И я очень надеюсь, что одна из них зарегистрирована на женщину. В таком случае мне не составит труда выяснить, покойница ли это или же женщина с синдромом Дауна. Почти наверняка это будет первая, поскольку среди людей с геномной патологией обладателей водительских прав крайне мало. Когда же я идентифицирую мертвую, у меня появится какой-то задел.

После кофе с тостами и десятиминутного душа я готова отправиться в редакцию.

Дни, когда журналисты массово кучковались на Флит-стрит, давно миновали. Закат прославленной улицы начался, когда в середине восьмидесятых медиамагнат Руперт Мердок переместил свои издания в район Воппинг в Восточном Лондоне. За ним последовали и все остальные центральные газеты, и теперь название былого пристанища мировой журналистики являет собой лишь символ. К моей величайшей досаде, поработать на знаменитой улице мне так и не довелось.

Покидаю квартиру и тут же жалею, что не оделась потеплее. Однако стремление поскорее добраться до редакции пересиливает страдания от холода, так что я лишь поглубже засовываю руки в карманы. До станции подземки «Килберн-парк» всего-то пять минут ходу, потерплю.

Редакция «Дейли стандарт» располагается в Белгрейвии: двадцать минут на подземке до «Гайд-парк-корнер» и пешком метров восемьсот. В общей сложности вся дорога занимает у меня чуть менее сорока минут. На машине было бы быстрее, однако собственной стоянки газета не имеет, а с заработком штатного корреспондента нечего и мечтать, чтобы ежедневно раскошеливаться на грабительские тарифы парковки в одном из самых зажиточных лондонских районов, не говоря уж о сборах за въезд в центр города.

В самом начале девятого я уже на месте, задержавшись по пути к своему кубиклу лишь у кофе-машины. Несколько коллег уже сидят за столами, однако в открытой редакционной студии пока стоит тишина. Долго она не продлится. Уже через час воздух наполнится трезвоном телефонов, гамом и стуком клавиатуры.

Включаю персональный компьютер и проверяю почтовый ящик. От Стюарта пока ничего, однако отсутствие новостей не мешает мне приступить ко второй части моего плана. Что подразумевает разговор с главным редактором, Дэймоном Смитом. Набираю его внутренний номер.

— Да, — раздается в трубке после третьего гудка.

— Это Эмма. У тебя есть пять минут?

— А волшебное слово?

«Говнюк?»

— Пожалуйста!

— У меня для тебя только три.

Он отключается.

Дэймон на два года меня моложе, а журналистский стаж у него в два раза меньше моего. Он знает это, и я знаю это — и больших оснований для взаимной жгучей неприязни нам и не требуется. В газете я удерживаюсь лишь по той единственной причине, что мой стиль ценит пара членов совета директоров. Однако, боюсь, вечно состоять в правлении они не будут, и как только я лишусь их поддержки, Дэймон почти наверняка найдет повод выставить меня за порог редакции.

Я направляюсь к нему в кабинет. Стучусь в дверь и, не дожидаясь приглашения, вхожу.

Он даже не удосуживается оторваться от монитора. Если оставить в стороне мерзкую личность Дэймона, его вполне можно назвать привлекательным мужчиной. Хотя, на мой вкус, слишком аккуратненький.

Тратить время на обмен любезностями бессмысленно, и я сразу приступаю к делу:

— Вчера я натолкнулась на одну многообещающую историю… Громкую!

— И?

— Хотела бы позаимствовать парочку стажеров для расследования.

Главный редактор наконец-то поднимает на меня взгляд, и от меня не укрывается настороженный блеск его карих глаз.

Явственно смакуя момент, он откидывается на спинку кресла и проводит ладонью по копне своих темных волос. Все это совершенно в порядке вещей: от Дэймона просто так ничего не добьешься.

— Расследования чего именно?

А вот здесь следует быть осторожной. Хоть доказательств у меня и нет, но я более чем уверена, что ранее Дэймон сливал мои зацепки журналисткам из своих любимиц. По меньшей мере пять раз я работала над репортажем только для того, чтобы в итоге обнаружить, что какая-нибудь из моих коллег помоложе — и обычно посимпатичнее — уже сдала аналогичный материал в следующий номер.

