Даже из старой мазанки Конечниковых были слышны музыка и крики, в новом доме. По двору носился Крайт, истошно лая на выходящих по нужде гуляк.

У деда было тихо. Старик сидел за летописями просматривая старые записи и пополняя тетради новыми заметками. Федор лежал на той самой лежанке, на которой спал в детстве, читая тексты с дисков, украденных из библиотеки Управителей.

Тени других жизней, десятками и сотнями веков отделенных от пакадура вставали перед его глазами, почти такие же реальные, как и то, что видел Конечников в действительности.

Как когда-то давно, на потолке плясали ослепительные отсветы пламени свечи, обрисовывая неровности потолка, словно огненная стена в небе, загораживающая путь наверх. Федор часто лежал без сна, размышляя о замкнувшемся кольце времени.

Только тогда он был ребенком, теперь же зрелым мужчиной, покалеченным в жестокой мясорубке космической войны.

Стал ли он счастливей, увидев обратную сторону звезд? Не слишком ли высокой была цена за воплощение в жизнь своей детской мечты?

С дедом они почти не разговаривали, старик за много лет привык обходиться без своего старшего внука. Ему достаточно было сказать пару слов о текущих делах и заниматься снова своим делом.

Да и о чем было говорить офицеру имперского звездного флота и старику с забытого Богом хутора. Иногда они вспоминали старые времена, при этом дед хмурился и вздыхал. Было видно, как ему не нравилось, что происходит сейчас в Хованке.

Так шло время. Зима проходила. С каждым днем дед Арсений становился все крепче и сильней. В его седой шевелюре стали пробиваться молодые, черные волосы. С лица стала сходить сетка морщин, оно округлилось, засияло здоровьем.

В его речи нет-нет да угадывался прежний Арсений, дед-отец, каким его помнил Федор.

Скрытые, незаметные перемены понемногу накапливались. Это чувствовал Федор, это чувствовал дед, это чувствовал даже Виктор, пытаясь уйти от неизбежного в выпивку и бурное веселье.

Все кончилось в последних числах февраля по универсальному календарю. В Хованке прочно утвердилась ранняя весна. На деревьях набухали почки, земля просыпаясь, грелась в лучах Арисса, готовясь родить новые всходы трав и цветов, напитать корни деревьев и кустарников, давая жизнь листьям и плодам.

В этот день Конечников приехал раньше обычного. В доме было непривычно тихо и пусто. Федор заметил, что со стены исчез визор, обнажив старые, запыленные рисунки на стене.

У печки хлопотала Дуня, какая-то испуганная и пришибленная, с глазами на мокром месте.

Девочка налила ему щец, отрезала хлеба и сала, поминутно гладя в глаза дяди — все ли правильно она делает. Конечников старался ни о чем не спрашивать, полагая, что племянница все расскажет сама.

Федор насытился, поблагодарил молодую хозяйку и спросил:

— Дуняшка, а чего глаза на мокром месте?

— Дядя Федор, — как большая, закрывая лицо руками и утирая слезы передником, запричитала девочка, которая давно ждала этой минуты. — Папка мой маму Тому выгнал…

— А почему? — удивился Конечников.

— Вызверился, наорал, побил. Ты хоть ему скажи-и-и-и-и, — совсем разошлась Дуня.

— Ну ладно, чего ты, все образуется, — растерянно сказал Федор.

Он притянул девочку к себе, а она с удовольствием от ощущения своей взрослости приникла к дяде, ткнулась лицом куда-то под мышку и снова стала рыдать.

Конечников утешая, долго гладил племянницу по голове и плечам, прежде чем та в полной мере почувствовала себя выполнившей долг настоящей взрослой женщины.

— Ну что, успокоилась? — спросил Конечников девочку.

Та кивнула, глядя на него прозрачными, блестящими от слез глазами.

Федор вспомнил, что такие, сине-серые глаза были у покойной Алены.

— Да, — подвсхлипывая сказала Дуня.

— Где он? — спросил Конечников.

— У деда в хате.

— Пьяный?

— Трезвый, но какой-то страшный, — забыв, что надо всхлипывать, поежилась, зябко поведя плечами девочка.

— Детей покормила? — поинтересовался Федор.

