Что-то не так.

Я не заметил этого издалека, но, кроме того, что его волосы такие же темные и вьющиеся, как у меня, у него голубые глаза и острая челюсть, как у всех Романо в мире.

Он удивительно похож на меня и моих братьев.

Его улыбка исчезает, когда я закрываю расстояние между нами и сажусь перед ним на корточки.

— Привет, малыш.

— Меня зовут Лукас. — Он оглядывает меня с ног до головы. — А ты кто?

— Я друг твоей мамы. Елена Маркони — твоя мама, верно?

Он сужает на меня глаза.

— У моей мамы нет друзей, кроме тети Мойры. Ты ее парень?

Невозможно сдержать улыбку.

— Что-то вроде того.

Он хмурится.

— Тогда может ты мой папа?

Это кажется неправильным, но я все равно качаю головой.

— Где твой папа?

Он хмурит брови и опускает взгляд к земле.

— У меня его нет. Мама говорит, что он далеко.

Что-то во мне обрывается при этой информации. Не может быть, чтобы это было простым совпадением, что этот ребенок ходит с лицом, похожим на мое. Он сын Елены, и у него нет отца.

Это может означать только одно…

Я пытаюсь соединить все точки, и в моей голове начинает звенеть колокольчик, но остается еще один маленький кусочек головоломки, и я беру его маленькие руки, в свои.

— Сколько тебе лет, малыш?

— Мне шесть лет. — Он дуется и начинает пинать что-то на мостовой. — Тетя Мойра говорит, что я еще ребенок, но это не так. Мама тоже не считает меня ребенком.

Мой желудок сильно скручивается.

— Ты в порядке? Ты выглядишь больным. — Он внимательно изучает мое лицо. — Я могу позвонить в 911. Мама учила меня звонить в полицию, если мне плохо или угрожает опасность.

Я принудительно улыбаюсь.

— Я не болен, малыш. Я просто немного шокирован.

— Почему?

Мне приходится бороться за то, чтобы не потеряться в мыслях. Этот ребенок очень похож на свою мать. Они оба разговорчивы и самые милые и умные люди, которых я когда-либо встречал.

— Ничего, малыш. Тебе лучше зайти в здание.

— Я не хочу оставлять тебя одного на улице, — возражает он. — Я позвоню маме, она отвезет тебя к врачу. — Он снимает рюкзак и начинает доставать телефон, но я выхватываю его у него. — Не надо. Я в порядке.

Он пожимает плечами. Милый мальчуган.

— Если ты настаиваешь. — Он надевает свой рюкзак и забирает у меня телефон. — Прости, но мне пора идти.

Я принудительно улыбаюсь и глажу его по голове.

— Иди.

Он пробегает через красные ворота, и я жду, пока он войдет в оранжевое здание, возвышающееся надо мной, прежде чем поднимаюсь на ноги. По какой-то причине мои ноги шатаются, как будто кости растворились в резине.

Ему шесть лет.

Это значит, что Елена родила его всего через несколько месяцев после того, как мы расстались.

Это значит… что он мой сын.

ЕЛЕНА

— Простите, сэр, но вы не можете войти, — кричит из коридора моя личная помощница Эва. — Вы не можете…

Дверь в мой кабинет открывается прежде, чем она успевает закончить фразу, и входит фигура в черном костюме от Армани. Наши глаза встречаются, и я отшатываюсь в кресле от его пристального взгляда, словно он едва сдерживается, чтобы не обхватить мою шею пальцами.

Господи. Что Доминик здесь делает и почему он так на меня смотрит?

За ним вбегает Эва. Она задыхается и смотрит между нами.

— Мне очень жаль, мисс Маркони. Я просила его не входить, но он не послушал. Я вызову охрану.

Мне страшно, и я не уверена, что хочу разговаривать с Домиником, когда он в ярости, но что-то подсказывает мне, что он не уйдет, пока не сведет со мной счеты. Мое сердце колотится, когда я машу рукой Эве.

— В этом нет необходимости, Эва. Ты можешь вернуться за свой стол.

— Вы уверены, мисс Маркони? — Она бросает взгляд на Доминика, а затем ее взгляд смягчается, когда она смотрит на меня.

Я киваю, потому что не могу вымолвить ни слова.

— Если что, звоните, — говорит она и бросает на Доминика последний ядовитый взгляд, прежде чем уйти.

