— Пятьсот?
— Верно. И, увы, именно этой суммы бедолаге хватило, чтобы окончательно свихнуться. Он стал высчитывать, сколько у него будет набегать в месяц, если он научиться находить каждый день по сто, двести или пятьсот рублей. По дорогам он стал ходить не иначе, как опустив голову. Даже вечерами выбирался на улицы города с фонарем. Денег он больше не находил, а я вскоре вынужден был направить его в стационар.
— Да-а, пятьсот рублей — это действительно подарок. Не всем так везет… — Питон качает головой, платком утирает взмокший лоб. — Но мы, я вижу, отвлеклись. Кажется, вы хотели поделиться своими горестями и видениями?…
— Не было видений, — твердо произношу я.
— Неужели совсем ничего? — мой собеседник недоверчиво качает головой. — Может, какие-нибудь голоса, галлюцинации, что-нибудь необъяснимое? Ведь наверняка что-нибудь да видели!
Я невольно опускаю глаза, и Питон немедленно усиливает атаку.
— Ну-ну! О чем вы сейчас подумали?
«О ком» — чуть было не поправляю я его, потому что действительно думаю об Осипе. А еще я думаю о прекратившейся языковой чехарде и своем исчезнувшем подъезде. Но такая информация для ушей Питона не предназначена, и я изо всех сил сдерживаюсь. Это дается мне не просто. Должно быть, медсестра вколола что-то раскрепощающее. Язык явственно зудит, голову кружит. С одной стороны хочется послать Питона подальше, с другой так и подмывает поделиться с ним всеми своими тайнами. Поведать про Наталью, волшебным образом превратившуюся в Анну, рассказать про Осипа и свою бывшую работу, поделиться тревогами по поводу свершившегося государственного переворота. Но нужно молчать, и я с нажимом повторяю:
— Я абсолютно нормален. Можете проверить меня на любом тесте!
— Желаете, значит, проверки?
— Я просто на ней настаиваю!
— Что ж, тогда назовите сегодняшние год, число и месяц! — не колеблясь, выстреливает Питон и разом попадает в яблочко. Я открываю рот и снова закрываю. Из всего перечисленного я могу назвать разве что год, но и он рождает у меня определенное сомнение.
— Значит, забыли? Так, так… Ну, а адресочком поинтересоваться можно? Паспорт ваш я, извините, видел. И немало посмеялся вместе с коллегами. Неужели вы сами его изготовили? — Питон ехидно улыбается. — Но зачем? Захотелось поиграть с государством в кошки-мышки?
— Это мой настоящий паспорт, — бормочу я, поскольку молчать уже не в состоянии. — Я получил его в районном отделе внутренних дел!
— Как, как вы сказали?
— Ро-вэ-дэ! Так это у нас называется!
— Где это у вас? — немедленно настораживается он, и я вновь прикусываю язык.
— Ну же! Будьте смелее. Я просто желаю вам помочь.
— Черт бы побрал вашу помощь!..
И снова он шипит. Неожиданно я вижу, как малиновым цветом наливаются кончики ушей Питона. Судя по всему, этот парень умеет заводиться с полоборота.
— Так как же, Петр Васильевич? Состоится у нас разговор или не состоится?
— Отчего же не состояться? Могу рассказать анекдот.
— Что, что?
— Не знаете такого слова? Сочувствую… Так вот, к двум девушкам подходит парень. Спрашивает: «Сережки нужны?» Девушки ему: «Нужны. А какие?». Парень отвечает: «Один я, а другой Сережка. Тоже вот такой парень!»
Питон смотрит на меня, не улыбаясь.
— Не дошло, — потерянно произношу я. И тут же спохватываюсь: — Может, у вас имен таких не существует? Я имею в виду имя Сергей?
— Почему же, есть у нас и такие имена.
— Тогда почему не смеетесь?
— А почему я должен смеяться? И причем здесь какой-то Сергей? Вас ведь Петром зовут, верно? Или все-таки как-то иначе? — Конрад Павлович смотрит на меня, не мигая, и, кажется, вот-вот снова зашипит.
Я стискиваю зубы и молчу. Какое-то время мы сверлим друг друга взглядами, и, в конце концов, я побеждаю. Конрад Павлович выпячивает губу и снова шипит.
— Рассказать еще анекдот? — осторожно предлагаю я.
— Не надо!
— Ага, — я киваю. — Смеха, значит, не понимаете, юмора боитесь…
— Зубы заговариваете? — Конрад Павлович неприятно улыбается. — Что ж, так и запишем. Только ведь мы, уважаемый, навели о вас кое-какие справки. Дутая ваша легенда. Ни по адресу, о котором вы говорите, ни в центре, куда вы, по вашим словам направлялись, о вас ровным счетом ничего не знают. Вы, милейший, не врач и быть им не можете!
