Благословенно то время, когда городские постройки не превышали в высоту десяти метров, а пятиэтажные монстры считались натуральными небоскребами. На сегодняшний день подобными монстрами была застроена добрая половина планеты, а потому усадьба фермера воспринималась как пример сельского сюрреализма, как сладостный оазис, волею судьбы занесенный в каменные джунгли человеческой цивилизации…

Проведя нас через анфиладу вкусно пахнущих комнат, Тарас царственным жестом распахнул дверь своего кабинета.

Я шагнул за порог и не без любопытства огляделся. Впрочем, чего-то подобного я, наверное, вправе был ожидать. Здесь было все, чем отличаются городские офисы от обычного жилья. Типичный кабинет стандартного европейского чинуши. Вернее сказать, азиатского. Изящный факс, совмещенный с компьютером и телефоном, огромный стол с множественными ящичками, разлапистый вентилятор, стулья для гостей, картины и… Пожалуй, единственная деталь, которая сообщала о некоторой самобытности хозяина, была деревенская гармонь, повешенная на стену, словно сабля или гитара. От неожиданности я прищурился, и вместо гармони на стене тотчас появилась внушительного вида базука. Секундой позже я рассмотрел сверкающий саксофон, а следом за ним вновь проявилась гармонь. Положительно, с моим матрицированием происходила какая-то чепуха…

— Я ведь раньше был обычным деревенским лоботрясом. — Добродушно рассказывал Зубатов. — Плевал в потолок, отлеживал бока на сеновале, девок соседских тискал. Вот и дотискался. Замаячил впереди ребенок, пришлось жениться. Все бы ничего, но как женился, так и с нуждой познакомился. А как двойня образовалась, вовсе локти начал грызть. Помощи-то откуда ждать? Словом, понял, что нужно становиться хозяином. В смысле, значит, настоящим хозяином — с пудовым кошельком, в хромовых сапогах! На это ведь каждый способен, — надо только понять, что ты этого хочешь. С тех пор и начал подкапливать денежки, в газеты экономические заглядывать, банковскую систему изучать. Сперва огород расширил, пасеку завел. Мед на рынок повез, овец прикупил. Пошли первые небольшие доходы, а там и втянулся. Да так втянулся, что даже супруга от меня ушла. Надоел я ей со своим хозяйством. Вот и пришлось к дому башенку пристраивать. Вместо семьи трубой телескопической обзавелся, звезды стал изучать. Это, понятно, не дети, но тоже мечтать позволяют.

— И много чего вымечтал? — грубовато поинтересовался Адмирал Корнелиус.

— Кое-что есть! — фермер хитровато подмигнул. — Как найду дополнительные подтверждения, пожалуй, и опубликую.

— Что опубликуешь?

— Да обнаружились кое-какие мыслишки. — Фермер продолжал лучиться улыбкой. — Касательно нашей Луны…

— Это все, брат, скучно! — Адмирал чеканным шагом прошел к окну. — Да и желудок, признаться, дает о себе уже знать. Ты бы нас к столу, что ли, пригласил.

— Конечно, конечно! — Тарас даже подпрыгнул на месте. — Хотите в столовой устроимся, а можно прямо на открытом воздухе.

— Лучше на воздухе. — Я кивнул в сторону окна. — Уж больно хорошо у тебя тут. Незачем запирать себя в четырех стенах…

Желание мое осуществилось. Тарас вывел нас во внутренний двор, где располагался грубоватой конструкции стол. Издали он напоминал выставленный на табуреты гигантский гроб, и хотя ассоциации были не самыми приятными, я все же покорно занял предложенное мне место. Никакой скатерти на столе не наблюдалось, зато кто-то успел водрузить на него крынку молока и глиняные кружки. Взяв одну из них в ладони, я с любопытством покосился на хозяина. Я почти не сомневался, что эту посудину он изготовил самолично. Между тем, при всей своей грубоватости кружка также оказалась чрезвычайно удобной и устойчивой, а об этих характеристиках в погоне за призрачным дизайном человечество напрочь успело забыть.

— Тут у меня ягода для баловства, — Тарас кивнул на окружающие заросли. — Вишня, крыжовник, смородина, ирга. А дальше каучуковые деревья. Статья дохода, конечно, небольшая, но очень уж интересно. Никогда не понимал, как это деревья могут плодоносить резиной. Вот и выписал из тропиков полсотни саженцев. Теперь делаю надрезы и каждый день получаю с дерева от пяти до двенадцати кило чистого каучука.