Мой пульс подскакивает, как только она закрывает дверь, а желудок нервно вздрагивает.

— Что ты здесь делаешь? — Спрашиваю я. По позвоночнику пробегают мурашки, но это не мешает мне замечать, как чертовски красив Доминик.

Его вьющиеся темные волосы сверкают от верхнего света и солнечных лучей, льющихся через стеклянную стену. Его костюм плохо скрывает его широкие плечи и мускулы под ними.

Он заправляет руки в брюки и подходит к окну. Целую вечность он смотрит на город, прежде чем наконец заговорит.

— Почему ты скрыла от меня моего сына?

Мои легкие опустошаются, как лопнувший воздушный шарик.

— Что ты имеешь в виду? — Спрашиваю я, стараясь не подавать виду, что начинаю паниковать, но дрожь в моем голосе выдает меня.

Доминик знает о Лукасе. Я не знаю, как и почему, но тот факт, что он спрашивает, означает, что он знает. Я не должна пытаться притворяться дурочкой или лгать ему, но ничего не могу с собой поделать.

Мне нужно защитить Лукаса.

Он поворачивает голову в мою сторону.

— Не пытайся обманывать меня, Елена. — В его глазах бушует буря, а за ней следует рычание в голосе.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — говорю я едва слышным шепотом. Я отворачиваюсь от него. Я не могу заставить себя смотреть ему прямо в глаза, пока лгу ему.

Напряжение в воздухе ощутимо, молчание громче любых слов, которые каждый из нас мог бы произнести.

Тук… тук… тук… тук.

Мое сердцебиение учащается в четыре раза, когда он приближается. Мои руки начинают трястись, когда адреналин вливается в мои вены. Они холодные и потные, поэтому я зажимаю их между бедер, чтобы он не видел.

Доминик кладет свои сжатые кулаки на мой стол и наклоняется ко мне.

— Посмотри на меня, Елена.

Я закрываю глаза и не могу взглянуть на него.

— Посмотри на меня, — рычит он. Его тон резкий, яростный и властный. Мои мышцы напрягаются, когда его пальцы сжимают мою челюсть и наклоняют мое лицо в его сторону. — Открой глаза.

О, Боже.

У меня перехватывает дыхание, когда я открываю глаза и заставляю себя посмотреть на него.

— Лукас — мой сын. — Он не спрашивает. — Почему ты скрывала его от меня все эти годы, Елена?

Я открываю рот, чтобы заговорить, но вместо слов по лицу текут слезы, которые я не знала, что сдерживаю.

— Перестань плакать, Елена. — Его руки сжимаются в кулаки, а ноздри раздуваются. — Ты не имеешь права плакать.

Я фыркаю, пытаясь остановить слезы, но это невозможно. Доминик прав, это ему пришлось жить, не зная, что у него есть сын, но меня переполняют все эмоции, которые я заставляла себя скрывать в течение семи лет.

— Я держала его подальше от тебя не потому, что хотела этого.

Его ухмылка невеселая.

— У тебя есть пять минут, чтобы объясниться.

Я беру со стола салфетку и вытираю ею слезы.

— У меня не было выбора, Доминик. Ты не оставил мне выбора, ясно?

Он смотрит на меня, выражение его лица каменно-твердое, а льдисто-голубые глаза пронзают меня.

— В чем моя вина?

— Смерть.

Кажется, что его глаза на мгновение расширяются, но я не уверена.

— Я узнала, что ты Смерть, в ту же ночь, когда узнала, что беременна. — Слезы снова начинают застилать мне глаза, размывая его образ. — Ты отрубил палец тому человеку, Доминик, и ты улыбался, когда делал это.

Его густые ресницы вздрагивают, а челюсть сжимается.

— Ты это видела?

— Да. — Я прикусываю губу, пытаясь скрыть свой ужас от воспоминаний. — Ты часть мафии. Нет, ты глава мафии, — поправляю я себя. — Когда я увидела, как ты это сделал, я не смогла заставить себя сказать тебе об этом. Я не смогла бы растить ребенка с таким чудовищем, как ты.

В его глазах мелькнула волна грусти.

— Ты считаешь меня чудовищем?

— Ты убиваешь и причиняешь боль людям. Значит ли это, что ты ангел? — Я смеюсь, не обращая внимания на боль в сердце. — Ты скрывал от меня правду о том, кем ты был. Почему это проблема, что я сделала то же самое?