— Решил, что в темноте ворожить удобнее будет? — послышался голос Кривогостя, — дурашка, я в чащобе всю жизнь прожил, мне, что ночной мрак, что солнце ясное ворожить не помешает. А ну прочь…

С гортанным криком он взмахнул посохом и тучи расступились, дав Луне вновь осветить место поединка. Но Волх не сдавался: он ударил в бубен — и всея земля под его ногами вдруг пришла в движение. Херульв подумал, что Волх решил отплатить Кривгостю его же монетой, но присмотревшись, понял свою ошибку. Из мокрого песка и от воды, вихляясь и извиваясь, вдруг полезли большие черви, слизни, жабы, ящерицы, змеи, разом заполонив собой весь берег. Словно огромный шевелящийся ковер они ползли в сторону волхва, но тот, оскалившись, ударил посохом — и рассевшаяся вновь земля поглотила гадов. Кривогость же, продолжал что-то бормотать себе под нос, и в глазницах медвежьего черепа, венчавшего посох, вдруг засветились зеленые огни — словно гнилушки на болоте. В следующий миг вокруг Волха закружились, заплясали, мерзко захихикали на множество голосов рогатые черные тени, со светящимися зелеными глазами, тянувшие к князю тощие лапы, похожие на корявые ветви. Волх же, словно не замечая их, все сильнее бил в бубен, затянув некий монотонный мотив, невольно напомнив Херульву жриц Таары на Эйселе. В следующий миг взволновавшаяся река, выплеснулась на берег большой волной, пролившись под ногами Волха и заставив Кривогостя поспешно отпрянуть. Так же стремительно вода отхлынула, унося с собой визгливые, барахтающиеся тени — Херульву на миг показалось, что он видит некие прозрачные змеи или щупальца, обвившие отродья колдуна.

— Так, значит, щенок?! — лицо Кривогостя исказилось так сильно, что, казалось, потеряло все человеческое. Впрочем, Херульв понял, что так оно и было — волхв, упав на руки, по особому извернулся всем телом, шкура на его плечах словно надвинулась на его голову, во рту блеснули острые клыки и огромный одноглазый волк ринулся на Волха. Тот отпрянул, вскинув руки, словно два крыла взметнулись полы его плаща и черный нетопырь взмыл в ночное небо. За ним же мчался филин, зловеще ухая и сверкая желтыми глазищами. Нетопырь, сделав круг над водой, рухнул в реку — и оттуда вынырнула щука, с серебристо-зеленой чешуей, не меньше сажени длиной. Острые зубы щелкнули, вырывая несколько перьев из крыла филина и ночная птица с громким плеском обрушилась в воду. В тот же миг послышался торжествующий рев и на отмели, намытой течением Мутной, вдруг поднялся огромный медведь, держащий в лапах бьющуюся щуку. Желтый глаз медведя мелькнул бесовским торжеством и он, оскалив огромные клыки впился ими в загривок отчаянно бьющейся рыбы. Но вместо нежной плоти, медвежьи зубы сжались вокруг чешуйчатой шеи, покрытой бронированными щитками. От неожиданности медведь выпустил из лап, — уже не щуку, а диковинные чудовище, напоминавшее огромную ящерицу с мощными зубастыми челюстями и длинным хвостом с зазубренным гребнем. Хвост ударил словно исполинская плеть, оглушив медведя, и тут же огромная пасть вгрызлась в звериную морду. Чешуйчатое чудовище, бешено вращаясь в воде всем телом, увлекло отчаянно сопротивлявшегося медведя на глубину. Два огромных тела метались в реке, то поднимаясь, то исчезая под водой, поднимались и лопались огромные пузыри, после чего все стихло.

Настороженно оглядываясь Херульв, Илмера, Избор и прочие спустились по сопкам, остановившись возле потухшего костра. Но прежде чем с губ кого бы то ни было сорвался мучивший всех вопрос, как вода у берега вновь взбурлила и на берег поднялся окровавленный, исцарапанный Волх, в насквозь мокром, изодранном одеянии. Он выглядел измученным и усталым, но глаза его горели торжеством.

— Поединок окончен, — сказал он, остановившись перед остолбенелыми людьми, — Волх Ладожский отныне — великий князь и верховный волхв!

Словно в подтверждение этой мысли лицо его исказилось, подернувшись плотной чешуей, вытянулось, щелкнув острыми зубами. Видение продержалось всего миг — но его хватило, чтобы Избор и Илмера и старейшины чуди, опустились на колени, признавая его власть. Помедлив немного, под пристальным взглядом Волха, опустился на колени и Херульв как и остальные фризы. Князь Ладожский довольно усмехнулся.

