Наконец экспедитор вернулся. Медленно вошел, надежно прикрыл дверь, затем, не говоря ни слова, направился к вешалке, достал из кармана пиджака пачку сигарет и вытащил одну. Выглядел он мрачнее тучи. На кладбище и то веселее.

— Что стряслось? — не выдержал один из оперов.

Черкасов распахнул окно, взял с полки пепельницу и, щелкнув пальцем, прикурил сигарету от маленького «Люмена».

— Да в чем дело, Жень⁈ — не выдержал качок.

Черкасов глубоко затянулся и уставился на коллегу.

— К Целлариусу заявились особисты. У нас забирают дело и передают им.

— Какое дело… Стоп. Погоди, это, что ли? С журналисткой?

— Ага.

Так-так, погодите-ка! Если я правильно понимал структуру «Четверки», то «особистами» называли сотрудников Особого управления при Четвертом отделении. Эти люди занимались самыми сложными делами. Или самыми щекотливыми. Там, где цена ошибки могла оказаться слишком высокой.

А еще такими делами, которые следовало вести максимально тихо.

Салтыковы постарались? Или все дело было в Искажениях, про которые начали копать Костенко?

— Мне приказано немедленно собрать все материалы, — выдохнув тонкую струйку дыма в окно, проговорил Черкасов. — Над этим делом мы больше не работаем. Стоп машина. Прошу всех подготовить документы для передачи с описью. Времени у нас один час.

В кабинете началось тихое роптание. Опера озадаченно переглядывались, что-то тихо бормотали друг другу. Кто-то тоже решил закурить и подошел к окну.

По Черкасову было заметно, насколько он расстроился. Любой другой экспедитор возрадовался бы, что у него забрали лишнюю работу. Но не Черкасов. Почему-то именно это дело он воспринял с большим интересом, и потеря этой ниточки была для него личным ударом. Экспедитор явно рассчитывал что-то раскопать, когда взялся за дело Костенко.

Судя по всему, не только я кое-что скрывал. Кажется, пора нам с ним поговорить откровенно.

— Ладно, не парься, Жень. Сейчас все подготовим. Хотят особисты бодаться с Салтыковыми — скатертью дорога, — сказал качок и застучал по клавиатуре, а затем, вспомнив о нашем с Аграфеной присутствии, осекся. — А с его светлостью что делать? Допрос-то не провели…

Я пожал плечами.

— Видимо, впустую вы нас вызвали.

— Выходит, что так… Ладно, протокола тогда не будет. В опись тоже вносить не будем. Пусть уже особисты дальше разбираются.

Черкасов потушил недокуренную сигарету и обратился к нам.

— Прошу прощения, но, как вы поняли, планы изменились. Позвольте мне проводить вас к выходу.

Мы с Аграфеной поднялись и попрощались с оперативниками. Хотя коллеги Черкасова были уже вовсю заняты подготовкой документов и лишь рассеянно пробурчали «до свидания».

Спускались мы молча. И лишь после того, как миновали пост охраны, вышли на крыльцо и подошли к нашему автомобилю, экспедитор заговорил.

— Мне все это очень не нравится, ваша свтелость. Обычно так дела не делаются, ситуация явно спущена сверху. Насколько сверху — сказать не могу. Но у меня дурное предчувствие.

Я поднял на него глаза.

— Насчет чего, Евгений Андреевич?

— Просто интуиция. Но я уверен, что Костенко — ценные свидетели. Их нужно защитить.

— Разве ваше управление не должно этим заниматься?

Но Черкасов был не в том состоянии, чтобы оценить мою иронию.

— Теперь я уже ни в чем не уверен. Верно ли я понял, что вы согласились предоставить журналистке убежище в своем доме?

— Да, — кивнул я.

— Тогда я бы посоветовал вам приставить к ней охрану. Эта Костенко знает что-то такое, ради чего Салтыковы переступили правила. Да, сейчас они смогут выкрутиться — наплетут какую-нибудь историю про самодеятельность уволенных ранее сотрудников. Но я уверен, что девушка и старик все равно под угрозой. Ничего еще не закончилось.

О, уважаемый, ты даже не представляешь, насколько ты прав. Все только начинается.

— Я вас услышал, Евгений Андреевич, — кивнул я.

