Казимир побледнел, губы у него задрожали. Неужто и вправду напросился в Чертог ради охотницы, которая, как ходили слухи промеж парней, особенно ласкова и сговорчива? Честный огонь желания приутих в Рите. Но расстроиться по-настоящему она не успела. Сестра перевела гневный взгляд на неё. Вечером в логове она задаст ей такую взбучку, какую Рита не скоро забудет. Меряться силой с матёрой охотницей ей совсем не хотелось. Олеся и так выиграла у неё четыре Зимы.

– Ты… – указала Старшая на сестру, – стреляшь первой. Смажешь – голодная до ночи будешь. Сейчас все за мной!

Олеся ловко полезла вперёд, придерживая на сгибах рук заряженную винтовку. Рите пришлось поторопиться, чтобы не отстать от сестры и лезть с ней бок о бок. Мальчишки из молодняка держались слегка позади. Добычу охотники учуяли издали, следы оленя довели их до рощи, но самого зверя они ещё не увидели и боялись его вспугнуть.

– Мать не знает с кем ты путаешься. Это срам! – продолжала ползти Олеся.

Рита прикусила губу, стараясь сохранить остатки серьёзности, но лицо её так и светилось от смеха. Напрасно, Олеся ещё больше взъярилась.

– Залоги придуманы, чтобы охотницы за добрых мужей выходили и от ранней смерти спасались. Быть охотницей – суровое наказание для весты, уклад велит на защиту рода вставать только мужчинам. Белую нить тебе повязали до двадцать пятой Зимы, а ежели дашь залог и выйдешь из стаи по браку, значит сохранишь себя пуще. Так что же ты делаешь?

– Наставляю их, как и ты, – обронила Рита. – Да не страхом учу, а ласкою. Ты лютуешь, а о моём добром слове всякий мечтает. Не каждого выделяю, только тех, кто истинно станет хорошим добытчиком.

– Хватит с сопляками якшаться, они брака боятся в залогах просить, найди себе доброго мужа!

– Не хочу! – огрызнулась Рита. Но отчитать её сестра не успела. Впереди затрещали ветви и из кустарника выбежал олень.

Рита вскочила на колено, вслед оленю ударила звонкая очередь из пистолет-пулемёта. Магазин был заряжен только наполовину и почти сразу же опустел. Стрелять очередями – несусветная глупость. Но с криком «Попала!» Рита бросилась за добычей.

– Стой ты, свербигузка! Ушёл он! Ушёл! – окрикивала сестра. Но куда там! Рита летела не хуже оленя. Ветви норовили хлестнуть её по лицу, но она умела прекрасно бегать в зарослях за добычей. Олень перепугался, может быть одна пуля задела его, значит Рита не получит наказание от Старшей за промах.

Навь могла бежать гораздо быстрее людей, хоть до самого вечера и даже не запыхаться. Молодой олень подбрасывал круп впереди. Он напористо мчался через хвойные заросли. Останься в пистолет-пулемёте хотя бы один патрон, Рита бы не промахнулась.

Ничего, за поясом спрятан отцовский наконечник копья – вот чем она прикончит добычу! Перед глазами встала картина из детства: вместе с матерью они ходят по семьям и выпрашивают еду. Племя заботилось о сиротах и вдовах убитых охотников, но не о матери Олеси и Риты. Вот где истинный срам! Пока мать вымаливала подаяние у весты, хозяин норы отвёл Риту в сторону и подал ей что-то завёрнутое в тряпьё: «Энто Деяново». В тряпье лежал каплевидный наконечник копья.

Оказывается, у неё был отец, и его дух жил в наконечнике – в том самом, который не сумел пронзить сердце Старой Волчицы, в том самом, который принадлежал проклятому всеми отступнику и предателю – её отцу.

Олеся ненавидела отца и считала, что из-за него они с матерью жили в позоре. За его грехи ей пришлось расплатиться двумя сломанными пальцами на правой руке, суровым воспитанием в стае и опасным походом на север. Рита же почти не помнила отца, хотя порой ей очень его не хватало. Каждый в племени мог гордиться родителем. И Рита тоже гордилась, пусть в тайне: терпела обиды, иногда говорила про него гадкие вещи, зато внутри восхищалась. Он один осмелился бросить вызов Старшей Волчице и почти что убил её, пусть и проиграл.

