— Это вы Нэнси Хокинс? — уточняю я.

— В зависимости от того, кто спрашивает, дорогуша. Ты, случаем, не из налоговой?

— Хм, нет.

— Вот и ладненько. Да, я и есть Нэнси Хокинс.

— О, замечательно. Простите, что не предупредила вас заранее, но я надеялась поговорить с вами о своем отце.

— О твоем отце?

— Да, Деннисе Хогане. Как я понимаю, когда-то вы сдавали ему жилье?

— Боже правый, как он поживает, старый чертяга?

«Блин, она не знает».

— Собственно, именно поэтому мы здесь. Можно нам войти?

— А у тебя есть какой-нибудь документ? Нынче никому нельзя доверять.

— Да, конечно.

Достаю из сумочки права и показываю хозяйке.

— А у него? — спрашивает бдительная домовладелица, кивая на Клемента.

— Нет у меня никаких документов, дорогуша, — подмигивает он. — Но разве вы со мной не справитесь в случае чего?

— А то, — воркует старушка в ответ. — Мне нравятся здоровые мужики.

Мое больное воображение рисует Нэнси в красной комбинации и чулках. Содрогнувшись, я следую ее приглашению и переступаю порог.

Внутри дом полностью соответствует хозяйке — безвкусный и устаревший. Нэнси проводит нас в комнату, которую гордо именует салоном, но в действительности это всего лишь гостиная три на три метра, оклеенная аляповатыми бархатными обоями. Она предлагает нам расположиться на диване, более уместном в какой-нибудь комедии семидесятых.

— Ну так как он? — спрашивает старушка, усаживаясь в кресло.

Помимо воли меня охватывают воспоминания о том, как мне приходилось сообщать друзьям мамы о ее смерти. Даже на седьмой-восьмой раз легче не становилось.

— Боюсь, Нэнси, у меня для вас плохие вести. Мой отец умер в прошлом месяце.

Она бледнеет и ахает:

— О нет! Только не Денни!

А вот то, что старушка называет его Денни, интересно.

— Как это произошло?

— Он мирно ушел во сне.

Разумеется, я понятия не имею об обстоятельствах кончины отца, но ведь совсем не обязательно сообщать ей противоположное.

Нэнси поворачивается к Клементу.

— Будь душкой, плесни-ка мне бренди.

Она кивает на бар в углу, и великан послушно отправляется за выпивкой.

— Надеюсь, Нэнси, вы не возражаете, если я поинтересуюсь, насколько хорошо вы знали моего отца?

— Он жил у меня, хотя и наездами, почти тридцать лет. Поверить не могу, что его больше нет!

Теперь мой черед испытать потрясение.

— Тридцать лет?

— Около того. Как вы знаете, у меня что-то вроде пансиона, сдаю комнаты. Деннис был одним из моих первых жильцов, и мы стали… друзьями.

— Возможно, вы сочтете меня излишне любопытной, но что именно вы подразумеваете под хорошими друзьями?

Клемент протягивает старушке стакан с бренди и вновь усаживается рядом со мной. Нэнси отхлебывает едва ли не половину и, несколько успокоившись, отвечает:

— До смерти твоей матери, упокой Господь ее душу, только друзьями мы и были. А после трагедии я еще год-два все надеялась, что Денни останется у меня насовсем… Да вот только он дал мне понять, что твоя мама была любовью всей его жизни и другие ему не нужны.

Мы с Клементом переглядываемся. Мне не нужно обладать телепатическим даром, чтобы понять его мысли.

— Нэнси, вы сказали, что надеялись, что он останется у вас насовсем. Что вы под этим подразумевали?

— Денни никогда не задерживался у меня дольше нескольких месяцев. Поживет-поживет, а потом вдруг подхватывается и сматывается. Иногда пропадал на год, и когда я уже начинала думать, что никогда больше его и не увижу, он вновь объявлялся на пороге.

— А как он объяснял свои отлучки?

— Говорил, что работает коммивояжером и потому ему иногда приходится месяцами разъезжать по стране.

Подвернись мне убедительный предлог для перерыва минут на десять, я бы обсудила с Клементом все эти откровения Нэнси. Увы, приходится бороться в одиночку и надеяться, что из вороха вопросов в голове я отбираю самые важные.

— И когда мой отец останавливался у вас в последний раз?

