А еще через пару кварталов я вдруг ощутил близкое присутствие чего-то огромного, ласкового и живого. Я боялся поверить, но, кажется, это действительно было море. Я ощущал его, даже не видя, — по волнующему соленому запаху, по распахивающемуся впереди небу, по специфическому низкому шепоту, который одни только волны и могут порождать.

Когда же впереди блеснула вода, я ощутил в ногах неожиданную слабость. Спотыкаясь, заставил себя преодолеть последние метры и вышел на залитую солнцем набережную. По левую руку от меня простирался порт с грузовыми причалами, высокими кранами и высоченными кораблями, по правую — начиналась территория пляжей. Загорающих было мало, и оттого влажная, убегающая к горизонту синева, волновала еще больше. Каменное побережье Сочи мне тем и запомнились, что моря из-за тысяч и тысяч тел там не было видно. Его и слышно не было из-за людского гомона, а запах морского ветра перебивали миазмы кебабов, шашлыков и женской парфюмерии. Здесь же все обстояло иначе. Даже горстка кораблей, сгрудившихся у причалов, не способна была заслонить моря, а крохотные фигурки рыбаков, замерших на бетонных молах, только подчеркивали грандиозность картины.

Тиская ручку дипломата, я бодро двинулся по одному из пирсов. Минута, и я уже был во власти моря. Оно искрилось вокруг мириадами чешуек, и я с трудом подавлял желание броситься в воду прямо с пирса.

Миновав прогулочный катер, с хлюпаньем бьющийся брюхом о воду, я присел на здоровенный кнехт, стянул с себя пиджак и осторожно уложил в дипломат. Мыслей не было, остались одни эмоции. Я впитывал в себя море и предвкушал момент, когда погружусь в этот теплый материнский кисель, из которого все мы когда-то вышли. Самое забавное, что я думал уже не о том, каким образом в городе Яровом могло появиться море, а о том, что нужно срочно где-то раздобыть маску, трубку и ласты. Димка Павловский был прав: критерии восприятия мира следовало срочно менять. Тот же Шри Ауробиндо полагал, что тело — всего лишь некая форма и матрица, в которую заливается ум, но и оно может быть изменено силой ума. Для этого только нужно очиститься от вещей и привязанностей. Дом, работа, деловые партнеры — все, по мнению знаменитого Брахмана, было несущественным. Главное он видел в одной лишь вечности, и одна лишь вечность могла интересовать живое сознание.

Сейчас, взирая на этот гигантский простор, я, кажется, начинал по-настоящему верить, что вечное и впрямь не согласуется с мирскими заботами. И это море тоже было вечным. Оно родилось задолго до меня и даже задолго до прихода сюда предприимчивых аргонавтов. Понт Эвксинский, морской рубеж древнего Пантикапея и Диоскуриады, загадочной Ольвии и античной Колхиды. Увы, этих городов более не существовало, как не сохранились и их названий. Мир обновлял себя как молодящаяся кокетка, меняя русла рек, перегоняя людей с места на место, без устали покрывая себя кирпичами, стеклом и бетоном. Об этом, должно быть, и толковала Дмитрий, убеждая меня в том, что реалии сплошь и рядом смыкаются с виртуалиями, что нельзя слишком серьезно воспринимать политические пристрастия людей и возвеличивать беды, поскольку даже самые страшные из них, легче легкого умирают вместе с нами.

Вечность — вот, что должно привлекать внимание людей! Бессмертие и истинное величие. Именно на этом фоне становятся смешными любые болезни и любые человеческие неурядицы. География, политика, национальный статус — все по сути своей представлялось смешным и нелепым — особенно на фоне наших вечно озабоченных физиономий. Оставаясь незрелыми детьми, мы продолжали играть в земной песочнице, выкапывая невзрачные ямки, воображая себя строителями вселенной. При этом мы то и дело упускали из виду, что каждое новое тысячелетие без особых хлопот превращало в пыль все наши кропотливые достижения — будь то научные открытия или величайшие из построек.

Чайка спикировала к моему дипломату, вновь разочарованно взмыла в воздух, а в следующую секунду из воды вынырнул аквалангист. Глянув на меня сквозь мокрое стекло маски, он неожиданно вскинул руки и, уцепив меня за щиколотки, с силой рванул на себя. Это было столь неожиданно, что, потеряв равновесия, я полетел в воду.

