— Предлагаю пойти к его светлости с прожектом, — сказал я, после того, как в пятый раз просмотрел все цифры и счел все написанное реализуемым.

— И все же меня смущают разборные улья, — не унимался Тарасов.

— Я же обрисовал все, как они должны выглядеть и нарисовал медогонку, так в чем дело стало? Мастеров во всем имении не сыщется, чтобы сделать подобное? — говорил я, уже вставая.

Модернизацию имения я предлагал делать по четырем направлениям: увеличение количества свиней, посредством посадки картофеля и больше земли засадить репой и свеклой, чтобы кормить свиноводческое хозяйство; увеличение числа крупнорогатого скота, для чего отрядить поле под кукурузу для силоса; заняться вплотную пчеловодством, для того и нужны разборные ульи и медогонки; ну и увеличить объемы производства подсолнечного масла, точнее начать вообще давить масло.

Все нужное для того, чтобы реализовать план, в той или иной степени имеется в имении, но мало и не системно. К примеру, перед Рождеством пришлось забить почти полторы сотни свиней по банальной причине: брюква и репа, как и ячмень подгнили и по расчетам хрюшек просто не прокормили бы до весны. Поэтому предполагалось построить одно зернохранилище и два овощехранилища, не считая выкопанных буртов.

Ульев тут не знали, только колодки. И что еще более ужасное, чтобы забрать мед, приходилось либо убивать пчелиную семью, либо изрядно выкуривать ее, почти что уничтожая. Рамочный улей, вполне мне знакомый, не такое уже и высокотехнологичное изделие, как и элементарная центрифуга, являющаяся медогонкой. Свечных заводов по близости нет, это, если я правильно понял, все севернее, в Киеве, Новгород-Северском, а в Крым и все Причерноморье доставляются свечи по Днепру из белорусских земель и Северной Малороссии. Так что и будет рынок для воска, тем более для свечей.

Но свечной завод — это вторая очередь преобразований, при условии, если получится нарастить количество ульев до тысячи.

Князь слушал нас недоуменно, вначале лишь по причине своей некоторой демократичности и воспитания. Иначе послал бы по матушке, да и все. Так что пришлось забежать вперед и озвучить конечные цифры.

— Через пять лет доход от имения составит десять тысяч рублей, — сказал я ожидая реакции князя.

Куракин молчал, пристально смотрел на меня и в его глазах читался интерес, но и скепсис, однако, безразличия не было. Такие подходы в сельском хозяйстве, что я предлагаю станут обыденным, или даже устарелым в начале XXI века. Однако, сейчас это может показаться авантюрным прожектерством.

— Новая грань вашего естества, Михаил Михайлович? — при управляющем, от чего-то Куракин решил звать меня по имени-отчеству и на «вы». — Какие цели вы преследуете, так устраивая мои земли? Чего вам с того, сколько дохода будет приносить имение?

Гибче и хитрее нужно с князем. Он, конечно, человек в большей степени поверхностный, но не может быть чиновник на вершине политического Олимпа полным идиотом. Тут и психология нужна и чувствовать людей.

Так что для Куракина нужно придумать весомый мотив, почему это я лезу не в свои дела. И что двигает людьми чаще всего? Деньги.

— Я хочу десять долей от дохода имения, но когда оно станет приносить более трех тысяч рублей в год, — привел я понятный для всех аргумент. — А еще хотел бы оставаться при Вашей Светлости и быть полезным.

Алексей Борисович задумался. Он молчал и периодически кидал на меня взгляды. Его глаза по кругу заострялись на пяти точках: я, листы бумаги с бизнес-планом, чашка остывшего кофе, окно, Тарасов, снова я. Круг замкнулся.

— Каковы вложения? — после продолжительной паузы спросил князь.

— Тут милости Вашей просим, Ваша Светлость. Николай Игнатьевич… — я посмотрел на Тарасова. — Совершил ошибки в подсчетах и вот решил вложить те средства, что не были отданы Вашей Светлости, на дело процветания имения.

— Вот как? — тон Куракина стал строгим. — Сколь много?

— Пять сотен рублей, — соврал я.

