В условиях отсутствия связи из-за нуль-циклона, это давало ему право принимать подобные решения.

— Хорошо подготовились, господин. Мало кто знает такие подробности.

— А почему бы вам не поверить, что я и есть капитан Конечников? — спросил Федор.

— А потому, что вот заключение врача, — махнул бумагой полковник. — Мертвей мертвого. Зрачки на свет не реагируют, транспортировочный бокс испорчен, в его внутреннем пространстве рассыпаны таблетки для эвтаназии. Вокруг пустота и космический холод. А спустя четверо суток, обнаруживается, что мертвец ожил. Вот я и спрашиваю, кто вы такой, человек с медальоном Управителей? Что вам надо?

— Наверное, чтобы меня считали Федором Конечниковым, капитаном ВКС, — ответил Федор, пьянея от своей догадки.

— Как скажете, господин, — угодливо сказал полковник Терских.

— Так какого черты вы тут меня мучаете? Неужели с самого начала было неясно? Вы не слишком догадливы, господин полковник. И как вы справляетесь со своей должностью… Я непременно проверю, — произнес Федор.

Хоть эта фраза была сказана тем же прерывающимся, слабым голосом, «особиста» прошиб пот.

— Простите, меня, господин. Все от усердия, от рвения, — забормотал полковник, вытягиваясь по стойке «смирно».

— Заставь дурака Богу молиться… — произнес Конечников. — Я не собираюсь и дальше гнить на койке. Достаточно для правдоподобия. Приказываю обеспечить лечение и уход на высшем уровне. Я желаю выздороветь как можно скорее.

— Как прикажете, господин. Разрешите вопрос, — «особист» заметно смутился. — Вы ведь эланец?

— Да. Но во времена, когда я родился, этого разделения еще не было.

По благоговейному выражению на лице полковника, Конечников понял, что не ошибся в своей догадке — есть, есть каста долгоживущих, стоящих над смертными…

Федора перевели из изолятора в одноместную генеральскую палату. Со всего госпиталя собрали необходимую аппаратуру, выделив ее в монопольное владение лечащего врача Конечникова. Потянулись долгие дни, наполненные лечебными процедурами.

Сначала Федору было не слишком хорошо. Восстановление организма, требовало много сил. Крок большую часть времени проводил в забытьи, наполненном гнетущими, расплывчатыми видениями.

Голые, безотрадные черно-белые пейзажи вставали перед Конечниковым. От их бесконечного, печального повторения и удручающего однообразия Федор стонал и метался в своих растяжках, так, что ему приходилось колоть эндорфин.

По мере того, как улучшалось состояние, менялись и картинки «внутренней трансляции» Крока. Это уже были реальные воспоминания о тяжелых и неприятных моментах жизни.

Чаще всего ему виделось, как банда поселковых мальчишек, подначенных Гунькой, бежит наперерез, отсекая дорогу к лесу, а сам Гунек воинственно орет: «Пацаны, я у Синоптика настоящий пестик видел, пусть всем покажет». Федор, вскидывает оружие, пистолет стреляет и его сверстники падают, срезанные пулями из эланского оружия. Почему-то ребят становится все больше и больше, но пистолет в руках Конечникова не знает промаха…

Это повторялось много раз, пока в разгар бреда Федор вдруг вспомнил, что все было совсем не так. И все, как по мановению волшебной палочки, переменилось. Воображаемые картинки, порожденные болезненным состоянием, сменились воспоминаниями.

Он еще раз пережил, как в тот, неудачный для него день, толпа сильно помяла его и забрала пистолет, который Федор так и не пустил в ход.

Федор, очнувшись от назойливых картинок, подброшенных ему памятью, еще не остывший от вновь пережитого унижения, для успокоения себя вспомнил, что потом они вдвоем с Витькой по — взрослому, безо всякой жалости отходили Гунька. Сломали ему нос, рассекли бровь и повредили левое ухо, отчего оно стало смешно топорщиться.

