«Ну да не беда. Какая разница ему как ехать?» — логично отметил я и вслух по-русски произнёс:

— Пошла, родимая.

Моё появление у берега реки осталось для врага практически не замеченным. И всё потому, что путь мой лежал не через Троекуровск, а сразу же на прямую через поле.

Да, с одной стороны, мой силуэт всадника был хорошо виден со всех сторон. Но с другой стороны, сейчас немцам было совершенно не до этого.

Разбитые войска откатывались назад на исходные позиции. До нас ли с лошадью им было?

Мало ли кто это едет?

«Может быть разведчик?» «Может быть вестовой?» «Может быть связной?» — наверняка, думали те, кто обращал на меня внимание. Но вряд ли такие мысли задерживались у них в головах надолго. Сейчас у них были другие заботы: крики, стоны, грязь и огонь.

Уверен, что ни в одну немецкую голову в данный момент не могло прийти, что это никакой не связист едет, а после похода по их тылам на коне возвращается диверсант Забабашкин.

А потому мы втроём: я, полковник и лошадь, довольно быстро и беспрепятственно достигли берега.

И сейчас передо мной встал вопрос: «Как мне лучше переправиться самому, и переправить пленного?»

В том, что лошадь сможет переправиться и без моей подсказки, я не сомневался. Ведь как-то же она попала на немецкий берег.

«А значит, плавать умеет и воды не боится, — сделал логичное заключение я и продолжил анализировать: — Я тоже, в общем-то, плавать могу. И хотя я сейчас слаб, но преодолеть небольшую водную преграду, сумею. А вот как мне переправить полковника и при этом не утопить, об этом надо серьёзно подумать. Пока на ум приходило два варианта. Первый — сделать не большой плот или найти бревно. Привязать немца и перевезти. Ну и второй вариант — развязать полковника и заставить его плыть. А если он не умеет это делать, переправлять его, держа за шею носом и ртом вверх, как я несколько дней назад переправлял пленного майора. Опасно конечно, ведь тот, оказавшись без пут, может начать сопротивление. Но другого варианта у меня попросту нет. Буду пробовать что-то из того, что смог придумать. И начну, разумеется, с поиска дерева, ибо вариант переправки пленного на другой берег на бревне, самый простой, действенный и безопасный».

Но я даже подходящей деревяшки не успел высмотреть, как нависшая проблема переправы решилась сама собой. А точнее сказать, её решила лошадь. Она прошла по пляжу с десяток метров, а затем вошла в воду и вместе с нами перешла реку. Причём именно перешла, а не переплыла.

Из этого можно было сделать два вывода. Первый — немцы не все броды обнаружили и охраняют. И второй — лошадь, скорее всего, именно здесь и переправлялась ранее, раз уж так быстро дорогу домой нашла.

В любом случае такое простое решение проблемы было очень радостным. Теперь не нужно было заморачиваться со способом переправы, а просто с километр проскакать вперёд по прямой и оказаться у лесополосы, в которой совсем недавно была моя позиция. Ну а уже оттуда было рукой подать до наших позиций на окраине Новска.

В том, что в лесополосе немцев нет, я почти не сомневался. Мы с артиллеристами и миномётчиками не плохо поработали в этом направлении и существенно проредили ряды пытающихся тут закрепиться. К тому же, как я заметил, немцы постоянно посылали в воздух красные ракеты, которые, как я понял, обозначали отступление всех войск.

Да по-другому и быть не могло. Ну не могли они наступать после того, что я с покойными с ними сделал. Ведь их войска были буквально уничтожены и полностью разбиты. Ну, о каком наступлении сейчас могла идти речь⁈

В своих прогнозах я не ошибся. До меня действительно никому не было дела.

Как только мы поднялись по обрыву, я крикнул Маньке: — Пошла! Пошла! Галопом скачи! Но, родимая! Скачи!

И к моему удивлению она достаточно резво прибавила ход.

Подозревая, что так на неё подействовали последние слова повторил:

— Скачи! Скачи, родимая. Быстрее! Сильнее!

Нужно сказать, Манька действительно поскакала, что было крайне неожиданно для лошади, которая была в буквальном смысле слова — рабочей лошадкой.