— В честь моей победы, — сказал он, — первым своим княжеским указом, повелеваю обустроить на этом месте капище Владыке Вод. Рядом же с ним да поднимется стольный град мой и назовется он — Новым Градом.

Мокрые ветви, покрытые каплями росы, мягко бьют по лицу, под ногами пружинит влажный мох и примятые стебли папоротников. В прохладной тьме загораются огоньки глаз, мелькают расплывчатые тени, — звери? духи? — слышится негромкий писк. Херульв не слышит этих звуков, не замечает ничего вокруг: распаленный желанием, обнаженный он, несется сквозь ночной лес, в погоне за белеющим во мраке женским телом. Вот лес сменился обширной поляной, поросшей высокими травами, и меж них, освещенная полной Луной, бежит Илмера: совершенно голая, с венком луговых цветов в распущенных волосах. Длинноногая, легкая на подъем молодая княгиня, на открытом пространстве все же не может тягаться, со столь же молодым, полным сил воином — и вскоре уже обнаженное тело бьется в кольце мускулистых рук, пока фриз жадно лобзает полные губы словенки. Захлебываясь в любовном угаре, он целует ее шею, полные груди, с затвердевшими от холода соками, чуть полноватый живот, нежное лоно, покрытое светлыми волосками. Женское тело под ним изгибается дугой, с искусанных губ срывается громкий стон и Херульв, приподнявшись, снова впивается в ее губы требовательным поцелуем. Пальцы его протискиваются меж женских бедер и те послушно раздвигаются, когда мужскую руку сменяет совсем иная плоть. Громкие стоны и рык, подобный волчьему, разносится над поляной, пока оба обнаженных тела ритмично двигаются средь укрытых росой трав, под полной Луной священной ночи.

— Не уходи, — шепчет ему Ильмера, когда они расслабленные, уже лежат среди высоких стеблей, глядя в занимавшееся зарей небо, — слышишь, останься. Ты будешь хорошим князем для этих земель, куда лучше, чем Волх.

— Эй, Херульв! Ты что там заснул?! Правь к берегу!

Словно очнувшись от наваждения, фриз вскинул голову — и тут же с силой налег на рулевое весло, отводя судно от шумевших впереди порогов. Волна, качнувшая нос драккара, хлестнула ему в лицо и принц, встряхнувшись, окончательно пришел в себя. Вокруг них простиралась огромная река, по берегам которой тянулись высокие, неведомо кем возведенные курганы, а впереди — бурлящая белая пена средь черных камней, похожих на спины морских чудовищ. Опять пороги — пятые или уже шестые — он сбился со счету, преодолевая их. Да где же уже это проклятое море?!

Даже сейчас, по прошествии немалого времени, фриз с сожалением вспоминал тот разговор, хотя и понимал, что сделал все правильно. И дело было даже не в верности хёвдинга фризов князю-оборотню. Вовсе не внезапно вспыхнувшая страсть к светловолосому пришельцу к запада двигала Илмерой, но лишь досада женщины, обманутой в своих ожиданиях. Волх не стал брать ее в жены, как надеялась княгиня, назвав ее лишь своей «названной сестрой», как и Избор стал для него «молодшим братом». И Херульв понимал, для кого бережет себя князь Волх, в такой же безумной, безответной страсти, которая владела и им самим с год назад. Недавнее прошлое напомнило о себе когда пришли вести с запада: в битве при Бравалле, близ свейской Упсалы, Харальд Боезуб был разбит, но и конунг данов Сигурд Ринг не пережил своей победы, умерев от ран. Данией стал править его сын Гудфред, ранее давший клятву верности Драговиту как властитель Рерика. Присягнул князю велетов и Готланд, а разбитые свеи были уже не так опасны, как раньше. Так что у Драговита высвободились немалые силы — и в скором времени его вои ожидались на берегах Ладоги. Соответственно, у Волха отпала прежняя нужда в фризах — да и сам великий князь Ладожский, обретя свою силу, явно тяготился Херульвом, подозревая в нем сильного соперника за расположение князя и его супруги-жрицы. Но и сам Херульв, исполнив поручение Риссы, больше не желал иметь с ней никаких дел. Словно некая пелена спала с его глаз и теперь фриз хотел бы держаться подальше от всех этих колдовских дел. Да и в целом, власть над дикими северными княжениями его совсем не прельщала — молодого человека уже манил богатый юг и загадочный Миклагард, чей великий конунг ест с золотой посуды.