Сюда, судя по всему, не ко всем уже ходят. Вон как некоторые кресты покосились, могилы черничником затянуло.

Ну, а всё же — что за избушка? Что-то кроме домика Бабы-Яги мне на ум ничего не приходит. Мысль эта глупая, причем сразу по нескольким причинам. Не селится данный персонаж в таких местах. Ну, и у избушки курьи ножки отсутствуют.

Во тупая башка! Это же земская усыпальница! В конце прошлого века их велено было не только при уездных и участковых больницах настроить, но и в таких местах, как сельские кладбища. Посчитали земские гласные и уездные доктора, что совсем уж не дело трупы для судебно-медицинских исследований отогревать и вскрывать в крестьянских избах, вот и озаботились постройкой таких избушек.

Когда я в психиатрическом отделении губернской больницы ещё работал, там у нас усыпальница в часовенке была. Городовой доктор, который на вскрытия приезжал, всё жаловался, что тесна она, без водопровода и электрического освещения. Зажрался он, уездные врачи, как я помню, и таким избушкам были рады.

Подойдет сия судебно-медицинская постройка мне под ночлег? Почему бы и нет, в ней, наверное, уже лет десять никого не вскрывали.

Там и топчанчик должен быть. Жаль, что подушки и одеяла в номенклатуре инвентаря усыпальницы не предусмотрены. Ничего, партизану это не страшно. Пусть фуражку я уже потерял, но руки-то у меня на месте. Вот и подложу ладошку под голову, мягче её ничего нет.

Дверь в усыпальницу валялась на земле. Ну, не буду же я из-за этого расстраиваться? Главное — крыша на месте. Топчан — в наличии, мусор я с него смахнул. Есть теперь, на чем ноги протянуть.

День выдался у меня насыщенный, так что я сам не заметил, как в сон провалился.

Глава 23 Ночная гостья

Дождь…

Даже не дождь, а страшенный ливень.

Поливает не как из ведра, а будто кто-то море на наши головы опрокинул.

Спрятаться некуда, окопы мы отрыли, а с землянками не успели. Наступаем, вперед продвигаемся. От рот рожки да ножки остались, четверти личного состава нет…

Хорошо, что я раненых успел в тыл отправить, им такие водные процедуры совсем ни к чему.

С неба хлещет так, что в нескольких шагах уже ничего не видно.

Мокро, неуютно. Я вытер лицо рукой и… проснулся.

Вот ведь… Опять война мне приснилась. Германская. Японская что-то никогда не снится, а вот германская — частенько. Причем — во Франции, в составе русского экспедиционного корпуса.

Чаще снится то, чего не было. Или — было, но не совсем так. Вот они, выкрутасы сознания. Иван Михайлович Сеченов называл сны небывалой комбинацией бывалых впечатлений. Я с ним совершенно согласен.

Кстати, а дождь-то на самом деле идет. Вон как по крыше усыпальницы хлещет. Местами она не выдерживает и кое-где капает. Не с потолка, его здесь нет, а с самой внутренней поверхности досок, которыми усыпальница сверху покрыта.

Вовремя мне эта избушка подвернулась, ох вовремя.

В дверном проеме сверкнуло, а спустя пару секунд грохнуло так, что всё моё утлое пристанище вздрогнуло.

Я сел на топчане. Закурил.

— Ишь, развёл табачище… — прозвучало за моей спиной.

Я даже вздрогнул, вскочил на ноги, на сто восемьдесят градусов юлой развернулся.

В уголке усыпальницы стояла… Баба-Яга. Тютелька в тютельку как на рисунке Ивана Билибина. Волосы седые, длинные, сосульками вниз свисают. Лицо — худое, нос крючком, как один мой знакомый говорит — в рюмку смотрит. Сарафан в заплатах, из рукавов выглядывают мосластые руки, причем — очень длинные, чуть ли не до колен. В правой руке, как тут у них на Вятке говорят — бодожок. Им Баба-Яга по полу постукивает. Ступы не видно, наверное, она её снаружи от усыпальницы оставила.

Мля…

Вот так люди и седеют.

Ночь, кладбище, усыпальница, Баба-Яга до кучи.

Можно сказать — четыре в одном.

— Ишь, раскурился… Рядом с могилками, — будто старая ворона прокаркала Баба-Яга.