Рита вынула переделанный из зазубренного наконечника нож, стиснула рукоять и ускорилась. Очумевший от боли олень выскочил к просеке и помчался между проржавленных лесовозов. Рита бега не сбавила, пусть пришлось часто сворачивать и вписываться в повороты, заложенные раненым зверем. В лесном сумраке грузовики казались ей остовами древних чудовищ. Гнилые покрышки обвисли лохмотьями, подвеска разрушилась и тяжёлые машины осели на днище, из старых креплений вывалились замшелые брёвна, через которые Рите пришлось перепрыгивать.

На пути показалась пара вагончиков. Тонкие стены теплушек истлели, прицепные рамы уткнулись в лесную подстилку – больше они никогда не поедут и так и закончат свой век в лесном полумраке. Когда-то люди пытались укротить силу леса, но каждая цепь и брошенная пила говорили об их поражении. Рита не очень часто бывала на просеке: не слишком интересное место, охотиться не на кого, да и чужаки не часто заглядывают.

Олень бросился между вагончиков, вихляя на каждом скачке. Силы таяли, кровавое пятно растеклось по коричневой шкуре. Рита победоносно оскалилась и приготовила наконечник. Она поравняется с зверем, бросится ему на шею и проткнёт глотку. Оставалось всего каких-то пять-шесть шагов, Рита летела как ветер, ничто не могло помешать ей. Но вдруг под оленем лопнула проволока, он споткнулся и завалился на грудь. Шмат старой покрышки взлетел вверх вместе с фонтаном чёрной земли. Риту сильно швырнуло, она так и не услышала взрыва и потеряла сознание.

*************

– Вытрись, вытрись тебе говорю, – густой женский голос прокрался в звенящую голову. Такой голос хорошо бы на хлеб мёдом мазать, настолько он грудной и глубокий. Следом за ним раздался противный металлический скрежет и топот тяжёлых ботинок. Рита открыла глаза в потёмках. Ночь? Нет, сквозь накрывшую клетку занавесь пробивались солнечные лучи. Полог из дырявого, во многих местах заштопанного брезента, и клетка совсем небольшая, три или четыре шага в поперечнике. Тянет повозку, кажется, лошадь. Рита расслышала впереди стук копыт и тихое всхрапывание. Телегу везли по опавшим сучьям и по мягкой земле, она ещё не покинула леса.

Рита привстала и бормотание утихло. Какая-то оседлая пигалица, Зим двенадцати, не больше, таращилась на неё и боязливо жалась к дородной бабе, сущей медведице с густыми бровями и недружелюбными глазками.

– Тётуфка, оно шмотг’ит, шмотг’ит на нас! – прошлёпала слюнявая дура. Неправильный прикус, одутловатое лицо, жиденькие волосёнки – совсем не красавица, да и обе с тёткой грязны. С первого взгляда Рита узнала в них невегласе. От обоих разило подвальной сыростью. Какие они родственницы? Кто их знает! У невегласе все друг другу родня.

– Сгинь, сгинь, нечистая! Мы твои зубья видали, покуда ты валялась в беспамятстве. Не человек ты! Вот погоди, провожатые наши узнают… – бубнила Медведица и прижимала ребёнка к себе.

– Провожатые? – еле пошевелила распухшим языком Рита. Словно в ответ ей снаружи заперекликивались голоса. Лошадь остановилась, полог с шорохом пополз вверх. Вечерний свет резанул по глазам. Лысый мужик в чёрном плаще наверно заметил, как блеснул навий взгляд. Телега и вправду ехала через лес, но зачем-то остановилась возле заросшего камышами пруда. У самого берега поджидал внедорожник с узорами из серебряных рун вдоль чёрных бортов, кузов его отделывался желтоватыми человеческими костями.

– Вот за эту – дам вам алтын, – кивнул лысый кому-то третьему, кого Рита ещё не видела за брезентом. – За остальных, извини, одной монеты серебром и того будет много. Получается, даю вам алтын и две берегини. Договорились?

К телеге подошёл плешивый худой мужичонка, за ним рослый детина в зелёном жилете со множеством пухлых карманов. Оба давно немытые, настороженные. Парень – сын тощего: Рита поняла это по запаху. А вот лысый…

– Малость неровно ты делишь! Бабёнка-то здоровущая, в хозяйстве сгодится. К тому ж, в Темнозорье знахарок много, небось она тоже врачёбой владеет. Девчонка сопливая, верно. Так ты её в доме пристрой, авось выправится. По три серебряника за каждую будет – это уж точно.