А о том, что врагов хватало Херульв узнал еще когда они беседовали с Феофилом на борту дромона. С юга и востока на греческие владения надвигались сарацины — сородичи тех, с которыми дорестадские купцы торговали в Кордобе. В Италии ромеев теснили лангобарды, взявшие в кольцо своих владений сам Рим, ну, а на севере имперским владениям угрожали кочевники — болгары и хазары. Сама же империя переживала нелегкие времена: ее терзали непонятные Херульву раздоры между поклонниками Распятого Бога, — язычнику было сложно уразуметь суть распрей между иконопочитателями и иконоборцами, — правил ромеями молодой император Константин, недавно вступивший в годы зрелости, против которого отчаянно интриговала, не желавшая отказываться от столь долго принадлежавшей ей власти, его собственная мать, императрица Ирина и подвластные ей евнухи.

Спустя седьмицу после прибытия фризов в Константинополе, Феофил таки добился аудиенции «цесаревича фризов» у властителей империи. Херульв приоделся перед таким визитом, прикупив на рынке рубаху из алой парчи, расшитой золотыми узорами и черные шаровары. Запястья его украшали золотые браслеты с рубинами и изумрудами, с пояса украшенного серебряными монетами, свисал меч Асбрана. Вместе с Феофилом они прошли по внутренним дворам большого дворца, мимо роскошных садов и огромных фонтанов, выбрасывающих пенные струи, миновали застывших у входа вооруженных до зубов скутатов и оказались в Хрисотриклиносе — «Золотом зале» ромейских басилевсов. Посреди него на золотом троне сидел стройный черноволосый парень, чье напускное величие не могло скрыть природной нерешительности. Молодой император носил красную тунику с золотой каймой по подолу, штаны из золотистого шелка и высокие красные сапоги, расшитые жемчугом. Темные волосы венчала золотая стемма, украшенная драгоценными камнями и жемчугом, с подвесками из золотых цепей. По правую руку от басилевса, на таком же золотом троне восседала красивая темноволосая женщина, средних лет, в тунике из синей парчи расшитой золотом и драгоценными камнями по подолу. Голову прикрывал алый платок с золотыми звездами и серебристой каймой. Черные глаза испытующе глянули на чужеземца и фриз сразу понял, что это и есть императрица Ирина, о которой ему рассказывал Феофил.

Рассказывал друнгарий и о человеке слева от императора, согнувшимся в почтительном поклоне: полный мужчина с глазами, напоминавшим два блестящих черных камня и пухлым, как у младенца лицом. Он носил темно-синюю тунику, а поверх нее — белый плащ с платом золотой парчи, нашитым на правой стороне груди — как позже узнал Херульв, этот знак именовался таблионом и означал он придворного особо приближенного к императору. Сейчас же фризу было достаточно и того знания, что стоявший у трона мужчина — хотя никто на Севере не назвал бы его таковым, — скопец Ставракий, дромологофет, державший в руках большинство нитей из паутины интриг оплетавших дворец. Херульв вспомнив предостережение Риссы, сразу понял, что с этим евнухом нужно приглядывать особо. У трона, также как и у каждой из восьми дверей, входивших в «золотой зал», застыли вооруженные до зубов скутаты.

— Ты ли будешь Херульв, что зовет себя цесаревичем фризов? — спросил Константин, нарушив, наконец, молчание.

— Меня зовут и так, — кивнул фриз, не обращая внимания не предостерегающее шипение Феофила. Сам Херульв к тому времени уже немного наловчился понимать и даже говорить по-гречески, хотя и заметил, как поморщился император от того, как ломает варвар ромейскую речь. Алые губы Ирины, — слишком алые для ее возраста, как приметил Херульв, — напротив искривились в довольной усмешке.

— Множество варваров приходит в Константинополь, желая служить басилевсу, — сказал Константин, — но немногие удостаиваются этой чести. С чего ты взял, что тебе даруют эту милость? Титулы, которыми вы нарекаете себя на севере, здесь значат немного.

— Врагов сражают не титулы, а холодная сталь, — ответил Херульв, хлопнув по рукояти меча Асбрана, — и немало врагов — от франков до вендов, — не раз пожалели, что преградили мне путь. Если ты возьмешь меня на службу — твои враги станут моими врагами, а с врагами у меня разговор короткий — куда короче того пути, что я проделал, чтобы попасть в Миклагард. Плохой воин, с никудышными людьми, не дожил бы до того дня, чтобы вступить в этот дворец.