— Если не возражаете, сегодня вечером я заеду. Нужно поговорить без свидетелей.

— Договорились. Будем ждать.

Мы попрощались с Черкасовым и уселись в автомобиль. Лаврентий глянул на наши озадаченные лица и без вопросов повернул в сторону дома.

— Позвоню Васильеву, — сказала Аграфена. — чтобы прислал сопровождение для Хинштейна и Костенко.

Я молча кивнул. Хотя стоп.

— Позвони Хинштейну. Спроси, где они застряли. Я не видел их в отделе.

— Я тоже… И Черкасов ничего не сказал…

Феня быстро связалась с Васильевым и попросила прислать охрану к зданию «Четверки». Затем сообщением сбросила адрес и другие данные. Я нервно крутил в руках телефон, ругая себя за то, что не успел взять номер у Оксаны.

Уладив все с нашим шефом безопасности, Аграфена набрала номер Хинштейна. Послышались длинные гудки, но никто не брал трубку.

— Чертовщина какая-то. Он всегда на связи. В любое время дня и ночи.

У меня внутри все похолодело. Интуиция подсказывала мне, как и Черкасову, что дело нечисто.

— Позвони еще раз.

— Уже набираю.

Феня снова набрала номер адвоката, но и на этот раз никто не ответил. Мы как раз выехали на набережную, и Лаврентий уже готовился перестроиться в другой ряд, чтобы повернуть на мост.

— Прошу прощения, ваша светлость, — обернулся водитель. — Тут по радио передают…

— Сделай погромче.

Лаврентий выкрутил регулировщик громкости на полную, и из всех динамиков донесся сухой голос ведущего.

— Срочное сообщение для всех автолюбителей. В центре Петербурга только что произошла большая авария. Очевидцы передают, что на углу Литейного проспекта и Гагаринской набережной белая «Омега» столкнулась с грузовиком. Предположительно, есть жертвы. Просим вас ехать в объезд и не мешать прибытию специальных служб…

Мы с Аграфеной переглянулись.

Хинштейн… У него же была белая «Омега»…

— Лаврентий! Езжай на угол Литейного и Гагаринской, — велел я.

— Но ваша светлость, там пробка. Нам бы сейчас на Васильевский проскочить…

— Газу!

Я рявкнул на водителя так громко, что тот от неожиданности втопил педаль в пол. Автомобиль резко сорвался с места — как раз, когда светофор замигал. Нас с Аграфеной вдавило в сидения.

— Ехать тут недолго, минут десять, — сказал Лаврентий и принялся лавировать в потоке.

Аграфена снова схватила телефон.

— Может мне позвонить Черкасову?

— Да черт с ним! К тому же он все равно уже не уполномочен вести дело. Сначала надо понять, та ли эта машина. На месте разберемся.

Лаврентий сделал все, чтобы доставить нас на место как можно быстрее. Но время близилось к вечеру, люди из делового центра начали разъезжаться по домам на окраины. Да и светофоры здесь были до невозможности долгие.

На всякий случай я принялся концентрировать энергию эфира. Если люди там ранены, придется применять боевое лечение. Срастить кости и другие ткани не получится, но хотя бы хватит сил поддержать жизнедеятельность пострадавших до прибытия медиков.

Наш автомобиль вылетел на Гагаринскую — еще немного, и будем на месте. На набережной люди встали в глухую пробку: движение шло только по одной полосе в каждом направлении.

— Пешком будет быстрее, — сказал я Фене. — Выходим.

Аграфена выскочила из машины, на ходу засовывая телефон в карман пиджака. Я велел Лаврентию продолжать толкаться в пробке и припарковаться где-нибудь поближе к месту аварии.

Набросив «Легкую походку», мы с помощницей устремились к месту, где Литейный мост переходил в Литейный проспект. Всего один квартал…

И наконец я увидел, что случилось. Место аварии плотным кольцом окружила толпа зевак. Мы протиснулись, расталкивая всех локтями. Какой-то предприимчивый мужик попытался меня задержать.

— Молодой человек, куда вы лезете? Это место аварии. Мы уже позвонили на медицинскую станцию…

— Там моя подруга! — озверев, крикнул я. И, воспользовавшись замешательством этого деятеля, оттолкнул его с дороги.