— История про одного политика и загадочную смерть женщины в Суррее.

— Этого мне мало.

— Скажу больше, когда будет, о чем говорить.

— В таком случае обойдешься без помощников.

— Брось вредничать, Дэймон! Если я упущу эту возможность, в накладе останемся все мы.

— Тогда скажи мне, кто политик.

Поскольку инцестуальный скандал Хаксли уже прошлогодний снег, время играет существенную роль. Мой репортаж должен появиться в завтрашнем номере, иначе все, поезд ушел. Пожалуй, имя можно назвать без опасений. Все равно без сведений о произошедшем в «Кентонском конном дворе» проку от него никакого.

— Уильям Хаксли.

Дэймон пару секунд обдумывает мое сообщение и тянется куда-то под кресло.

— Мы говорим о том самом Уильяме Хаксли, которого вчера разоблачил один из наших конкурентов?

— Да, о том самом, — подтверждаю я, пожалуй, несколько самодовольно.

В ответ редактор швыряет на стол газету:

— Взгляни-ка на первую полосу.

Я озадаченно разворачиваю выпуск. Во всю первую страницу выведены четыре слова: «Приносим извинения Уильяму Хаксли».

— Вся эта история про инцест оказалась брехней, — поясняет Дэймон. — Главному редактору пришлось уволиться.

Редкость извинений на первой полосе сопоставима с их унизительностью. Как правило, опровержения или извинения печатают где-нибудь на последних страницах, ограничиваясь лишь парой абзацев. Да уж, наш конкурент попал знатно.

— Не повезло им, — пожимаю я плечами. — Но мой материал с этим не связан.

— Но связан с Хаксли?

— Да.

— Тогда оставь это.

В сердцах швыряю газету на стол.

— А я не хочу оставлять! И если эти идиоты облажались, это вовсе не значит, что и я облажаюсь!

— Это не обсуждается. Отныне Хаксли табу, и это не только мое распоряжение. Двадцать минут назад я получил электронное письмо от юристов.

— Чушь! — раздражаюсь я. — Вчера Хаксли во что-то влип, и у меня есть фотографии!

— Плевать, — отмахивается Дэймон. — Поверенный Уильяма Хаксли жаждет крови, так что на данный момент он для нас криптонит. Иск на шестизначную сумму нас обанкротит, и на чем бы ты там его ни поймала, публиковать все равно не станем.

— Но…

— Закрой за собой дверь.

Дэймон вновь утыкается в монитор компьютера, так что мой свирепый взгляд сетчатку ему не выжигает, и мне только и остается, что раздраженно хлопнуть дверью.

Возвращаюсь в свой кубикл, клокоча от ярости. На протяжении нескольких минут размышляю, не вернуться ли в кабинет Дэймона с заявлением об увольнении, но прихожу к выводу, что подобная моя жертва только доставит ему удовольствие. Да и потом, мне нужно выплачивать ипотеку, к тому же жизнь в Лондоне отнюдь не из дешевых. Без этой работы мне никак.

Окончательно успокоившись, я вынуждена смириться с горькой истиной — как и обычно после склок с главным редактором, впрочем, — что выбор у меня весьма и весьма ограничен. В идеальном мире я бы ушла во фриланс и писала о чем вздумается. Большинство моих ровесников именно по этой схеме и работают, однако для меня стабильный доход штатного журналиста служит страховкой. Вдобавок, будучи холостячкой, роскошью партнерского вклада в ипотеку и прочие расходы я не обладаю.

Итак, прагматизм берет верх, и я пытаюсь переключиться на другую работу, вот только Уильям Хаксли никак не идет у меня из головы. В конце концов принимаюсь терзать себя просмотром вчерашних фотографий в надежде выискать в них хоть какое-то оправдание ослушаться редактора.

И ничегошеньки не нахожу.

Примерно через час приходит ответ от Стюарта, сущая соль на рану. Мелькает мысль удалить письмо не читая, однако устоять перед искушением выше моих сил. Подводя курсор к письму, я тешу себя надеждой, что Стюарт в кои-то веки отказывается разглашать конфиденциальную информацию. Или сообщает, что ни одна из машин не зарегистрирована на женщину.