У Наполеона было шестнадцать любовниц, и об этом, закатывая глаза, шептались в парижских салонах, по этому поводу с удовольствием хихикали на светских раутах. А теперь ткни пальцем в любого мужичка, и запросто окажется, что полководец всех времен и народов давным-давно оставлен за бортом.

Впрочем, помимо Наполеона был еще Александр Македонский, который, как известно, слыл в любовных делах знатным стахановцем. То есть любимых женщин у греческого полководца было не столь уж и много, зато случайных подруг насчитывалось, как листьев в лесу. Один захваченный у Дария гарем чего стоил! Триста шестьдесят четыре молодых женщины! Если приплюсовать к ним гетеру Таис, вдовушку Мемнона Родосского – Барсину и малолетнюю Роксану, дочь царя Оксиатра, то как раз выходило по свеженькой дамочке на ночь. Чепуха, конечно, если припомнить подвиг Геракла, за одну-единственную неделю лишившего девственности пятьдесят дочек Тестия, но ведь имели место и кратковременные увлечения! Был дружок Гефестион, была царица амазонок Фалестрис и так далее, и тому подобное… Но все равно! Было и сплыло! О битвах Македонского мы читаем и поныне, а о женщинах поминаем исключительно мельком и вскользь. Вероятно, по той простой причине, что цене пролитой спермы никогда не сравниться с ценой пролитой крови. Единственным следствием любвеобилия древнего полководца стало то, что в потомки Великого Искандера теперь запросто может записаться всякий живущий на территориях Ближнего Востока, ибо шустрый македонянин и впрямь был шустр, пройдя Сирию, Египет, Иорданию, Узбекистан и Пакистан…

В ногах что-то зашуршало, и, забыв о Македонском, я настороженно прислушался. Даже затаил дыхание. Сначала я подумал, что это мышь, но тут же понял, что ошибся. Между тем, это «нечто» коснулось мешка и вновь отодвинулось в сторону. Мне почудилось чье-то сопение. Наверное, следовало шикнуть или взбрыкнуть ногами, но меня удержало любопытство. А в следующую секунду я похолодел. Невидимое существо описало небольшую дугу, оказавшись возле моей головы. Впрочем, напугала меня не его близость, – напугал тот способ, которым оно перемещалось. Это было не мельтешение лап, не цоканье коготков, это были шаги! Но появление человека я наверняка сумел бы распознать, – это был кто-то удивительно легкий, ступающий по дощатому полу без малейшего скрипа. И только когда шажочки вновь проследовали в направлении горловины мешка, я с внутренним содроганием сообразил, КТО это мог быть.

Пока болезнь не идентифицирована, а листок с диагнозом не продемонстрирован воочию, можно уверять себя в чем угодно. Миф остается мифом, а сон остается сном. Но стоит дневному свету подтвердить его материальность, и бред автоматически переходит в разряд вещественных заболеваний. Увы, теперь это, кажется, случилось. Крохотный человечек, которого я наблюдал в шкафу, в парке и театре, снова оказался рядом. Более того – он не просто присутствовал, – он предпринимал довольно активные попытки к моему освобождению.

Осмыслив это, я не без некоторого трепета поджал ноги, помогая лилипуту справиться с узлом. Я не видел, как ему это удалось, но, в конце концов, освобождение состоялось. Края мешка сами собой опали, и басовитый голосок не особенно дружелюбно предложил:

– Чего разлегся-то? Вылазь!…

Я не без труда подчинился. Вылезать задом наперед, да еще со связанными ногами и руками было чертовски непросто, однако сейчас я об этом не думал. Ворочаясь и егозя на полу, я с первобытным ужасом предвосхищал момент, когда лицом к лицу столкнусь со своим новоиспеченным спасителем.

Наверное, он продолжал помогать мне, стягивая холстину проклятого мешка, и потому увидел я его не сразу. Человечек находился у меня за спиной. Следовало обернуться, но я не мог заставить себя это сделать. И тогда ОН снова пришел мне на выручку.

– Не дрожи, браток. Если подумать, тебе не меня надо бояться, а тех, кто скоро сюда заявится.

