— Как мало мы себя знаем, — произнес он с грустью. — Я, например, никогда не думал, что у меня бульдожья голова.

Маринетта покраснела, а ослик продолжал:

— Вот и уши тоже… Мне часто говорили, что они у меня длинноваты, но я и предположить не мог, что они такие гигантские.

Маринетта совсем смутилась и покраснела еще больше. Действительно, уши на рисунке занимали примерно столько же места, сколько и туловище.

Ослик понуро стоял перед портретом.

— Что это значит? — вдруг воскликнул он. — Ты нарисовала мне всего две ноги!

Тут Маринетте было что возразить, и она приободрилась:

— Как же иначе? Ведь ты стоял ко мне боком, и я видела только две ноги. Не могу же я рисовать то, чего не вижу!

— Рисуешь ты замечательно, но ног-то у меня всё-таки не две, а четыре!

— Нет, — вмешалась Дельфина. — В профиль у тебя их только две.

Ослик замолчал. Он был оскорблен.

— Что ж, — пробормотал он, удаляясь, — две, значит, две!

— Ослик, ну, посуди сам…

— Нет, нет, у меня две ноги, и кончим этот разговор.

Дельфина рассмеялась, и Маринетта тоже, хотя совесть у нее была не совсем чиста. Потом они забыли про ослика и стали искать, кого бы нарисовать еще. В это время по лужайке проходила пара волов, они шли на речку попить воды. Это были большие белые волы без единого пятнышка.

— Доброе утро, малышки. Что это у вас в коробочках?

Девочки объяснили им, зачем нужны краски, и волы попросили девочек их нарисовать. Наученная неудачей с кузнечиком, Дельфина покачала головой:

— Это невозможно. Ведь вы белые, а значит, того же цвета, что и бумага. Белого на белом просто не будет видно. И получится, что вас как будто и не существует вовсе.

Волы посмотрели друг на друга, и один из них холодно сказал:

— Что ж, если нас не существует, всего доброго.

Девочки растерялись. Но тут услышали за спиной громкие голоса: к ним приближались лошадь и петух. Они ссорились.

— Да, да, мадам, — говорил петух сердито, — я полезнее вас и к тому же умнее. И не усмехайтесь, пожалуйста, а не то я задам вам хорошую трепку.

— Куда тебе, сморчок! — отозвалась лошадь снисходительно.

— «Сморчок»! Да вы и сами-то не больно велики! Неизвестно еще, кто из нас сильнее.

Унять петуха было не так-то просто. И если бы Дельфина не предложила спорщикам нарисовать их, неизвестно, чем бы это все кончилось. Пока Маринетта трудилась над портретом петуха, Дельфина занялась лошадью. Казалось, мир восстановлен. Петух был страшно горд, что его попросили позировать. Он задрал голову и распустил хвост. Но долго молчать он не мог.

— Это, должно быть, очень приятно — писать мой портрет, — сказал он Маринетте. — Ты правильно сделала, что выбрала именно меня. Не хочу хвастаться, но, право же, перья у меня восхитительных оттенков.

Он долго расхваливал на все лады свое оперение, гребешок и хвост, а потом добавил, скосив глаза на лошадь:

— Каждому ясно, что я просто создан для того, чтобы с меня писать портреты. Не то что некоторые убогие создания со скучной одноцветной шкурой.

— Только мелким зверушкам подобает быть такими пестрыми, — возразила лошадь. — Ведь иначе их вообще никто не заметит.

— Сами вы зверушка! — вскричал петух.

Девочки между тем трудились не покладая рук. Вскоре оба, и лошадь, и петух, были приглашены взглянуть на свои портреты. Лошадь в целом осталась довольна. Дельфина изобразила замечательную гриву, на диво длинную и всклокоченную — она вся стояла дыбом, точно колючки дикобраза, — не пожалела краски на хвост, где некоторые волоски не уступали по толщине топорищу. Во всяком случае, лошади повезло больше, чем ослику: после получаса позирования все четыре ноги у нее оказались на месте.

Петуху вроде бы тоже не на что было жаловаться. Однако он не постеснялся заявить, будто хвост его на рисунке напоминает старую швабру.

В это время лошадь перевела взгляд на портрет петуха.

— Как я погляжу, — воскликнула она, — петух у вас получился выше ростом, чем я?