— Во дворце может быть опаснее, чем навсем твоем прежнем пути, — негромко заметила Ирина, после того как Феофил, помогая наемнику, перевел непривычно длинную для Херульва речь на греческий. В ответ фриз лишь пожал плечами.

— Я не задержусь во дворце, — сказал он, — пусть конунг укажет, где его враг — и я немедля выступлю, чтобы принести ему его голову.

Ирина, не сводя взгляда с молодого варвара, легонько провела языком по губам, заблестевшим еще сильнее, и, приподнявшись на троне, что-то шепнула на ухо сыну.

— Кто-то на севере неплохо подвесил твой язык, — усмехнулся Константин, — что скажешь Ставракий? Стоит ли проверить, насколько слова этого воина расходятся с делом?

Скопец скупо улыбнулся, — одними губами, глаза его оставались холодными, — не сводя взгляда со стоявшего посреди зала фриза.

— Во врагах у нас никогда не было недостатка, — высоким, как у женщины голосом, сказал он, — и за проверкой его умений дело не станет. Думаю, если Феофил пригласил сюда этих северян, значит, он лучше знает, где они могут пригодиться.

— Все так, государь, — склонил голову Феофил, — эти люди умеют воевать не только на суше, но и на море — и всем мы знаем, сколь наглыми стали сарацинские пираты.

— Знаем, конечно, — кивнул Константин, — хорошо, Хер… Херульв или как там тебя? Мы берем тебя на службу — и если ты так хорош, как говоришь, достойная награда не заставит себя долго ждать. Если же нет…сарацинский клинок быстро вынесет тебе приговор.

— С этим судьей и я сам неплохо знаком, — усмехнулся Херульв, — будь уверен конунг, за свои слова я всегда плачу кровью — своей или чужой.

Он снова поймал томный взгляд Ирины, поспешно перевел взор на Константина и, увидев одобрительный кивок, склонил голову в ответ, принимая свое первое назначение на службе у конунга Миклагарда.

— Поворачивай, дери тебя тролли! Разворачивай драккар!

Надрывный крик, пронесшийся сквозь шум боя оказался лишним — Стюрмир и без того видя опасность, что есть сил налегал на рулевое весло, до крови сдирая кожу на ладонях. Над его головой хлопнул, складываясь, парус — другие хирдманны также вовремя увидели опасность. В следующий миг сразу несколько пылающих ядер пронеслись над водой, рухнув в море туда, где только что находился драккар.

— Отродья Сурта! — процедил фриз, снова навалившись на весло, как и остальные гребцы. Меж тем из-за мыса выныривали другие драккары и арабская галера, застигнутая врасплох у побережья Крита, отстреливаясь из установленной на корме катапульты, удирала от жестоких северных каффиров уже оставивших кровавую славу в здешних водах. Потому и вопил, мешая призывы к Аллаху с самой грязной руганью, чернобородый смуглый капитан в белом бурнусе, призывая гребцов налечь на весла.

— Давай! Давай! Давай!!!

Херульв, стоя на носу своего судна, оскалившись, смотрел на вражеское судно. Еще одно ядро пролетело у него над головой — фриз даже не пригнулся, в избытке чувств молотя кулаком по борту, не замечая разбитых в кровь костяшек пальцев. Несмотря на все старания гребцов, расстояние между ними и сарацинской галерой все более увеличивалось. Но когда мусульмане уже поверили в свое спасение, из-за другого мыса, наперерез галере, вдруг вынырнул еще корабль, больше и массивнее, чем фризские драккары. На белоснежных парусах чернела монограмма Христа. Две пары весел размеренно поднимались и опускались, в то время как несколько матросов уже суетились на корме возле катапульты. Галера, не ожидая нового врага, не успела увильнуть — и сразу несколько ядер обрушились на корму судна, ломая мачты, убивая и калеча людей. Послышались громкие крики, капитан, путаясь в упавшем парусе, метнулся на нос, почему зря крича на стрелков катапульты, попрекая их за нерасторопность. Несколько ядер просвистело над водой — и одно даже поразило румский дромон, — однако не смогло предотвратить неизбежного. На галеру посыпались утыканные гвоздями доски и кувшины с известью, что разбиваясь, выпускали облака белой извести и, пока арабы, кашляя и отплевываясь, бестолково метались в этом мареве, дромон подошел достаточно близко, чтобы изрыгнуть самое страшное свое оружие.