Секундная прохлада, шок от грубоватой стремительности, и тут же чужая пятерня попыталась зажать мне рот. Ныряльщик действовал крайне бесцеремонно и, быстро работая ластами, тащил меня на дно. Человеческие глаза видят в воде неважно, и все-таки кое-что я сумел разглядеть — в частности близкое, слепленное из гладких камней дно и куцую бороденку водорослей.

Возможно, если бы не мое давнее увлечение подводным плаванием, я бы уже захлебнулся, однако большую часть своей молодости я провел на озерах, прудах и в бассейнах. Попутно на этих же самых водоемах я с энтузиазмом обучал искусству плавания гладкокожих русалок, а посему утопить меня было не так уж просто.

Здоровые люди в состоянии задерживать дыхание на минуту, я в свои лучшие годы запросто пребывал под водой до четырех и более минут. Вот и сейчас в момент падения я инстинктивно успел заглотнуть приличную порцию воздуха. Практически не сопротивляясь, я погружался вместе с подводным агрессором, попутно пытаясь разобраться в случившемся. Мужчина был явно силен и, активно пузыря, продолжал бешено разгребать воду. Еще немного, и мы достигли дна.

Здесь было совсем неглубоко — всего-то метров шесть или семь, и тонуть на столь смехотворной глубине мне, конечно, не улыбалось. Однако меня снова пытались умертвить, и потому как только мои ноги коснулись подводных камней, я с силой толкнулся от дна, в одну секунду разомкнув захват противника. При этом одной рукой я сорвал с аквалангиста маску, второй вырвал у него изо рта загубник. На какие-то мгновения он оказался ослеплен соленой водой, и этим мигом я тотчас воспользовался.

В то время, как он слепо пытался нашарить уплывший за спину загубник, я осыпал его довольно крепкими тумаками, чередуя зуботычины с безжалостными пинками. Пожалуй, появись у меня такое желание, я мог бы запросто утопить этого богатыря, но сие не входило в мои планы. В очередной раз ткнув коленом ему под ребра, я пробкой вылетел на поверхность, шумно дыша, выбрался на край пирса. А с берега ко мне уже неслась парочка дюжих ребят. Видимо, просчет подводника они собирались компенсировать иным образом.

После морской купели мой пистолет вряд ли на что-то годился, но я все-таки выхватил его и, подняв перед собой, заставил остановиться бегущих.

— Еще один шаг, и стреляю! — голос мой дрожал от пережитого, но этих двоих я совершенно не боялся. Видимо, затянувшиеся стрессы тоже приносят свои дивиденды. Быть отважным после покушения не так уж и сложно.

— Все в порядке, милорд, мы с вами! — Один из крепышей, притормозив, обезоруживающе поднял руки. — Прошу прощения, кто на вас напал?

— Не знаю, — я кивнул в сторону бирюзовых вод. — Какой-то чокнутый аквалангист.

Порывисто шагнув к краю бетонного пирса, второй из парней выхватил огромный серебристый пистолет, прищурившись, присел над водой.

— Ну, что там? — озабоченно поинтересовался его напарник.

— Ничего не вижу. Одно только облако мути…

Парень не договорил. Вспоров воду, из глубины вылетело нечто серебристое, с силой ударило атлета в плечо. Брызнула кровь, и, пошатнувшись, атлет с рыком ударил по воде выстрелами. Его серебристое оружие грохочущее содрогалось, и пули одна за другой пронзали мутную глубину.

— Милорд! — приятель стрелка испуганно обернулся. — Срочно возвращайтесь на берег! Вот-вот подойдут наши катера, но до тех пор оставаться здесь опасно…

Еще одна молния вылетела из воды, со свистом унеслась в воздух над нашими головами. И тут же вода вскипела, тут и там выплевывая из себя серебристые очереди. При этом били в нас как справа, так и слева.

— Осторожнее! — в стремительном прыжке крепыш повалил меня на бетон, прижал сверху. — Черт! Откуда же они здесь взялись? Это ведь наш порт!.. — он чуть не плакал от досады.

— Я вызвал катера! — простонал его приятель. Он лежал на боку и, зажимая ладонью кровоточащую рану, протягивал нам какую-то плоскую пластиковую коробочку.