— Доброго тебе дня, сын Одина-Крива, — сказал фриз на вендском.

— И тебе, если не шутишь, — кивнул в ответ кривич, — я Войномир, жупан кривичей и милингов. Откуда ты знаешь нашу речь?

— Я Херульв Альфбадсон, — сказал принц, — сын короля фризов. Вашему наречию я выучился далеко на севере, там, где правят твои родичи. Они славные воины и я буду рад видеть подобных им в своем хирде, на службе у конунга Константина.

— Посмотрим, — пожал плечами Войномир, — если богам то угодно, сегодня они дадут знак.

Так переговариваясь, они подошли к огромной пещере, у входа в которую плескались волны, освещенной закрепленными меж камней факелами. Внутри пещеры высился мраморный алтарь, покрытый узорчатыми барельефами, а стены, украшенные мраморными плитками, покрывала разноцветная мозаика, изображавшая самого Посейдона, — могучего мужа с черной бородой и трезубцем в руке, — и иных морских богов и чудовищ. Внимание Херульва привлекло странное существо — вроде человека с рыбьим хвостом, крабовыми клешнями вместо рук и красной шипастой кожей. Рядом с ним красовалось существо, напоминавшее одновременно огромную рыбу и большую змею.

— Здешние зовут его Форкием, — заметил Войнимир, перехватив взгляд фриза, — считают, что он отец всех чудовищ моря. У нас же зовут его…

— Змиев пращуре, рак морской, дедушка водяной, — сказал Херульв на вендском и усмехнулся, глядя на ошеломленно уставившегося на него кривича, — я же говорю, что и вправду немало времени провел среди твоих сородичей.

Меж тем маниоты затаскивали в пещеру громко мычащего черного быка со связанными ногами. Херульв не удивился масти животного — Горго уже рассказала ему, что это место посвящалось не только Посейдону, но и Аиду, властителю здешней преисподней. Говорили, что эта пещера некогда была проклята, — якобы те самые спартанцы устроили здесь некое вероломное убийство, осквернившее святилище Посейдона и тот наслал землетрясение, расколовшее скалу и открывшее вход в царство мертвых.

Коркодейлос Даскарас, наряженный в странный, никогда ранее не виданный здесь Херульвом наряд, встал над быком, держа в руках короткий обоюдоострый клинок. Занеся его над быком, он заговорил на странном наречии, напоминающим греческий, но такой, что Херульв, и так не очень хорошо знавший этот язык, не понимал ни слова.

О черновласый держатель земли Посейдаон, внемли мне!

Конник, держащий в руках трезубец, из меди отлитый,

Ты, обитатель глубин сокровенных широкого моря,

Тешишься, демон владыка, средь волн со зверями морскими!

Оглушительное шипение послышалось от входа и зеленая морская волна ворвалась в пещеру, захлестывая оказавшихся не слишком расторопными людей. Волна сбила с ног маниота и отшвырнула его к стене — вместе с быком. Огромный зверь взревел, словно почувствовав, что может отомстить главному из своих мучителей, дернулся что есть силы и в тот же миг ремни, стягивавшие его передние ноги, с треском разорвались. С оглушительным мычанием, волоча за собой оставшиеся связанными задние ноги, бык устремился на прижавшегося к скале Коркодейлоса. Огромные рога уже были готовы пронзить грудь грека, когда рядом блеснула сталь, и в лицо маниота плеснуло горячей кровью, а отрубленная бычья голова рухнула к его ногам. Коркодейлос поднял глаза и увидел перед собой Херульва, с окровавленным мечом в руках.

— Это сойдет за знамение богов? — спросил он, вытирая клинок о шкуру зверя и протягивая руку, помогая Коркодейлосу подняться. Ошеломленный маниот уже собирался, что-то сказать, но так и замер с открытым ртом, изумленно уставившись на что-то позади фриза. Послышалось хлопанье огромных крыльев и Херульв, обернувшись, еще успел заметить, как в темнеющее небо взмывает черный силуэт исполинской птицы.

