Долго ли, скоро ли, но удивительная группа совершенно неожиданных людей во главе с Павличенко сошлись в едином мнении что надо двигаться к мосту под руководством Пауэлла, раз на северный отправился сам полковник Раст, а на южный вроде как перебросили ещё какое-то подкрепление. Людмиле выделили место в бронетранспортёре, и дали наконец-то нормальное оружие — самозарядную винтовку с оптическим прицелом. У ксамовцев оказалось некое количество запасных винтовок, и их комсорг узнав, что старший лейтенант — снайпер, расщедрился на личную винтовку. Это было очередное неожиданное открытие местных реалий: винтовка французская, RSC 18/24 с шестикратным оптическим прицелом и отъемным магазином на 10 патронов калибра.30−06 коих отсыпали пару сотен, и дали еще два запасных магазина.

Чувство что наконец-то можно заняться привычным делом отошло назад сразу как пред глазами в который раз оказались эти неожиданные русские ополченцы. Бывшие царские солдаты. Беляки!.. И женщины эти из батальона Смерти! И полька. Та хоть за коммунистов воевала в Испании…

«Как же всё так получилось-то?» — с ужасом думала Людмила осматривая её подчинённых в бронемашине, мчащейся по пустому городу в сторону сражения. И кажется последней каплей безумия стало осознание что среди этих ополченцев сидит один с худым лицом и острым взглядом, а на груди его сверкает Железный Крест.

«Лучше бы я не спрыгивала с поезда…»

Кого только не привела Великая Война в США. Немцы стояли в том списке далеко не в последнем ряду. Их гнала разруха, разочарование, обида, но некоторых к принятию новой Родины их привёл плен. Военнопленных кайзеровской армии в США было очень мало, всего-то пара тысяч. Вот в их числе и оказался иудей Генрих Сат, санитар, герой сражения за мост через Мёз у Вилон-Арамон. В тот знаменательный в его жизни день, Генрих не покинул пред мостовых позиций, и шесть раз выходил на сам мост в ходе сражения. Он вынес двадцать раненых, и в их числе было двое офицеров. Это не осталось незамеченным командованием полка и дивизии. За беспримерный героизм и храбрость, не смотря на провал наступления он, обыкновенный санитар, был удостоен Железного Креста 2ой степени. Но не это в дальнейшем имело для него значение. Куда больше его беспокоил образ увиденный в тот роковой день.

Он видел Его. Tod an der Maas, Янки-Смерть, Безумного Пса, как только не называли того безгранично отважного и одновременно страшного офицера-американца что ценой своей жизни не пустил на южный берег ни одного солдата Кайзера. Командование знало что у моста всего несколько живых солдат противника. Что новый газ всех погубил, а выжившие не страшнее дохлой собаки. И всё равно никто не смог пересечь проклятый отрезок дороги, соединяющей северный берег с южным. Столь страшным было сопротивление…

Не выходило из головы старого солдата не только как дрался тот янки, но и как умирал. Видел его с расстояния в десяток шагов, приближаясь со второй группой что стремилась на противоположный берег. Американец был истерзан боем еще до выхода на мост — половина лица вырвана вместе с глазом, одна кисть затянута кривой повязкой, и весь он был в грязи и крови. Своей и чужой. И убивал не задумываясь ни на миг. Умирая продолжал забирать с собой всех, до кого мог дотянуться… Истинный кошмар наяву. Тогда дивизия отступила от моста, прибыло подкрепление янки, но образ Смерти с Мёза стоял пред глазами. Через неделю, месяц, год. Он до сих пор иногда просыпался от кошмара. Всегда одного и того же.

Мост через Мёз заполненный от края до края, словно ковром, телами погибших немцев. Он стоит на северном конце моста и силится шагнуть, но ноги приросли к телам павших. А безумный янки не умер, медленно встал на южном краю моста из кучи трупов, всё так же с торчащим в животе штыком, весь в крови и грязи, повёл единственным уцелевшим глазом на изуродованном лице по телам павших. И увидел его, застывшего Генриха. Шагая по трупам солдат Кайзера он надвигался на него, старого солдата, сжимая окровавленной рукой пистолет… Блеск ненависти в глазу американца заполняет всё вокруг и превращается в дуло пистолета, направленного в лицо Сата…

В конце 18го года санитар попал в плен, по удивительному стечению обстоятельств, именно к американцам, и отправился в США, с годами обратившиеся для него новой Родиной. Желание вернуться домой, довольно крепкое в 20ых годах, умерло с началом 30ых и гонениями на евреев. Вся родня, дальняя и близкая бежала или погибла под властью нацистов. Прежние героические достижения пред Германией не стоили ничего если ты — иудей. Герой Мёза не нужен был отечеству.