— Кто же я, по-вашему? Кандидат-Консул?
— Да нет, дорогой мой, вы, судя по всему, писатель. — Не показывая зубов, Питон улыбается. — И писатель, надо сказать, довольно аполитичный.
— С чего вы взяли?
— Да с того, что мы просмотрели прозу последних лет и обнаружили в печати около двух десятков ваших вещей.
— Да ну! — я действительно удивлен.
— Хотите, чтобы вам доставили журналы с книгами?
— Разумеется, хочу.
— Хорошо, — Питон кротко кивает. — Со временем мы это устроим. Тогда, надеюсь, вы станете более сговорчивым.
Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что у меня имеются собственные печатные издания. Видимо, здешние метаморфозы все еще продолжаются.
— И что же… Там стоит мое имя?
— Разумеется, нет. Вы прятались под псевдонимами, но наши стилисты тоже не зря хлеб едят. Сумели разобраться. — Питон снисходительно скрещивает на груди руки. — А вы знаете, дражайший Петр Васильевич, что в Умервиле одна из ваших повестей получила «Бриллиантовую ветвь»?
— Впервые слышу. И про Умервиль, и про ветвь.
— Ясно… Значит, собираетесь запираться и дальше. — Питон умиротворенно кивает. — Тогда, может быть, расскажете, что вы таскали с собой в дипломате? Неужели очередную рукопись?
— Возможно. — Припомнив о своей жутковатой повестушке, я чуть было не рассмеялся. Вот было бы забавно, если администратор психлечебницы ознакомился с моим трактатом о паразитах, управляющих людьми! Если фантастики с юмором у них здесь нет, легко предсказать, к каким бы выводам он пришел.
— Что ж, если говорить вы не хотите, подождем до вечера. Сдается мне, что-нибудь вы снова увидите.
— О чем вы?
— Ну, это, я думаю, вы сами мне скоро расскажете. В наших коридорах, знаете ли, много что можно увидеть. — Питон хитровато щурится. — А уж тогда попрошу сразу ко мне. Разумеется, без очереди!
— Собираетесь снова меня колоть?
— Боже упаси! Никаких уколов! — он протестующе машет руками. — Чайком угощу, пирожными.
— Я не ем пирожных.
— Снова пытаетесь голодать? Ой. Напрасно, Петр Васильевич! Жизнь — вкусная вещь, и вы столько всего упускаете!
— Надеюсь, свое главное я все же не упущу.
— Не будем спорить. Идите и отдыхайте, Петр Васильевич. Уверен, к этому разговору мы еще вернемся.
На лице его мелькает дьявольская усмешка.
— Не вернемся, — заверяю я его. — Запомните, я абсолютно нормален! И кстати, на звание Кандидата-Консула я ни в коей степени не претендую. Всегда ненавидел королей, императоров и президентов. Так и передайте вашему начальству!
Выйдя из кабинета, я звонко припечатываю ладонью по лбу. Я на крючке у Питона, это ясно! А потому надо быть бдительным и еще раз бдительным. Если я хочу уцелеть, я просто обязан вернуть свое время! Иначе команда Питона меня попросту сожрет.
Предпринятое усилие не проходит даром. Звуки обретают пространственное звучание, мельтешение перед глазами уступает место ясным и четким образам. Ко мне снова возвращается мое время…
Глава 4 Сдуть накипь непросто…
Даже не скажу точно — бодрствовал я или нет. Это была какая-то злая полудрема, этакое подобие ночи, сопровождаемой вереницей недобрых снов. Я видел пожары и видел движение грузных, раскрашенных в крысиный камуфляж танков. Вокруг царили черные горы, и черный дым плотно перекрывал облака. При этом, временами, я ощущал себя сидящим на массивной танковой башне возле пулеметной турели, временами — дорогой, которую массировали тяжелые гусеницы, а временами — легким облаком, с философской скорбью взирающим на ползущие внизу бронированные колонны. Я очень хотел заснуть по-настоящему, но как я ни старался, у меня ничего не получалось. Между тем, никогда в жизни я еще не хотел с такой силой забыться. Сдать разум на хранение, сложить руки над головой и с разбега нырнуть в темный омут. Часиков этак на десять или двенадцать. Но, увы, сна по-прежнему не было, а было одно сплошное царство Валгаллы — с его бесконечной полуболью и полудремой, с размытой неясностью всех ощущений. Наверное, именно в этом состоянии я отчетливее всего начинал чувствовать их в себе — тварей, о которых писал в своей абсолютно не фантастической повестушке. Они выбирались из своих нор и закоулков, проникали в кровь и брали в осаду мой мозг. В иные часы мне начинало казаться, что и осады уже никакой нет, что подобно большинству людей я уже завоеван и порабощен.