И вправду, лошадь у Дельфины занимала меньше половины листа, а портрет петуха, написанный Маринеттой широкими мазками, занимал весь лист целиком.

— Конечно, я больше, любезная, — злорадствовал петух. — Что ж тут удивляться? Или для вас это новость? Я лично знал это и без портретов.

— Петух больше меня! Нет, это уж чересчур! — возмутилась лошадь.

— Пожалуй, так оно и есть, — сказала Дельфина, сравнив оба рисунка. — Но это не имеет никакого значения.

Девочка слишком поздно заметила, что лошадь обиделась. Лошадь отвернулась и, когда Дельфина ее окликнула, сухо ответила, даже не оглянувшись:

— Ну конечно, разумеется! Я меньше петуха, и это не имеет никакого значения.

Не слушая оправданий Дельфины, она медленно пошла прочь. Следом, на некотором расстоянии, шествовал петух и выкрикивал на каждом шагу:

— Я больше! Я больше!

В полдень вернулись родители. Они нашли дочек на кухне и внимательно оглядели их фартучки. К счастью, девочки были очень осторожны с красками и на одежде не осталось никаких пятен. Родители спросили, что они успели сделать за утро.

— Нарезали охапку клевера для кроликов и собрали две полные корзинки бобов, — ответили девочки.

Родители проверили, правду ли они говорят, и даже заулыбались от радости. Хотя в корзинках с бобами попадались клочья собачьей шерсти и утиные перышки, папа с мамой ничего не заметили. Никогда еще они не были в таком прекрасном настроении, как в тот день.

— Мы очень вами довольны, — сказали они девочкам. — Вы собрали хороший урожай бобов, да и у кроликов теперь есть клевер по меньшей мере дня на три. Позволяем вам порисовать после обеда. Мы ведь вовсе не собирались на самом деле отбирать у вас краски. Мы только хотели проверить, действительно ли вы послушные девочки.

Дельфина и Маринетта еле слышно пролепетали «спасибо».

До конца обеда родители только и делали, что пели, смеялись и загадывали загадки.

— Две сестрицы убегают, две сестрицы догоняют, по дороге кувырком, все бегом, бегом, бегом. Что это такое?

Девочки делали вид, будто думают, но угрызения совести мешали им сосредоточиться.

— Не знаете? Но ведь это так просто! Что, сдаетесь? Это же колеса автомобиля: задние гонятся за передними. Ха-ха-ха! — веселились родители.

Когда все вышли из-за стола, девочки остались мыть посуду, а родители отправились в хлев отвязывать ослика, чтобы отвезти в поле картофель для посадки.

— Ну, ослик, пора на работу!

— Мне очень жаль, — ответил ослик, — я рад вам услужить, но у меня всего две ноги.

— Две ноги? Что за чушь ты городишь?

— Да, да! Две ноги. Я еле стою. Не понимаю, как это вы, люди, ухитряетесь передвигаться на двух ногах.

Родители подошли поближе и увидели, что у ослика и впрямь две ноги: одна спереди, другая сзади.

— Вот так штука! Ведь еще сегодня утром у тебя все ноги были на месте. Ну и ну! Ладно, пойдем проведаем волов.

После яркого солнечного света в хлеву казалось совсем темно.

— Эй, волы, где вы там? — позвали родители. — Придется, видно, вам отправиться в поле. Что вы на это скажете?

— Скажем, что это невозможно, — ответили из темноты два голоса. — Нам очень неприятно вас огорчать, но мы не существуем.

— Не существуете?

— Посмотрите сами.

И правда, подойдя поближе, родители увидели: в стойле, где раньше стояли волы, теперь пусто. На ощупь найти волов тоже не удалось, хотя в воздухе, над яслями, покачивались две пары рогов.

— Да что же это творится? Пойдем-ка посмотрим, как себя чувствует лошадь.

Лошадь жила в самой глубине хлева, где было меньше всего света.

— Эй, лошадь, где ты там? — окликнули ее родители.

— Я к вашим услугам, — отозвалась лошадь, — но если вы собираетесь меня запрягать, то имейте в виду, что для упряжки я слишком мала.

— Вот как! Слишком мала?

В полумраке, на желтой соломенной подстилке, лежала крохотная лошадка ростом вдвое меньше петуха.