Во время скачки, на всякий случай держа в руках винтовку, и иногда придерживая и подтягивая болтающегося позади полковника, я посматривал по сторонам.

Всеобщая паника, творящаяся возле колонн, не оставляли сомнения в том, что немцам моя скачка совершенно «до фонаря». Они были заняты собой. Они ползли, они шли, они кого-то искали и что-то кричали, неровными порядками отступая к Троекуровску. Искореженные, объятые пламенем и дымом машины, бронетранспортеры и танки предавали полю боя вид полного и окончательного разгрома.

«И действительно, ну кому в такое время будет до мчащегося на всех парах всадника?» — спросил себя я въезжая в лесополосу.

И нужно сказать, тут, среди обгоревших стволов, торчащих пней и валяющихся сучьев, было не менее атмосферно. Деревья дымились. А земля вокруг была словно бы вывернута наизнанку. Лесополоса напоминала перепаханное дикое поле с элементами лунного пейзажа.

Ехать на лошади стало опасно. Среди поваленных деревьев мог скрываться недобитый враг.

Чтобы увеличить свои шансы на выживание, решил спешиться.

Одной рукой держа Маньку за узду, а другой винтовку, стал не спеша пробираться к восточной стороне лесопосадки.

Перешагивая через тела противников, через валяющиеся деревья и ветки, обходя глубокие воронки от снарядов, я старался не шуметь. В любой момент на меня мог напасть враг, который мог скрываться где угодно.

Враг, но не друг.

А потому, когда я с нашей стороны услышал крик: «Немцы!», то не сразу понял, что речь может идти обо мне.

«Бах!» «Бах!» — раздались выстрелы, и я услышал звук пролетавшей рядом с ухом пули.

Я среагировал мгновенно и, упав на землю, продолжая держать за сбрую и тянуть к себе Маньку (предлагая той тоже прилечь), крикнул:

— Не стреляйте! Свои!

Лошадь ложиться отказалась, начав трясти головой.

— Лежать! Я сказал: лежать! Быстро! Манька, а ну ложись! — шикнул на неё я. — Ложись тебе говорят. Убьют ведь.

Но она не слушалась.

В нашу сторону вновь раздался выстрел. К счастью, ни в кого не попали.

Боясь, что лошадь вот-вот действительно подстрелят, решил вновь крикнуть:

— Эй! Кто там стреляет⁈ Не стреляйте! Я свой! Свои!

С той стороны стрельбу прекратили. И раздался властный крик:

— Какие такие свои? Назовись!

Голос был знаком. Я на секунду высунулся из-за корней пня, за которым прятался и, сфокусировав зрение, увидел кусочек васильковой тульи командирской фуражки с малиновым кантом и краповым околышем.

«Это НКВДшная», — сразу же отметил я и, помня, что в подобных фуражках из знакомых у меня ходят двое громко сказал:

— Так ты сам сначала назовись. Кто ты? Воронцов или Горшков.

Повисла пауза. Наверное, наши решали, что делать дальше. Пришлось ждать, стараясь лишний раз не шевелиться, чтобы не привлекать к себе внимания и не нервировать тех, у кого я был на мушке.

Через полминуты раздался новый крик:

— Ни хрена мы тебе ничего не скажем! Ты назовись! И выходи! — а затем пригрозили. — Считаю до пяти. И по истечению этого срока мы тебя гранатами закидаем. Пять… четыре…

Гранат я не боялся, как, собственно, и умереть. А вот Маньку мне было жалко. Всё же ей-то ни за что ни про что пропадать, было ни к чему.

Поэтому решил не испытывать судьбу и выкрикнул тогда когда визави произнёс цифру «три».

— Это я Забабашкин! Выхожу!

Но меня не услышали, а произнеся «три», после этого произнесли и «два».

А не услышали меня по той причине, что голос у меня пропал. Не знаю почему. Может быть сел, может быть из-за контузий, а может быть пропал он из-за того, что горло пересохло от радости того, что я выжил и вернулся к своим.

— Это я… — просипел я как можно громче. — Я!

И я вскочил во весь рост.

— Я — Забабашкин!

И произошло чудо. Меня увидели. Не услышали — нет. А именно –увидели.