— Как же ты его используешь? Неужели сам выплавляешь покрышки? — Павловский хмыкнул.

— Зачем же? У меня все нацелено на здоровье. — Тарас хозяйственно разлил из крынки жирное молоко, первым отхлебнул, громко причмокнув губами. — Помяните мое слово, Ваше Величество, больше на этой земле людишкам ничего и не нужно. Крыша над головой, солнышко и здоровье.

Потерев саднящую грудь, я хмуро осведомился:

— А хлеба кусок?

— Уж хлеба кусок мы завсегда добудем. — С этими словами Тарас поднял крышку с суповницы, открыв нашему взору крупные ломти хлеба, лежащие по соседству с золотистыми медовыми сотами. — Все добудем, Ваше Величество, только бы сильные мира сего не мешали.

— Это уже в твой огород камешек. — Дмитрий толкнул меня под столом ногой.

— Не бойся, Тарас, мешать не будем… — я нахмурился. — Наоборот, еще и поможем.

— А вот помогать как раз не надо. — Неожиданно возразил Тарас. — Будете помогать, работать перестанем.

— Это еще почему?

— Видите ли, Ваше Величество, — Зубатов гулко откашлялся, — Для одних мир аксиоматичен, для других насквозь парадоксален, и подобное положение дел далеко не всегда зависит от нашего ума. К примеру, обыкновенной вилкой можно гарпунить рыбу, так? Можно лапшу кушать, а можно и несколько контактов замкнуть одновременно. Для всех этих дел вилка подходит наилучшим образом.

— Причем здесь вилка?

— Это пример трех условных аксиом. И точно так же можно усомниться абсолютно во всем. Для умных людей в этом и есть главный азарт — подвергать сомнению догмы, выживать там, где выживать сложно, а капиталы зарабатывать безо всякой помощи извне. Помощь — это ведь тоже в некотором смысле рамки и ограничения, а с ними пропадает основной стимул.

— Значит, ты против аксиом? — я обмакнул кус хлеба в миску с медом, неспешно запил это яство молоком. Незамысловатая сласть оказалась удивительно вкусной.

— Скажем так: на меня лично они навевают уныние.

— Слышал? — я вскинул палец в направлении Павловского. — Вот тебе и готовая теория неравенства! Одним рамки и законы жизненно необходимы, для других — это верная петля. Люди, Димочка, изначально неравны, и именно эту идеологию мы будем медленно, но верно внедрять в массы. И та же религия, уверен, нам только поможет, поскольку она тоже делит людей на рабов, слуг и союзников.

— Еще скажи, что мы и веру новую создадим.

— Почему бы и нет? Будет нужда, обязательно создадим!

— Ага, с лозунгом вроде «Salve lucrum!».

— Причем здесь «да здравствует прибыль»?

— А при том, Эхнатон хренов, что все подлые лозунги давным-давно придуманы, а значит, ты попросту обречен на повторение!

— Не переживай, не повторюсь.

— Ишь, какой храбрый! А не боишься преждевременной кончины?

— Надеюсь увидеть ее сначала во сне.

— Значит, запомнил мои россказни об африканском колдовстве? — Дмитрий усмехнулся. — А не слишком ли ты обольщаешься на свой счет? Если помнишь, тот же Эхнатон долго не правил. Хотя тоже доверял своему дару предвидения. Да и прочие реформаторы финишировали быстро. Люди, Петруш, не очень любят реформаторов, — дают чуток поцарствовать, а после убивают. Табакерками, ядом и теми же вилками.

— Для того и нужна добрая вера. — С нажимом произнес я. — Чтобы боялись, служили и даже мысли не допускали о смертоубийстве.

— Потому ты и отменил целование при дворе?

— В том числе и поэтому.

— Боишься тех, кто внутри?

Я пристально взглянул на Димку. Все-таки дураком он не был. Когда надо соображал быстрее прочих.

— А ты не боишься?

— Представь себе, нет. Я другого, Петь, боюсь: уж не буддизмом ли ты хочешь попотчевать всех нас?

Я пожал плечами.

— Чем тебе не нравится буддизм?

— Видишь ли, Петруша, один герой из баронского звания уже пытался развязать желтый поход на Россию. И тоже, между прочим, под буддистским знаменем. Пил галлонами кобылье молоко, презирал целование и всюду видел врагов. Чем это кончилось, ты, конечно, помнишь.