Я улыбнулся Анне — улыбнулся искренне. Во всяком случае, она сразу это поняла. И тут же просияла в ответ. Правда, попыталась спрятать улыбку в ладонях, но я тут же погрозил ей пальцем. Послал воздушный поцелуй и надул губы, откровенно дразня. Она съехала с кресла, на коленях двинулась ко мне.

Мы не ссорились.

Но мы помирились…

Осип заявился ночью, подгадав под мое случайное пробуждение. А может, что-то такое я услышал сквозь сон и потому успел разлепить веки. Маленький человечек протискивался между пластинами жалюзи и хриплым шепотом изрыгал проклятия.

— Что тут у вас еще за хреновина? Обдерусь же весь!

Разглядев спящую Анну, он малость поутих, но наступательных интонаций не оставил.

— Какого черта ты вообще переехали? Я туда сунулся, а там никого, какие-то стекла на полу, щепки! Вы что, посуду били?

— Вроде того. Только не мы, а в нас.

— Что?! Опять? — он даже подпрыгнул на месте.

— Не волнуйся, доблестная охрана отреагировала вовремя. По крайней мере, теперь мы в безопасности.

— Ага, как же!..

— Лучше расскажи, как прошли экзамены?

— Экзамены!.. — Осип взъерошил на макушке волосы, сердито прошелся по комнате. — Какие там, к черту, экзамены! Ты мне другое объясни, с чего это я вдруг расти начал?

Если он ставил целью меня огорошить, то это ему вполне удалось.

— Разве Отсветы растут?

— Еще бы! Все в полном соответствии с твоим внутренним поведением. Ты тут что-то без меня учудил, а я отдувайся!

— Не понимаю… Объясни толком.

И он объяснил — не очень последовательно, с первого перескакивая на десятое, но в целом вполне доходчиво, так, что картинка его приключений предстала передо мной в звуке и цвете.

Как и было оговорено, курносая Клавочка взяла с собой Осипа на экзамен, спрятав в сумочку вместе с компактной стопкой заготовленных шпаргалок. Вышло это не без некоторых сложностей, поскольку сумочки дамские в большинстве своем крохотные, годные разве что для пары-тройки среднего размера яблок. Разумеется, Клава выбрала сумочку покрупнее, но и в ней Осипу было чрезвычайно тесно. Плюс духота и вынужденная неподвижность. Но худшее началось на экзамене. Услышав номер билета, Осип заученно зашуршал бумажками, выискивая нужный листок. Клапан сумочки были приоткрыт, но читать в сумраке убористые каракули Клавочки оказалось все-таки сложно. Между тем, ножка несравненной медсестрички требовательно притопывала каблучком всего в пяти-шести сантиметрах. Один притоп означал, что профессор далеко, три — предупреждали о приближении. И вот тут в самый, можно сказать, неподходящий момент Осипа начало «распирать». Он ничего не мог с собой поделать. Его словно надували воздухом, и ноги сами собой выползли через клапан наружу, а руки и плечи разошлись настолько, что перебирать нарезанные бумажные квадратики стало совершенно невозможно. В отчаянии Осип завозился, и сумочка хлопнулась набок, немедленно насторожив бдительного экзаменатора. Но ужаснее всего было то, что при падении часть шпаргалок веером выскользнула наружу — чуть ли не к ногам подбежавшего профессора.

— Что это?! — ледяной голос преподавателя не оставлял никаких надежд. — Что это, я вас спрашиваю?

Должно быть, Клавочка успела пережить клиническую смерть, потому что голос ей отказал, и она едва нашла в себе силы, чтобы просипеть невнятное:

— Я… Я не знаю…

— Вон из аудитории! — страшным шепотом прошипел профессор. — С глаз моих, дрянная девчонка!..

Только абсолютно ненормальный мужчина, по мнению Осипа, мог выговорить подобное в адрес столь очаровательной девушки. Услышав сакраментальное: «с глаз моих, из сердца вон!», Осип не выдержал. Маленький человек без того был в полном накале от тесноты и духоты, а тут еще унизительное профессорское оскорбление. Словом, жутковатый голос человека, от которого зависела судьба Клавочки, а значит, в какой-то мере и судьба Осипа, привел последнего в состояние холодного бешенства.

— Ты хочешь знать, что это? — проревел он голосом рассерженного быка. — Сейчас ты это узнаешь, старый осел!..