— На Рождество. Сказал, что ты уехала за границу и ему не хочется проводить праздники одному.

— Я? — ахаю я. — Он точно про меня говорил?

Старушка хмурится.

— Да Денни только о тебе и талдычил, милочка. Про твою карьеру и успехи. Иногда показывал газетные вырезки с твоими статьями, а в бумажнике всегда таскал твою фотографию. А ты, кстати, изменилась.

Мой завтрак предпринимает вялую попытку покинуть желудок. Что за бредовую комедию ломал мой отец перед этой женщиной и, самое главное, зачем?

— Нэнси, вы упоминали мою маму. Значит, он рассказал вам о ее смерти?

— После того, как это произошло, он жил у меня несколько недель. Я, помню, все убеждала его оставить на время работу, а он только отговаривался, мол, дела хоть немного дают ему отвлечься. Не стану тебе врать, милочка, целый месяц, что Денни тогда у меня оставался, он был вообще никакой. Множество раз я слышала, как бедняга плачет у себя в комнате.

«Ага, так убивался от горя, что даже не удосужился посетить похороны собственной жены!»

— Но со временем, — продолжает старушка, — он все-таки взял себя в руки, и мы… провели ночь вместе. Лучшая ночь в моей жизни.

Отчаянно сопротивляюсь возвращению образа Нэнси в комбинации.

— Однако в серьезных отношениях заинтересован он не был?

— Не в таких, каких мне хотелось бы, — вздыхает Нэнси. — Да и, положа руку на сердце, такой башковитый парень вроде Денни был слишком хорош для меня… Хотя он дарил мне презенты, да-да — всякий раз, когда останавливался. Иногда цветы, розовые розы и нарциссы, а иногда духи и даже украшения.

После всех откровений хозяйки даже удивительно, насколько меня задевает ее упоминание об отцовской щедрости. Я-то даже одной-единственной открытки на день рождения не получила, не говоря уж о подарках, а он, оказывается, чуть ли не заваливал ими какую-то чертову домовладелицу! Я буквально разрываюсь между изобличением ее любимого Денни — пускай даже исключительно со зла — и продолжением притворства.

— Что ж, рада, что он был так добр к вам, Нэнси.

«Тьфу, ссыкло!»

— Да, милочка, и кто знает, если бы мы познакомились раньше…

Она осекается и возводит очи горе.

Поскольку хозяйка по-прежнему пребывает в несколько потрясенном состоянии, мне представляется бессмысленным и дальше тратить время и эмоции на Денниса Хогана.

— Нэнси, вы в порядке? Может, позвонить кому-нибудь?

Как и предрекал Клемент, народ в этих краях отнюдь не мягкотелый, и старушка утирает слезинку и берет себя в руки.

— Нет, не надо, все нормально. Доживешь до моих лет, научишься иметь дело со смертью.

— Что ж, если вы так уверены, мы, пожалуй, пойдем.

— Да-да, уверена.

Мы встаем, и я вполне искренне обнимаю старушку. В некотором роде мне даже жаль ее: она всего лишь жертва моего отца, потратившая впустую невесть сколько лет в ожидании лжеца, который никогда не стал бы ее мужчиной.

Она провожает нас к дверям.

— Берегите себя, Нэнси.

— Ты тоже, милочка.

С измученной улыбкой старушка опускает голову и закрывает дверь.

Мы молча бредем по Веллингтон-Роу, пока не удаляемся достаточно далеко, чтобы нас не услышала хозяйка. Клемент заговаривает первым:

— Знаешь, что я думаю?

— Слушаю.

— Вот честно, пупсик, понятия, на хрен, не имею, что там мутил твой папаша!

— Аналогично. Все рассказанное этой бедной старушкой — какая-то бессмыслица. И особенно вздор про убивающегося вдовца и гордого папашу.

— Что ж ты ей не открыла глаза?

— Зачем? Она же ничего плохого не сделала.

— Пожалуй.

— Тем не менее кое-что мы узнали.

— И что именно?

— Что мой отец был либо фантазером, либо шизофреником, либо жалким куском дерьма. А если подумать, то, наверное, всем вместе.

— Может, и так, но все равно дальше догадок ты не идешь. Всё это — благотворительность, убежище, которым он пользовался столько лет… Должно быть какое-то объяснение.