Старина Генрих прекратил мыслить категориями прошлого, обратив свой взор на новую реальность. Не смотря на возраст, нашел в 1934 году жену, даже родились дети, а ставшая привычной работа с медицинским оборудованием приносила неплохую зарплату. Даже страх пред давно погибшим янки, и сами кошмары — отступили.

За проживанием своей новой жизни его нашли… русские. Соседи по штату Мичиган. Активные, всё время что-то стремящиеся создать, улучшить. Его, немецкого еврея они воспринимали отчего-то даже лучше американцев. Прямо как коммунисты, коих с каждым годом становилось больше. И вот те русские пригласили его в ополчение, не глядя на прошлое. У всех прошлое осталось далеко, и больше ничем не связывало их ни с кем кроме себя и близких. А в свете дурацких поползновений со стороны англичан и их цепных канадцев, верх взяло благоразумие.

«Нечего рисковать завтрашним днём! Лучше быть готовым.» Именно так думал Сат чувствуя дуновения войны здесь, в Штатах. То, что она вновь гремела в Европе не удивляла старика. Там это милое дело, почти старая добрая традиция. Которая ни черта никому не по душе. И вот в мае 42го всё случилось. Зазвонил телефон, прозвучал кодовый сигнал, и жена с детьми срочно отбыли на юг, к родне жены, а Генрих облачился в форму своего некогда врага, и нацепил на грудь Железный Крест. Так было даже легче объяснить кто он, и что умеет.

Путь к месту встречи 3го отряда русского ополчения превратился в череду приключений. То поломка машины, то нападение на гражданское население переодетых в нацгвардейцев вражеских диверсантов, то эта ночная буря. И к утру 11го числа, с опозданием в сутки Сат и его русские товарищи прибыли в Ипсиланти, а там творился форменный беспорядок. Командование оставило штаб и по информации отправилось лично участвовать в сражении за один из мостов, оставленные в штабе офицеры собирали пожитки и стремились поскорее сбежать, а самые ближайшие товарищи по оружию готовые драться: толпа необученных детей с оружием в головах которых коммунистическая ахинея, почтенные дамы, жёны русских солдат и те тоже в бой рвутся, полька-журналист явно не в себе, и непонятно отчего суровая женщина-офицер из Союза! Чёртов паноптикум вызывал ощутимую изжогу и злость. Что происходит с этой страной⁈

После сей безумной встречи все заедино отправились туда, откуда в своё время и прибыл бронетранспортёр — к мосту, обороняемому русскими ополченцами под командованием некого капитана Пауэлла. Водитель чуточку поделился мнением что офицер молодой, но дельный. Глядишь оборону и сдюжат. Но очень серьезно всё звучало впереди, у моста.

Сат испытывал смешанные чувства. Вновь в бой, и кажется даже праведный, проклятые лимонники должны ответить за вероломство! С другой стороны, где-то в животе зародилось забытое ощущение страха. Он санитар, оружие ни к чему, его сила спасать. Но это мост, янки, стрёкот пулемётов… В памяти всплывали злые образы прошлого. Мелькнули и отрывки кошмара…

— Спешиваемся! Всё! Дальше нельзя! — Сквозь гул стрельбы и взрывов ставших совсем близкими кричал водитель. Впереди показались несколько солдат в камуфлированной форме призывно машущих. Отряд разделился, бойцы во главе с женщиной-комми двинулись вперёд следуя за каким-то сержантом, ещё так по-дружески руки пожали, словно знакомы, а вот медики и пара подносчиков боеприпасов двинулись за местным санитаром. Тут уж Генрих не меньше обрадовался знакомому — Вилли Майнер, сын старого знакомого, тоже медик прошедший огонь и воду. Вдвоём медики принялись готовить к погрузке раненых, что ожидали эвакуации.