Тепло ласкает мои щеки, и я быстро перевожу взгляд на его лицо. Его темные волосы вьются, а голубые глаза мерцают от света, льющегося в коридор.

Боже. Он такой красивый.

— Я лучше буду сосать кусок металла, чем прижиматься к тебе, Доминик.

Лукавая ухмылка омрачает его выражение лица, но дальше он не идет.

— Готова к завтраку?

Я киваю. Я не могу говорить, когда мое сердце пульсирует, а грудь трепещет.

Лукас уже копается в еде, когда мы входим в столовую. Он склонился над огромным обеденным столом, и звон столовых приборов по тонкому фарфору эхом разносится по комнате, пока он набивает рот едой. Он выглядит так, будто не ел уже несколько дней.

Доминик садится рядом с Лукасом, игнорируя пустое место в конце стола, а я сажусь напротив него. Лукас поднимает на него глаза и ухмыляется.

— Прости. Я был слишком голоден, чтобы ждать.

Доминик улыбается в ответ и гладит его по голове.

— Все в порядке, сынок. Делай, что хочешь. Это твой дом.

Лукас смотрит на меня, и его улыбка расширяется. Он обхватывает руками свою чашку с горячим шоколадом и пьет из нее. Когда он опускает ее, вокруг его рта появляется пена. Я хватаю полотенце и пытаюсь вытереть ее, но Доминик меня опережает. Он так нежен с Лукасом. Я бы признала, что он хороший отец, если бы не отрицала все, что с ним связано.

Доминик и Лукас болтают, пока мы едим. Когда я наблюдаю за ними, во мне проскальзывает сожаление. Это так трогательно — наблюдать, как они так хорошо ладят друг с другом.

Впервые за много лет я начинаю задумываться, действительно ли я поступила так, как было лучше для Лукаса, отдалив его от отца. Я была эгоисткой и ставила свои интересы выше интересов Лукаса. Груз сожалений не ослабевает и к тому времени, когда мы заканчиваем трапезу. Я поднимаюсь в свою комнату и звоню Мойре. Она — единственный человек, который может помочь мне почувствовать себя лучше.

— Привет, детка, — говорит она, отвечая на мой звонок. — Как дела?

— Отлично, — говорю я. — Мы обустроились, и Лукас очень хорошо вписался. Как будто он прожил здесь всю свою жизнь.

— Если это так, то почему ты такая грустная? — Она делает паузу. — Елена, ты в порядке?

Я фыркаю и опираюсь спиной на изголовье кровати.

— Я в порядке. Просто… Доминик стал очень хорошим отцом для Лукаса, и я думаю, правильно ли я поступила, лишив его отца на такой долгий срок.

Наступило короткое молчание.

— Детка, я, наверное, не тот человек, который может судить о твоих поступках. Я даже не знаю, что правильно, а что нет, но могу сказать, что не думаю, что это имеет значение.

— Ты считаешь, что я была неправа?

— Я не об этом, — говорит она, — я хочу сказать, что важны только твои намерения. Ты сделала то, что сделала, чтобы защитить Лукаса, и именно так поступают мамы. Они защищают своих детей всеми возможными способами. Я уверена, что Лукас поймет это, когда станет достаточно взрослым.

Я позволяю словам Мойры застыть в моей голове достаточно надолго, чтобы немного успокоить себя.

— Ты лучшая, Мойра. Ты ведь знаешь это, правда?

Я представляю себе ее улыбку на другом конце телефона.

— Я знаю, что это так, поэтому я думаю, что ты должна рассмотреть возможность увеличения моей зарплаты…

Я вешаю трубку до того, как она заканчивает предложение, и усмехаюсь про себя. Моя лучшая подруга помешана на деньгах и члене.

Проходит два дня, а жить в особняке Доминика действительно не стало легче. Бьянка по-прежнему груба и неприветлива, и мне все труднее игнорировать свое влечение к Доминику. Каждое утро мы завтракаем с Лукасом, и Доминик настаивает на том, чтобы отвозить его в школу и подвозить меня на работу. Маркус и Винсент не появлялись последние два дня, и я начинаю волноваться, когда думаю о том, что увижу их.

Интересно, Винсент такой же ворчун, как Маркус и Доминик? Похоже, это в крови Романо.