Примерно через полгода, вычислив, что оружие находится у Кирилла Топтунова, главаря местной мальчишеской кодлы, Федор с Витькой без изысков вечером подкараулили его. Киря Топтун пробирался домой после лесных посиделок, где пацаны курили настоящий табак и пили самогонку. Братья натянули на дороге веревку, а когда парень впечатался носом в песок, добавили ему обернутой в холстину слегой по затылку и забрали у сопливого «вождя» подарок девушки со звезд.

С этого дня у Федора не было кошмаров. Конечников вернулся в реальность, прочно зацепившись за ощущения пропитанного одуряющими цветочными ароматами лета 7020 года на планете Алой.

Теперь у Конечникова было время, чтобы подумать обо всем. Он продолжал быть прикованным к растяжкам и приборам. Дни проходили в абсолютном однообразии.

С утра наведывался полковник Терских, который, казалось и был его лечащим врачом. «Особист» с подозрением прикасался к аппаратуре и кабелям подключения, делал выговор по поводу недостаточной чистоты в палате, напоминал, чтобы все пожелания и прихоти раненого удовлетворялись. Потом приходил капитан медицинской службы Абрамов, лучший врач отделения травматологии и ортопедии.

От эскулапа веяло раздражением и озабоченностью. Он осматривал Федора, давал указания, коротко расспрашивал о состоянии и уходил, заглядывая ее в обед и перед уходом домой, в четыре часа пополудни.

Когда Конечников спрашивал медика о возможности выздоровления, он наиграно-фальшиво говорил: «На живой кости мясо может нарости», призывал ждать, просил пациента довериться силам природы и разуму врачей. При этом он старался не смотреть в глаза пациента.

Присутствия сестер — сиделок, которые постоянно читали любовные романы, Конечников старался не замечать. Ему не слишком хотелось выслушивать их охи и причитания, он стыдился собственной слабости, того, что не мог сходить без посторонней помощи по нужде, а главное просто боялся, что так его очень быстро разоблачат как самозванца.

Федор не без основания полагал, что под личинами медсестер, прячутся штатные агенты Службы Безопасности, жадно ловящие и анализирующие каждое его слово.

Конечников лежал, погруженный в свои мысли, делая вид, что спит.

Ничего не менялось. Та же белая поверхность стены, бирюзовое, чужое небо в окне, запахи сада, нагретой, влажной земли, сквозняки, от которых колышутся занавески… и больше ничего. Так проходили долгие пустые дни.

Работающий мозг требовал нагрузки, и в сознание врывалось то, отчего Федор старательно избавлялся всю службу.

Ему не думалось, что снова придется вернуться на Богом забытую планету, а тем более держать ответ не только перед своей совестью, с которой, в общем, нетрудно договориться, но и перед живыми людьми.

Федор спрашивал сам себя, как он посмотрит в глаза Алене, которая стала женой его брата? Как они смогут жить под одной крышей — два брата — соперника и женщина, которая спала с обеими?

Как он уживется с Виктором, на которого сбросил то, что мешало ему взлететь к звездам: — старика, который их вырастил, дом, необходимость продолжения традиций рода охотников и землепашцев…

Единственно, чего он не боялся — это встретиться лицом к лицу с дедом. Федор был уверен, что дед, ловкий и сильный, который умел играть на гитаре и гудке, пел и плясал как молодой, знал наизусть целые книги, помнил пришедшие из тьмы веков предания и вел поселковую летопись, давно понял и простил его.

Конечников, в промежутках между болезненными лечебными процедурами и не менее неприятным кормлением, повиснув на растяжках в поле уменьшенной на треть гравитации, вспоминал, а вернее просто проживал заново моменты своего детства и юности, в поисках ответа на погребенные до поры вопросы, которые встали перед ним снова.

… Алена была младше Федора на год. Она приходилась какой-то дальней родней тете Дуне, и жила у нее с тех пор, как умер ее дед Савва, чей дом был первым на дороге, ведущей к заброшенным карьерам. Алена была худой, нескладной, веснушчатой девчонкой, которую они с братом поначалу приняли в штыки, отказываясь с ней играть и вообще знаться.

Но со временем она стала «своим парнем», а потом и вовсе превратила Федора и Витьку в бесплатное приложение, приятелей — телохранителей, которые следовали за ней повсюду, не вмешиваясь в ее дела, разговоры со сверстницами и флирт с большими мальчиками.