— Николенька ведь день плакал, есть не хотел… С полчаса как уснул, — обстоятельно стала рассказывать Дуня, — А Алешка к деду подался, сказал, что не мужское дело с девчонками и сопливыми ссыкунами вечор досиживать.

— А Тома где?

— В балки подалась, что у бабкиной хаты, — девочка снова залилась слезами.

— Ладно, не реви. Пойду с братом поговорю.

Федор вышел во двор, прошел мимо вышедшего встречать его Крайта, необычно тихого и довольного отсутствием посторонних. Погладил и похвалил собаку за бдительность и прошел в старый дом.

Дед с Виктором сидели за столом. Брат был трезвый, что было совсем необычно.

— Здорово, — сказал Федор, усаживаясь за стол.

— Здравствуй внучок, — тихо приветствовал его дед Арсений.

— Здорово, брат, — ответил Виктор.

— Что у вас тут случилось?

— Чо- чо… Через плечо… — раздраженно сказал Виктор. — Курву е**ную выгнал.

— Чем нехороша стала? — поинтересовался пакадур.

— Давно пора, — тем же тоном ответил брат. — Дом в бардак превратила.

— Дело ваше, — помолчав ответил Федор.

— Робят жалко только, — со вздохом сказал дед.

— Алешка где?

— Спит, — ответил дед. — Намаялся парнишка.

Конечников поднялся и заглянул в маленькую комнату рядом. Племянник спал на его кровати, сжавшись в комочек, почти не видный среди подушек.

— Нормально, — сказал Федор. — Хорошо не поубивали друг друга.

— Чей-то ты сегодня рано, — заметил брат. — Случилось чего?

— Вроде нет.

— А чего смурной такой? — не унимался Виктор.

— Гарнизон меняют, — ответил Федор. — "Ржавых" уже не будет, спецназом заменят, строителей-монтажников на орбиту переведут.

— Что, и твоя служба кончилася? — поинтересовался Виктор.

— Да вроде никто не гонит.

— А чего-й грустишь-то, — подивился брат. — Или кака повариха зацепила?

— Баба — это к лучшему, — вставил дед. — И нечего смеяться. Мужику 39 лет, а все один, бобыль. Хочу деток твоих Федечка увидеть, а ты все воюешь.

— Какая к черту повариха, — раздраженно ответил Федор. — Сослуживца встретил. Искорина. Уже лейтенант-полковник. Офицер фельдслужбы при ставке князя — императора.

— Какой — такой Скорин? — усмехнулся Виктор.

— Искорин… — поправил его Конечников. — Помнишь, рассказывал про штабного, который на борт просился, большие тысячи предлагал.

— Было, — усмехнулся Виктор. — Ты его часом в торец не двинул?

— Хотел… Вспомнилось как он орал про богатого папочку, про 10 тысяч за место на крейсере… — Федор вздохнул. — А тут явился, не запылился в нашу глухомань. В мундире с иголочки, довольный, вальяжный уверенный в себе. С Алмазным Крестом на шее, погонами золочеными…

— Ну чего ж не прибил говнюка? — удивился брат. — У меня бы не задержалось…

— Он как-то странно себя вел, и это меня смутило. Он был рад мне, нисколько не стеснялся, как можно было бы предположить. Я даже чувствовал, что он прекрасно понимает, отчего я так казенно, почти грубо себя веду. Потом, после официальной части предложил выпить за встречу. Мы остались наедине.

Я подошел к нему, заглянул в глаза взял его за орден… Крепко так взял, сорвать хотел. Но вдруг почувствовал, что делаю неправильно. Отпустил.

Искорин понял мои колебания.

"Это хорошо Федор Андреевич, что не стал так меня обижать" — сказал он. — "Этот Крест не отец мне купил, не в карты я его выиграл".

"Ну, расскажи, как такие бирюльки достаются", — иронически сказал я.

"Присаживайся" — предложил бывший офицер для особых поручений. — "Разговор долгий будет".

"Ничего, постою", — тем же тоном ответил я. — "Начни сразу с того места, как получил прикладом за паникерство".

"Да, было", — с грустной улыбкой ответил Искорин. — "То, что ты меня на корабль не взял, оно оказалось к лучшему. Я так зол на тебя был… Убить был готов. Голова гудела, кровь из носа текла. Хорошо фуражка была на голове, да и солдат вскользь ударил.