— Правда? А вы уже видели, господин Светоус, видели сады… уничтоженные войной? — спросил Тисту.

Это казалось мальчику почти невероятным. Однако садовник не шутил.

Он стоял, опустив голову, нахмурив свои косматые седые брови, и крутил пальцами усы.

— Да, конечно, видел, — ответил он. — Видел, как цветущий сад погиб за какие-нибудь две минуты. Видел, как разлетались на тысячи осколков оранжереи. На тот сад упало столько бомб, что пришлось навсегда отказаться что-либо там выращивать. Даже земля там умерла.

У Тисту перехватило дыхание.

— А чей это был сад? — спросил он еще.

— Мой, — сказал Светоус, отвернувшись, чтобы скрыть свою боль, и снова взялся за ножницы.

Тисту стоял молча. Он размышлял. Он мысленно пытался представить себе, что вот этот окружавший его сад тоже оказался разрушенным, как и сад Светоуса, что оранжереи разлетелись на мелкие кусочки, а земля стала непригодной для выращивания цветов. На глаза Тисту навернулись слезы.

— Ладно, тогда я пойду расскажу об этом! — воскликнул он. — Надо, чтобы все узнали про это. Я расскажу Амелии, расскажу Каролюсу…

— Эх, Тисту! У Каролюса еще большее горе, чем у меня. Он потерял свою родину.

— Родину? На войне потерял родину? Разве так бывает?

— Бывает. Страна, где он жил, полностью исчезла. И потом он так и не смог ее отыскать. Потому-то он и живет здесь.

«Правильно, значит, я думаю, что война — страшная вещь, раз на ней можно потерять свою родину так же легко, как носовой платок», — мысленно сказал себе Тисту.

— О войне я мог бы тебе много чего рассказать, — добавил Светоус. — Ты вот упомянул кухарку Амелию. Так она, ты знаешь, она потеряла сына. Другие теряют руку, ногу или вообще голову. На войне все что-нибудь теряют.

Тут Тисту заключил, что война является самым большим, самым мерзким беспорядком, какой только существует на свете, потому что на войне каждый теряет то, чем он больше всего дорожит.

«Как бы сделать так, чтобы помешать войне?.. — размышлял Тисту. — Вот господин Дырнадис наверняка против войны, раз он так сильно ненавидит беспорядок. Надо будет завтра с ним поговорить».

Господин Дырнадис сидел у себя в кабинете. Он снова обрел свою громогласность и кричал сразу в три телефонные трубки. Не вызывало сомнения, что господин Дырнадис очень занят.

— Так бывает всегда, когда где-нибудь на земле разражается война, — сообщил он Тисту. — У нас в Прицелесе работы сразу становится в два раза больше.

Тисту и сам заметил, что утром заводской гудок гудел в два раза дольше и что рабочих, направлявшихся на завод, тоже было в два раза больше. Девять труб извергали столько дыма, что от него потемнело небо.

— Ладно, я зайду, когда работы у вас будет поменьше, — сказал Тисту.

— А что ты хотел у меня спросить?

— Я хотел узнать, где разразилась эта война.

Господин Дырнадис встал из-за стола и подвел Тисту к глобусу. Покрутив глобус, а затем остановив его, он ткнул пальцем в самую середину.

— Смотри, видишь эту пустыню? — спросил он. — Так вот, это тут.

Тисту увидел под пальцем господина Дырнадиса розовое пятнышко, похожее на драже.

— А почему, господин Дырнадис, война началась именно здесь?

— Это же очень просто.

Когда господин Дырнадис про что-нибудь говорил, что это очень просто, у Тисту тут же возникали сомнения: как правило, все оказывалось очень сложным. Однако на этот раз Тисту решил внимательно выслушать его.

— Очень просто, — повторил господин Дырнадис. — Дело в том, что эта пустыня никому не принадлежит…

«Никому не принадлежит», — мысленно повторил Тисту.

…Но при этом справа от нее находится страна, где живут тудаидиты, а слева — страна, где живут уходиты.

«Тудаидиты… уходиты…» — опять повторил про себя Тисту; он и в самом деле был внимателен.

…Между тем недавно тудаидиты заявили, что им нужна эта пустыня, на что уходиты ответили, что она нужна и им тоже. Тудаидиты заня ли позиции с одной стороны пустыни, а уходи ты — с другой. Тудаидиты направили уходитам телеграмму с требованием, чтобы те уходили. А уходиты по радио ответили, что они запрещают тудаидитам оставаться. Теперь их армии пришли в движение, и, когда они встретятся, начнется сражение.

— А что в нем такого, в этом розовом пятнышке… то есть, я хочу сказать, в этой пустыне? Сады? — спросил Тисту.

— Да нет, какие сады, раз это пустыня! Ничего там нет. Камни разве что…

— Значит, эти люди будут драться из-за камней?

— Они хотят захватить то, что находится под землей.