– Пятьсот?

– Верно. И, увы, именно этой суммы бедолаге хватило, чтобы окончательно свихнуться. Он стал высчитывать, сколько у него будет набегать в месяц, если он научиться находить каждый день по сто, двести или пятьсот рублей. По дорогам он стал ходить не иначе, как опустив голову. Даже вечерами выбирался на улицы города с фонарем. Денег он больше не находил, а я вскоре вынужден был направить его в стационар.

– Да-а, пятьсот рублей – это действительно подарок. Не всем так везет… – Питон качает головой, платком утирает взмокший лоб. – Но мы, я вижу, отвлеклись. Кажется, вы хотели поделиться своими горестями и видениями?…

– Не было видений, – твердо произношу я.

– Неужели совсем ничего? – мой собеседник недоверчиво качает головой. – Может, какие-нибудь голоса, галлюцинации, что-нибудь необъяснимое? Ведь наверняка что-нибудь да видели!

Я невольно опускаю глаза, и Питон немедленно усиливает атаку.

– Ну-ну! О чем вы сейчас подумали?

«О ком» – чуть было не поправляю я его, потому что действительно думаю об Осипе. А еще я думаю о прекратившейся языковой чехарде и своем исчезнувшем подъезде. Но такая информация для ушей Питона не предназначена, и я изо всех сил сдерживаюсь. Это дается мне не просто. Должно быть, медсестра вколола что-то раскрепощающее. Язык явственно зудит, голову кружит. С одной стороны хочется послать Питона подальше, с другой так и подмывает поделиться с ним всеми своими тайнами. Поведать про Наталью, волшебным образом превратившуюся в Анну, рассказать про Осипа и свою бывшую работу, поделиться тревогами по поводу свершившегося государственного переворота. Но нужно молчать, и я с нажимом повторяю:

– Я абсолютно нормален. Можете проверить меня на любом тесте!

– Желаете, значит, проверки?

– Я просто на ней настаиваю!

– Что ж, тогда назовите сегодняшние год, число и месяц! – не колеблясь, выстреливает Питон и разом попадает в яблочко. Я открываю рот и снова закрываю. Из всего перечисленного я могу назвать разве что год, но и он рождает у меня определенное сомнение.

– Значит, забыли? Так, так… Ну, а адресочком поинтересоваться можно? Паспорт ваш я, извините, видел. И немало посмеялся вместе с коллегами. Неужели вы сами его изготовили? – Питон ехидно улыбается. – Но зачем? Захотелось поиграть с государством в кошки-мышки?

– Это мой настоящий паспорт, – бормочу я, поскольку молчать уже не в состоянии. – Я получил его в районном отделе внутренних дел!

– Как, как вы сказали?

– Ро-вэ-дэ! Так это у нас называется!

– Где это у вас? – немедленно настораживается он, и я вновь прикусываю язык.

– Ну же! Будьте смелее. Я просто желаю вам помочь.

– Черт бы побрал вашу помощь!…

И снова он шипит. Неожиданно я вижу, как малиновым цветом наливаются кончики ушей Питона. Судя по всему, этот парень умеет заводиться с полоборота.

– Так как же, Петр Васильевич? Состоится у нас разговор или не состоится?

– Отчего же не состояться? Могу рассказать анекдот.

– Что, что?

– Не знаете такого слова? Сочувствую… Так вот, к двум девушкам подходит парень. Спрашивает: «Сережки нужны?» Девушки ему: «Нужны. А какие?». Парень отвечает: «Один я, а другой Сережка. Тоже вот такой парень!»

Питон смотрит на меня, не улыбаясь.

– Не дошло, – потерянно произношу я. И тут же спохватываюсь: – Может, у вас имен таких не существует? Я имею в виду имя Сергей?

– Почему же, есть у нас и такие имена.

– Тогда почему не смеетесь?

– А почему я должен смеяться? И причем здесь какой-то Сергей? Вас ведь Петром зовут, верно? Или все-таки как-то иначе? – Конрад Павлович смотрит на меня, не мигая, и, кажется, вот-вот снова зашипит.

Я стискиваю зубы и молчу. Какое-то время мы сверлим друг друга взглядами, и, в конце концов, я побеждаю. Конрад Павлович выпячивает губу и снова шипит.

– Рассказать еще анекдот? – осторожно предлагаю я.

– Не надо!

– Ага, – я киваю. – Смеха, значит, не понимаете, юмора боитесь…

– Зубы заговариваете? – Конрад Павлович неприятно улыбается. – Что ж, так и запишем. Только ведь мы, уважаемый, навели о вас кое-какие справки. Дутая ваша легенда. Ни по адресу, о котором вы говорите, ни в центре, куда вы, по вашим словам направлялись, о вас ровным счетом ничего не знают. Вы, милейший, не врач и быть им не можете!

