Егор помог открыть вентиль, они вступили в хранилище со сводчатыми потолками. Всё подземелье, сколько хватало глаз, заставляли синие бочки из-под новогептила. Монастырь накапливал топливо семьдесят Долгих Зим, начиная с правления самого первого Настоятеля, и все накопленные запасы хранились под автокорпусом.
Топливо – кровь машин, наследство старого мира. Сегодня нельзя произвести его, заменить или выкупить у язычников, но без горючего сама жизнь останавливается. Мастерские не работают на торговлю, караваны застревают в Монастыре, крещёные сёла не успевают собрать урожаи. Но самое главное – на своей же земле начинают теснить всебожники.
Женя сняла со стены два противогаза и протянула один Егору. Из-за едкого воздуха ходить по хранилищу без дыхательной маски нельзя, через десять минут потеряешь сознание и обожжёшь лёгкие. Они пошли по узким дощатым настилам между плотно составленных синих бочек. В прежние времена опустевшие бочки откатывали в дальнюю часть хранилища и не омывали. За прошлые годы в отставленных бочках скопился сильнейший газ, раздувший и вспучивший стенки и донца.
Под мерцающим светом плафонов отдельно от прочих стояли шесть перевязанных взрывчаткой бочек, но пока ещё без детонаторов.
– Это для подрыва пустой перемётной норы, – обошла Женя плоды своих рук. – Полной бочкой новогептила, конечно, надёжнее, но где сейчас возьмёшь такое богатство?
Она бережно тронула синий, потрескавшийся и облезший, как старая кожа бок.
– Заносить их глубоко в нору Волкодавам не нужно. Можно и в верхних тоннелях взорвать, чтобы все остальные засыпало. Должны повредиться отдушины, тогда сила взрыва направится вниз. Сгорит заложенное против нашего дома оружие и ни один дикий охотник в эту нору более не войдёт.
Под стёклами противогаза мелькнули её голубые глаза. Кажется, в них таилось сомнение. Даже тон её приглушённой противогазом речи показался Егору совсем неуверенным. Её прежняя напористая доброта куда-то пропала. Под кирпичными сводами с мерцающим светом было мрачно, как в склепе, ничем не лучше Навьей норы, хотя Егор в подземельях Нави никогда не бывал.
– Ты работала здесь в одиночку?
– Да, но я никому не сказала. Кроме меня, отца и Василия никто о зарядах не знает, – по-своему рассудила Женя его интерес.
– Почему ты не хочешь, чтобы бочки взрывали?
– Но я предложила…
– Нет, почему ты колеблешься?
Женя медленно повернулась к созданным ей зарядам. Через клапаны противогаза с неспешным шипением прорывалось её раздумчивое дыхание.
– Скажи, ведь мы захватим заложников и уйдём, чтобы спасти Дашутку?
– Так решили Сергей и Василий, не я.
– Да, Василий. Я доверяю ему, но я видела, что он делал на Старом Кладбище, – повернулась она и теперь Егор наверняка разглядел под противогазом тревогу. Он ответил, как можно честнее.
– К Навьим лёжкам подобраться бесшумно непросто. За Монастырём из приграничья беспрестанно следят. Если Волкодавов заметят, начнётся стрельба… они обучены убивать.
– Значит, кровь всё же прольётся… – голова Жени поникла, она прикрыла глаза. – Знаешь, Егор, я как про плохое подумаю, вспоминаю один прожитый день – давний-давний, с Дашуткой. Она всё болела, выйти из дома сама не могла. Мы под яблонькой с ней в один солнечный день на лавчонке сидели, которую нам отец сколотил. Помнишь, ту зелёную лавочку? Солнышко светит, Дашутка рядом сидит, свет Божий льётся, от яблоньки тень шевелится, ветерок свежий нас одувает. Нам с ней Зим по десять. Она всю Зиму болела, а я ходила за ней, чем могла – помогала. Боялась, что Дашутка умрёт. А она на солнышке, как ожила: личико светится, весеннее небо в зелёных глазах отражается. И тут – не поверишь! – мышонок. Откуда он к нам забежал из-под ограды? Маленький, крохотный. И, веришь-нет, он пушинкой играет! Никогда б не подумала, что мышата играют, как дети! Бегает он за ней, она от него по ветру, а он ловит. А я… тихо взяла Дашуткину кошку и на мышонка кинула. Дашутка всё с кошками в ту пору жила, они её согревали и в тот день сидела одна на лавчонке. И кошка мышонка того изловила и съела. Пушинку его унесло ветром. А я поворачиваюсь к Дашутке, смотрю, а у неё губы трясутся и в глазах стоят слёзы. Вот как, Егор… – Женя туго сглотнула. – Теперь скажи мне, есть ли что во мне от звериного?