Лукас уже в постели, когда я возвращаюсь с работы. Уже почти полночь, а я засиделась допоздна, готовя бумаги для продукта, который моя компания запускает через неделю. Горничные уже спят, и в доме тихо, как на кладбище. Я принимаю душ, надеваю одну из своих сорочек и спускаюсь вниз, чтобы приготовить себе быстрый ужин.

Я доедаю остатки пасты и устраиваюсь на табурете у кухонной стойки. Дверь распахивается как раз в тот момент, когда я собираюсь начать копаться в еде, и в комнату входит Доминик. На нем белая пижама, волосы взъерошены. Его глаза не опухли и не покраснели, так что я предполагаю, что он не спал.

Я опускаю вилку на тарелку.

— Привет.

— Привет, — говорит он и идет к холодильнику. Он берет бутылку воды и выливает ее себе в горло. Сжав пустую бутылку, он выбрасывает ее в мусорное ведро. — Ты поздно вернулась домой.

— У меня было много работы. Либо я остаюсь допоздна, либо пропущу срок.

Он кивает на мои макароны.

— Это ужин?

— Да. Я собиралась приготовить лосося и шпинат со сливками, но я слишком устала, поэтому остановилась на этом.

Он почесывает челюсть.

— Как насчет того, чтобы я приготовил тебе что-нибудь поесть?

Я моргаю.

— Что?

Прошли годы с тех пор, как Доминик готовил мне ужин. Ностальгия лижет мою грудь, а воспоминания семилетней давности захлестывают меня с головой. Доминик хорошо готовит. Высокомерный, но хороший повар.

Когда-то он приготовил лучшего лосося, которого я когда-либо пробовала. Я не знаю, в каком состоянии сейчас находятся его кулинарные способности, но если они такие же, как и раньше, то я уже знаю свой ответ.

— Да.

Он улыбается и показывает на мои макароны.

— Давай сначала избавимся от этого, хорошо?

ДОМИНИК

— Как же вкусно пахнет, — говорит Елена и облизывает губы, когда я ставлю перед ней тарелку с лососем и шпинатом со сливками. — Это почти слишком красиво, чтобы есть.

Елена была первым человеком, для которого я готовил, не считая братьев, и, если я правильно помню, ее реакция сейчас такая же, как и раньше.

Она исполняет небольшой танец, двигая плечами из стороны в сторону, с полной улыбкой на лице. Когда она нарезает лосося и подносит кусок ко рту, то вдыхает, прежде чем съесть его.

— Хммм, — стонет она, закрыв глаза и наслаждаясь вкусом еды.

Я смотрю на нее. Она чертовски красива, даже не накрашена. Ее волосы завязаны в пучок, а на ней шелковая ночная рубашка, которая ничуть не скрывает ее соски. Они проступают сквозь ткань, практически умоляя меня о внимании.

Когда Елена открывает глаза, она съедает еще один кусочек и снова стонет.

— Боже, как же я соскучилась по твоей стряпне, Доминик.

Она уже собирается съесть еще одну порцию, когда ее глаза расширяются и она смотрит на меня. Очевидно, что она не собиралась хвалить мои кулинарные способности, но это каким-то образом проскочило мимо ее барьеров.

Ее щеки окрашиваются в красный цвет, и она отпивает из стакана воды.

— Ты не голоден? — Тихо спрашивает она. — Я могу поделиться.

— Я бы сделал и себе, если бы был голоден. — Наблюдение за тем, как она ест, наполняет меня больше, чем еда.

Она продолжает есть, а потом говорит в тишине:

— Твой брат, Винсент? Я ожидала, что он уже здесь.

Он был бы здесь, если бы этот ублюдок не сбежал в Лос-Анджелес.

— Он будет здесь через несколько дней, — говорю я ей. Я не говорю, что мой брат — слабоумный ублюдок, который скорее сбежит в другой город, чем будет рядом со своими братьями в такой момент.

Я также не говорю ей, что Маркуса нет рядом, потому что он отправился на поиски Винсента.

— Маркус сказал мне, что ты стал человеком мафии в девять лет. Каково это было?

Я облокотился на кухонный остров и проницательно посмотрел на нее. Последний раз Елена проявляла интерес к моей личной жизни, когда мы встречались много лет назад. Я ошеломлен, потому что она не стала бы спрашивать, если бы ей действительно не было интересно.