– Кто же я, по-вашему? Кандидат-Консул?

– Да нет, дорогой мой, вы, судя по всему, писатель. – Не показывая зубов, Питон улыбается. – И писатель, надо сказать, довольно аполитичный.

– С чего вы взяли?

– Да с того, что мы просмотрели прозу последних лет и обнаружили в печати около двух десятков ваших вещей.

– Да ну! – я действительно удивлен.

– Хотите, чтобы вам доставили журналы с книгами?

– Разумеется, хочу.

– Хорошо, – Питон кротко кивает. – Со временем мы это устроим. Тогда, надеюсь, вы станете более сговорчивым.

Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что у меня имеются собственные печатные издания. Видимо, здешние метаморфозы все еще продолжаются.

– И что же… Там стоит мое имя?

– Разумеется, нет. Вы прятались под псевдонимами, но наши стилисты тоже не зря хлеб едят. Сумели разобраться. – Питон снисходительно скрещивает на груди руки. – А вы знаете, дражайший Петр Васильевич, что в Умервиле одна из ваших повестей получила «Бриллиантовую ветвь»?

– Впервые слышу. И про Умервиль, и про ветвь.

– Ясно… Значит, собираетесь запираться и дальше. – Питон умиротворенно кивает. – Тогда, может быть, расскажете, что вы таскали с собой в дипломате? Неужели очередную рукопись?

– Возможно. – Припомнив о своей жутковатой повестушке, я чуть было не рассмеялся. Вот было бы забавно, если администратор психлечебницы ознакомился с моим трактатом о паразитах, управляющих людьми! Если фантастики с юмором у них здесь нет, легко предсказать, к каким бы выводам он пришел.

– Что ж, если говорить вы не хотите, подождем до вечера. Сдается мне, что-нибудь вы снова увидите.

– О чем вы?

– Ну, это, я думаю, вы сами мне скоро расскажете. В наших коридорах, знаете ли, много что можно увидеть. – Питон хитровато щурится. – А уж тогда попрошу сразу ко мне. Разумеется, без очереди!

– Собираетесь снова меня колоть?

– Боже упаси! Никаких уколов! – он протестующе машет руками. – Чайком угощу, пирожными.

– Я не ем пирожных.

– Снова пытаетесь голодать? Ой. Напрасно, Петр Васильевич! Жизнь – вкусная вещь, и вы столько всего упускаете!

– Надеюсь, свое главное я все же не упущу.

– Не будем спорить. Идите и отдыхайте, Петр Васильевич. Уверен, к этому разговору мы еще вернемся.

На лице его мелькает дьявольская усмешка.

– Не вернемся, – заверяю я его. – Запомните, я абсолютно нормален! И кстати, на звание Кандидата-Консула я ни в коей степени не претендую. Всегда ненавидел королей, императоров и президентов. Так и передайте вашему начальству!

Выйдя из кабинета, я звонко припечатываю ладонью по лбу. Я на крючке у Питона, это ясно! А потому надо быть бдительным и еще раз бдительным. Если я хочу уцелеть, я просто обязан вернуть свое время! Иначе команда Питона меня попросту сожрет.

Предпринятое усилие не проходит даром. Звуки обретают пространственное звучание, мельтешение перед глазами уступает место ясным и четким образам. Ко мне снова возвращается мое время…

Даже не скажу точно – бодрствовал я или нет. Это была какая-то злая полудрема, этакое подобие ночи, сопровождаемой вереницей недобрых снов. Я видел пожары и видел движение грузных, раскрашенных в крысиный камуфляж танков. Вокруг царили черные горы, и черный дым плотно перекрывал облака. При этом, временами, я ощущал себя сидящим на массивной танковой башне возле пулеметной турели, временами – дорогой, которую массировали тяжелые гусеницы, а временами – легким облаком, с философской скорбью взирающим на ползущие внизу бронированные колонны. Я очень хотел заснуть по-настоящему, но как я ни старался, у меня ничего не получалось. Между тем, никогда в жизни я еще не хотел с такой силой забыться. Сдать разум на хранение, сложить руки над головой и с разбега нырнуть в темный омут. Часиков этак на десять или двенадцать. Но, увы, сна по-прежнему не было, а было одно сплошное царство Валгаллы – с его бесконечной полуболью и полудремой, с размытой неясностью всех ощущений. Наверное, именно в этом состоянии я отчетливее всего начинал чувствовать их в себе – тварей, о которых писал в своей абсолютно не фантастической повестушке. Они выбирались из своих нор и закоулков, проникали в кровь и брали в осаду мой мозг. В иные часы мне начинало казаться, что и осады уже никакой нет, что подобно большинству людей я уже завоеван и порабощен.