Егор не знал, что тут сказать. Он и правда приглядывался теперь к Жене, не изменилось ли в ней чего, не прибавилось ли отцовского, но маска противогаза мешала.
– Ты бы пошла отдохнуть. Хватит впотьмах работать, выйди под свет.
– Был у меня свет… – отвернулась и пошла Женя по доскам настила, – Дашутка и была моим светом, Егор. Но я её предала – обманула.
– Жень, постой! – вытянул руку Егор. Она задержалась. – Никому не говори только. Сегодня ночью я пойду в Навий лес. Попробую выторговать Дашутку. Мы восемнадцать Зим рядом прожили с Навью, неужто не проснулось в нас ничего схожего, кроме этого треклятого договора.
– Не ходи Егор, за зря не рискуй. Никто не сознается, но таких, как Василь, среди нас очень много, они ждут войны, как желанного гостя. Может много таких и у Нави. Я их видела очень близко. Отец прав, пропадёшь ты в лесу. Как остановить то, что неминуемо будет? Как заставить безумцев одуматься?
– Тогда я пойду в лес, чтобы люди в этой войне не ударили первыми, – твёрдо ответил Егор.
*************
Яр с хрипом вдохнул загустевший воздух норы, возле рта запеклась струйка крови. Он взмок, горячий пот скользил по буграм крепких мускулов. От множества свечей в кладовой стало жарко и чадно. Он наклонил голову вбок, расправил плечи, послышался хруст позвонков. Приятный гул разлился по телу. Окровавленная пленница безвольно обвисла возле столба. Чёрные космы скатались, изрезанное белое тело обмякло.
Яр нашарил за ящиками бутылку, ударом ножа отбил горлышко и тут же по складу разошлась вонь алкоголя. Яр отхлебнул и остальное одним махом выплеснул на израненную спину надземницы. Она выгнулась против хребта, задрала лицо и с перекошенных уст вместо крика вырвался хрип жгучей боли. На белой спине вспыхнул восьмиконечный крест. Поперечиной он расстелился от плеча до плеча, а столбцом вытянулся от затылка до поясницы. От неосторожного шевеления раны вновь закровоточили.
Костлявое тело, тощие ноги, бледная кожа – пленница совсем не нравилась Яру. Он подступил, вдохнул её запах и примкнул голову ей на плечо и прошёлся руками по липкой от крови и пота коже, сжал ягодицы. Постарался не думать про гнилого пса, который приглядывает из тени в углу.
– Уходи-и! Нет! Прочь от меня-я! – завыла надземница, из последних сил натягивая верёвки.
– Азмь есмь Волк. Ты – добыча, – бормотал Яр, прижимаясь к ней сладострастнее. – Не тронутая, аки отроковица, любимая дщерь Настоятеля.
– Я больше не буду, не буду, не буду! Клянусь всем, чем хо… Господи, не давай меня, во всём тебе сознаюсь, только спаси меня, только облегчи мне! – захлебнулась она в причитаниях и прижалась лицом к пыточному столбу.
– Реки мне, покуда с тобой, в какого бога ты веришь, – нашёптывал Яр, словно змий. Крестианка резко дышала на всхлипе. Он нарочно стискивал и сжимал её тело так сильно, словно хотел оторвать куски плоти.
– В Христа, в Отца, Сына и Духа Святого – верую! – зажмурилась она от стыда и обиды, чем раззадорила Яра только сильнее.
– Не я тебя истязаю. Отец твой сие сделал, або велел поклоняться кресту и про силу звериного духа забыть. Он украл твою силу, замкнул её под крестами. Какая же ты Волчица, коли тебя супротив воли берут? Слабая ты, хоть и роди́лася Навью.
– Н-навью? – задрожал её голос.
– Да, – заулыбался Яр и распорол язык о клыки. Он поцеловал её в белое костлявое плечо и оставил кровавый след. Нора вокруг просветлела, огни свечей расплылись мириадами радужных искр, желание от живота растеклось по всему телу.
– Восемнадцать Зим мы с тобою не виделись. Бок о бок жили, а не ведала ты, какой в тебе Волчий Дух. Нынче изведаешь, каков Дух во мне, – настойчивее зашарил Яр руками. Пленница вскрикнула и попыталась дёрнуться у столба, будто рыба на суше. Он сильнее прижал её за затылок, вдавил лицом. Плечи крестианки поникли. Но тут до слуха долетел глухой смех. Он появился из хрипа долго мученного человека, из истерзанной проказой души. Крестианка смеялась над ним – над тем, кто считал себя судьбой мира.