— Волею боговенчанного басилевса Константина храброго, во имя Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Матери его, во славу великой Римской Империи, попрание безбожных сарацин…

Бубнеж Ставракия, стоявшего перед троном, мог утомить и более выдержанного человека, чем Херульв, с трудом удерживающегося от того, чтобы не поморщиться от высокого, режущего слух, голоса скопца. Сам фриз сейчас стоял перед тронами обоих владык- самого императора Константина и сидевшей рядом с ним вдовствующей императрицы. Херульв носил кольчугу: легкую и тонкую на первый взгляд, но выкованную куда прочнее и изящнее всех доспехов, виденных Херульвом прежде, сделанную не из соединенных друг с другом колец, как у франков или вендов, но из нашитых друг на друга металлических пластин. Светлые волосы фриза прикрывал серебристый шлем, также прочнее и удобнее виденных им раньше. У пояса же его, в богато отделанных ножнах, покоился меч Асбрана и кривой сарацинский кинжал с рукоятью из слоновой кости.

— За доблесть и находчивость, проявленную при взятии Карфагена, басилевс дарует тебе и твоим людям великую честь, — продолжал евнух, — отныне все северяне становятся особой тагмой, именуемой Феряжской, что вместе с коренными ромеями, станут защищать Империю от всех, кто тайно или явно посягнет на ее границы. Ты же, именующий себя Херульвом, станешь командиром этой тагмы и да пребудет с тобой Воитель Воинств, что могущественнее любого из царей.

Евнух замолчал, когда Константин сделал нетерпеливый знак двум своим воинам, что подошли к опустившемуся на колени фризу и накинули на его плечи алый плащ, отороченный серебром.

— Честью моего имени и славой предков, я клянусь, конунг, что не посрамлю этого плаща, — сказал Херульв, взглянув прямо в глаза Константина, — пусть сам Один, что стоит у истоков моего рода, покарает меня на месте, если я нарушу свою клятву, пусть Тор разверзнет громы над моей головой, а Ньерд увлечет мой драккар в пучину моря.

На лицах многих из собравшихся появились недовольные гримасы, при виде того, как варвар клянется христианнейшему императору именем языческих богов, а присутствовавший здесь же патриарх Тарасий, — благообразный старец в отделанной золотом митре, с благородными чертами лица и окладистой седой бородой, — даже демонстративно перекрестился, бросив неодобрительный взгляд на басилевса. Тот же, словно не заметив этого, рассмеялся и жестом велел Херульву подойти ближе к трону.

— К истинному Богу ведет много путей, — сказал Константин патриарху, — и не стоит торопить человека в том, чтобы он выбрал наиболее подходящий. Тем более, что у христианства сейчас есть и более страшные враги. Ты, Херульв, уже воевал на море с сарацинами — готов ли ты теперь сражаться с ними и на суше?

— Я готов сражаться везде, где укажет мой конунг, — сказал Херульв.

— Твой император указывает тебе на Армениак, — сказал Константин, — там мутят воду родичи предателя Алексиоса Муселе, что долгие годы замышлял зло против меня, желая сам сесть на императорский трон. Ты, безусловно, слышал об этом злодее?

Херульв кивнул, хотя то, что ему успел рассказать Феофил об этом армянском стратиге, выставляло Константина не в лучшем свете. Алексиос Муселе был одним из тех военачальников, кто помог басилевсу утвердиться на престоле, вопреки желанию Ирины. Злопамятная императрица, с помощью евнуха Ставракия, сумела настроить сына против Алексиоса, после чего Константин велел высечь и заточить в темницу, а потом и ослепить запальчивого военачальника. Теперь же на востоке, оскорблённая родня стратига подняла мятеж против басилевса. Впрочем, что было дело Херульву до этих ромейских раздоров — он уже выбрал сторону, которой он поставил на службу свой меч, а о том, кто прав, а кто виноват в этих раздорах, пусть судят бородатые жрецы Распятого.