И под визг экзаменуемых девиц, разгребая рассыпавшиеся шпаргалки, он выбрался из сумочки на глаза остолбеневшего профессора…

— Кошмар! — восхитился я.

— Не кошмар, а дебют! — крякнул Осип. — Первый симфонический концерт Гомункулуса! Да что там! Я устроил им форменный Аустерлиц. У них ведь там всюду колбочки, скляночки, скелет стоял у доски, кости какие-то выложены на полках… И вот — этот старый пень стал швырять в меня костями. Представляешь? Берцовыми, бедренными, черепными… Ну, я и вскипел. Такую задал ему трепку, какой он и в детстве не видывал. Девицы, конечно, все в коридор повыскакивали, а я указкой вооружился и пошел свистать по всем этим колбочкам да баночкам! Все вдрызг, понятно. Заодно и старого дуралея доставал… Нет, Петруха, это надо было видеть! Загнал этого хмыря в угол и указку на манер шпаги к горлу приставил.

— А он что?

— Ясное дело, на колени повалился. Заметь, безо всякой подсказки.

— Ну, а ты?

— Что я? Сказал ему, чтобы не смел тиранить девушек, что спалю весь его институтишко, если завалит мою Клавочку. И семя, ясно дело, истреблю до седьмого колена…

— Могу себе представить твой «концерт гомункулюса», — меня распирало от смеха, но я сдерживался, боясь разбудить Анну.

— А что? Все в точности по Лермонтову!.. — Осип, подбоченившись, с поэтическим подвывом продекламировал:

То был ли сам великий Сатана,

Иль мелкий бес из самых нечиновных,

Которых дружба людям так нужна

Для тайных дел, семейных и любовных…

— И что у вас там дальше получилось?

— Да ничего… — Осип сунул руки в карманы. — Народ посторонний начал вваливаться — и все почему-то с противопожарным инвентарем. Багры какие-то замелькали, топоры с лопатами… А я тут при чем? Я им не огонь. Вот и сиганул в окно. Там всего-то третий этаж был.

— Погоди-погоди! Ничего себе — третий этаж! А тогда на складе — чего же ты ваньку-то валял?

— Так то — тогда! Мне тебя, дурака, спасать нужно было…

Логику Отсвета понять было не просто, но я снова попытался прицепиться.

— Ну, с этим ладно… А расти-то тебе зачем потребовалось?

— Вот, дубина! — Осип шлепнул себя по бедрам. — Да ведь это не от меня зависело, а от тебя!

— Значит, действительная часть все же я? — подловил я его. — А ты — мнимая?

— Вот же навязался на мою голову! — Осип сердито запыхтел. — Мнимая, действительная, реальная — какая разница? Главное — ты тут кульбиты устраиваешь, в героя играешь, а отдуваться приходится мне!..

— Что тут происходит?

Мы разом повернули головы. На кровати сидела растрепанная Ангелина. Во все глаза она смотрела на Осипа. Я всерьез перепугался, что она сейчас рухнет в обморок или завизжит, как те девицы в институте, но ничего такого не произошло.

— Ань, только не волнуйся, Я тебе все сейчас объясню. Главное, не пугайся, договорились?

— А чего ей меня пугаться? — самодовольно проговорил Осип. — Я тебе, кажется, объяснял про мужскую и женскую суть. Вон и Клавдия все враз смекнула. Даже не ойкнула ни разу…

Ангелина откинула голову назад и громко рассмеялась. Я в панике уставился на нее.

— Ты чего?

— Нет, ничего. Я-то думала, что сон вижу, а это правда!..

Она продолжала смеяться все громче и громче. Осип, глядя на нее, широко заулыбался.

— Видишь, я ей понравился. А ты, балбес, ерунду какую-то молол…

Услышав его Ангелина прямо зашлась от хохота. Вторя ей, захихикали и мы. Слушать нас было одно удовольствие. Несолидный мужской лай вблизи звонкого колокольчика.

Лежать на прогретых досках было чертовски приятно! Тем более, что по спине скользили умелые пальцы массажиста. Чередуя растирания, в дело вступали еловый и липовый венички. Пахло распаренной хвоей и медом, древесные сучки в березовых стенах, точно чьи-то глаза, ласково глядели на наше мельтешение…