Я неловко развернулся. Да, это был снова он – носатый мужчина в мятой шинелишке, ростом чуть выше астеничных куколок «Барби» и чуть пониже среднего деревенского табурета. Впрочем, сейчас он сидел и оттого казался еще более крохотным.

– Ну? – в голосе его сквозила насмешка. – Будем спасаться или беседовать дальше?

– Если можно, я хотел бы сначала узнать…

– Не трудись! – он остановил меня досадливым жестом. – Все поначалу хотят одного и того же. Только давай, браток, вопрос «как» сразу отметем в сторону. Как политически незрелый и философски безграмотный. – Карлик стянул с ноги туфлю, постучал каблуком по полу вытряхивая мусор. Носки у него были полосатые, с откровенными дырками, да и во всей внешности мужичка преобладала явная неухоженность. Его, впрочем, это ничуть не смущало.

– Не люблю я, Петя-Петушок, эти вопросы! Откуда берутся тополя с их омерзительным пухом, почему мячи накачивают воздухом, а земной шар лишь на треть покрыт сушей?… Да нипочему! – он с кряхтением натянул туфлю на ногу, поправил брючину. – Если я назову тебе точную дату кончины вселенной, будет тебе от этого легче?… Вот и нечего сотрясать воздух. Все, Петюня, давным-давно придумано без нас. А твоей головушке сейчас другим озаботиться нужно.

– Чем же это? – выдавил я из себя.

– Разумеется, проблемой свободы. Или ты собираешься сидеть здесь и дальше?

Я нерешительно покачал головой.

– Тогда подставляй руки. Будем развязываться. Кстати, можешь называть меня Осипом. Если спросишь почему Осипом, а не Остапом, дам в лоб и оставлю тут навсегда… – мужичок добродушно фыркнул. – Хотя могу и ответить. Мамка так назвала. Лет тридцать тому назад. А может, и папка.

– Ты хочешь сказать, что тебе тридцать лет?

– Я хочу сказать, браток, что я ничуть не младше тебя. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы ты меня слушал. Так что давай сюда свои грабли. Так и быть, освобожу тебя от оков.

Спорить с ним я не стал и с покорностью протянул Осипу руки.

– Конечно, можно ворошить себя, как муравейник, только на кой это нужно? Или надеешься выкопать пару лакомых желудей? Нет, Петруша, один хрен, ничего не выкопаешь. Так что сиди спокойно и не возбухай.

– Но должен же я как-то разобраться во всем этом бардаке!…

– Во-первых, это не бардак, а самая обычная жизнь. Чуточку отличная от той, к которой ты привык, только и всего. А во-вторых, кто тебе сказал, что ты должен в чем-то там разбираться? Почему люди вообще надеются в чем-то разобраться? – крохотный мужичок шумно фыркнул, отчего из носа его вылетела пара сопливых капель. Нимало ни смутившись, он обтер нос рукавом шинели и проникновенно произнес: – Я тебе так, Петро, скажу: меньше бы разбирались – дольше бы жили!

– Значит, мириться с собственным невежеством?

– А ты как думал! Невежество, брат, вечно! Так что принимай мир, как данность, и не суетись.

– Но мне же нужен ответ…

– Знаю! Ответ на тысячу и один вопрос! Конкретный, в максимально доступной форме. Да еще чтобы на бумажке печать гербовая имелась. Мол, не сомневайся, родной, это твоя будущая жена, это теща, а это город, в который ты сослан на вечное поселение. – Осип в сердцах сплюнул. – Трусы вы, Петюнь! Купчишки глобализированные! Все выгадываете да выторговываете, боитесь продешевить. А жизнь таких не любит и, в конце концов, обязательно наказывает.

– Уже, – пробормотал я.

– Что – уже?

– Уже наказала.

Осип глянул на меня задумчиво, не враз пожал остренькими плечиками – сначала правым, потом левым.

– Может, и так… Только давай-ка, браток, выдвигаться отсюда.

Я тяжеловато поднял с пола мешок, в котором недавно еще лежал сам, принялся набивать его рулонами обоев.

– Ты бы шустрее двигал батонами, Петр. Неровен час, придут твои недруги и снова оприходуют по полной программе.

– Скажи хоть, кто они такие?

– А я почем знаю? Мне это и знать не положено. Я ж не вы… Дадут чаю – выпью. Не дадут, полежу и подожду.