— Не мало… — опять князь углубился в размышления.

На самом деле, денег было украдено куда как больше, но, назови я окончательную сумму, так Его Светлость может и норов проявить.

— Украл? Али как? — уточнил Куракин, не сводя взгляд от позеленевшего от страха Тарасова.

— Ошибся, но готов возместить. Он не вор, лишь только хотел вложить деньги… — отвечал за управляющего я, понимая, что оправдания звучат так себе.

— Вернуть как и положено! — решительно сказал князь и начал наседать на Тарасова. — А тебя подлец… В ноги кланяйся Мише, он просил и просит за тебя, говорит, что ты, злодей, еще отработать можешь.

— Не серчай, кормилец, я отработаю, жизнь свою положу, — Тарасов так рухнул на колени, что я испугался за его ноги, можно же и сломаться от таких экзерсцисов. — Я ноги целовать стану…

Это было неприятно. Только недавно обедневший дворянин, участник русско-турецких войн, как вольноопределяющийся, ставший управляющим большого имения, он был полон чувства собственного достоинства, а сейчас ползает и, действительно, не фигурально, целует ноги, причем, как я не отставлял свою ногу, она была поймана и облизана. Тьфу.

Управляющий был прощен. Может я чего не понимаю и за то, что сделал Тарасов, даже с условием возврата денег, кожу живьем снимают, или варят в молоке, на кол сажают. Какие там самые болезненные казни?

— Иди и вот как тут написано, чтобы через два года вышел на доход от имения в пять тысяч! Это же стыдно мне, князю, генерал-прокурору, что имение дает только две тысячи! — говоря эти слова, Куракин тряс бумагами.

Я взял под руки реально плачущего Тарасова и вытянул сломленного, как тогда казалось, управляющего из дома. Каким же было мое удивление, когда, как только мы вышли из кабинета князя, Тарасов встал, отряхнулся, и даже улыбнулся. Так вот какое ты — раболепие! Все было игрой, которую Николай… и по имени-отчеству после такого спектакля управляющего не хочется называть… задумал заранее. Может быть я чего-то не знаю о Куракине, или же вовсе об отношениях между аристократией и обслуживающей их прослойкой общества? Не знал об этом и Сперанский, который до семинарии и встречался редко с действительно властными людьми, если не считать церковных иерархов.

— Зачем все это было? — спросил я у Тарасова.

Управляющий не стал сразу рассказывать. Он, это было видно, и сам понял, насколько унизительную роль только что сыграл, пусть главным критиком и был сам князь Алексей Борисович Куракин. Но все же решил объясниться.

— Его Светлость всем известен, как человек сердобольный к крестьянам, как и к иным, кто обслуживает Его Светлость, — скупо сказал Тарасов, отводя взгляд.

Не все так запущено, если Николай понимает насколько мелочно и ущербно только что выглядел.

— Будет, — я мысленно махнул рукой. — Работать нужно. Нынче я проведу уроки княжичам, но через три часа есть нужда увидеть тех мастеров, которым можно доверить производство ульев.

— Я отправлю своих людей в Николаев для закупки семян. Там должны быть. Новороссия нынче отстраивается и засевается, так что хватает семян всяко разных,- рассказал мне о своих планах Николай.

Я было дело хотел заикнуться об Одессе. Мол, это же морской порт, с турками пока не шатко ни валко, но активных военных действий нет, потому можно все купить в Одессе. Но сознание Сперанского подсказало, что Хаджибей преобразован в Одессу только лишь в прошлом году и там еще никак не могли быть построены ни причалы, ни порт со складами. Хорошо, когда вот так можно избежать от глупостей в словах.

А вообще, что касается отношений с Тарасовым, я чувствовал, что в нашей связке именно я стал направляющим и даже указывающим звеном. Управляющий, видимо, оценил то, что я донес князю лишь о меньшей доли от украденных денег, пусть остальные средства и потребовал направить на развитие имение. Хотя, а все ли я нашел? И не обнаружилось бы еще большее воровства, если копнуть глубже, с опросами и допросами крестьян, при выходе на поставщиков и анализе сбыта продукции имения. Уверен, что и тут немало интересного можно найти.