— Извините, бабушка. Не знал, что курить здесь нельзя.

— Можно, нельзя. — тряхнула своими седыми космами старуха. — Кури уж, коль начал.

Если уж честно, гостья меня напугала. Не ждал я этой ночью никого к себе под крышу.

— Что же Вы, гражданочка, ночью тут на кладбище делали? — поинтересовался я.

— Спала, — как ни в чем не бывало прозвучало в ответ. Словно кладбище — самое подходящее для этого дела место.

Сейчас я уже немного в себя пришел и понимал, что это просто старушка, а не какая не Баба-Яга.

— Спали? — переспросил я.

— Спала, — подтвердила старая женщина. — Приходила на родные могилки. Домой далеко возвращаться, да и ноги плохо шевелятся. Вот и решила тут переночевать, а ночью дождь пошел. Я и зашла под крышу, стою в уголке тихонько, тебя не тревожу.

Ага, не тревожу… Я со сна чуть кукухой не поехал… Почиваю себе как белый человек в кладбищенской усыпальнице, а тут — героиня русских народных сказок. Причем, не самая добрая.

— Не холодно так спать? — непонятно зачем поинтересовался я. Так, для поддержания разговора.

— Мы люди привычные. Не раз поди в поле ночевать приходилось. — старуха подошла к топчану и села на него, заняла моё место.

Стоп, стоп, стоп! А, я, где теперь спать буду? В луже на полу? Не, так дело не пойдет!

С прохудившейся от времени крыши течь в усыпальницу стало сильнее и её пол уже весь был водой залит. Под сапогами у меня даже уже немного чавкало.

— Садись, чего вскочил? — постучала ладонью по топчану старуха. — Не съем я тебя, солдатик.

Я сел. Почему не сесть? Винтовку на колени положил.

Между тем, дождь как-то внезапно быстро пошел на убыль, а затем и совсем прекратился.

— Пойду я, пожалуй, по холодку.

Старуха поднялась на ноги, кивнула на дверной проход.

— Может к вечеру и дома буду.

Старушка подошла к месту, где должна была находиться дверь, высунула наружу руку. В сложенную ковшиком кисть ничего не капало.

— Счастливо оставаться, солдатик, — сказала старушка и вышла.

Я даже ответить ей не успел.

Да уж… По ночам на кладбище многое может случиться. Даже — старушки.

Глава 24 Что там, внутри?

Старушка по холодку домой отправилась, а мне теперь ещё поспать можно. Минуток так триста…

Партизану выспаться, сил подкопить — первое дело. Или — второе? Что всего важнее в партизанской жизни — поесть, поспать, в баньку сходить? Всё же — поесть.

Поесть у меня сейчас нечего, так что буду спать. Тем более, пока спишь — есть не хочется.

Я полежал на судебно-медицинском топчане, поворочался с боку на бок — сон не шёл. Перебила мне его кикимора болотная…

Ну, тогда воевать пойдем, тоже — по холодку. Для этого к дороге двигаться надо, а там и видно будет.

Легко сказать — к дороге. В лес забрести проще, чем из него выйти, а ещё и в нужное место.

То ли мне так не повезло, то ли везде тут так буреломно. Вчера, вроде, как-то по более чистому лесу я шел, а сегодня — то и гляди под ноги…

Почти до полудня я проплутал, солнце мне уже в самую макушку светило, когда я к дороге из Слободского в Вятку выбрался. Вроде и блудиться негде тут, а вот поди ж ты.

Не один раз за утро я пожалел о потерянной в уездном городе кепке. Нет, не зря сельские мужики поголовно шапки носят. На открытой местности головной убор и от солнца защитит, и от дождя, и от холода. Когда я по лесу к дороге пробирался, несколько раз мне на голову с деревьев какой-то сор падал. Была бы кепка, не надо было его из волос доставать. Ещё и паутина эта… Тоже приятного от неё мало. Натянули тут и там пауки своих сетей, липучих к тому же.

Сразу я на дорогу выходить не стал, а как положено — в кустах спрятался. Установил наблюдение за проезжими-проходящими. Впрочем, особо и наблюдать было не за кем. Раз мужик на телеге с сеном проехал, но от него какой толк? Я даже останавливать его не стал с целью получения информации, явно он не из города едет.