— Даже нэ догадывался? — уточнил вождь.

— Уже когда ему сообщили, что на носилках раненый наш старший лэйтенант, сообразил, кто служит на этой батарэе. Но уже ничего менять в плане перехвата нэ рэшился.

— Скажи, потери в группе были?

— Один убит, один легко ранен. В общем, сработали очень удачно…

Лаврентий почувствовал, что по его лбу стекает предательская капля пота. Ну как, угадал, или нет? На стол вождя он положил рапорт, в котором говорилось об импровизации группы по перехвату диверсантов противника. Чистая инициатива на месте.

— Лаврэнтий, ты через какие ворота сюда въезжал?

— Как всегда, через Спасские, товарищ Сталин.

— Там жэнщина есть, за газоном следит, порядок поддерживает у кремлевской стены, Кольчугина, Марья Ивановна. У нее муж есть, у нее сын есть и дочка есть. И сын и муж пошли добровольцами на фронт. Скажи мнэ, какое я имею моральное право посылать ее мужа и сына на фронт, если за моим сыном я посылаю группу из плена вытаскивать, а ее сына никто из плэна спасать нэ будет? А? Молчишь? Правильно молчишь.

Иосиф Виссарионович прошелся по кабинету. Вдоль окон. Что-то рассматривая через стекло. Остановился почти за спиной Берия и произнес:

— Эсть такая историческая байка. Как-то американские военные решили провести карательную экспедицию против индейцев. Послали две колонны. Одну кавалерийскую бригаду вел генерал Картер. Вот только к нему обратился один сенатор, сообщил, что индейцы похитили рядового Райнера. Обычного рядового. Только мать рядового обратилась к сенатору. А тут вот-вот выборы и надо было бы помочь матери и сенатору — спасти рядового Райнера. Картер и поспешил. Подкреплений нэ дождался. А индейцы окружили и вырезали всю его бригаду. Генерал там голову и сложил. С тех пор «спасти рядового Райнера» обозначает у штатовцев бессмысленную операцию с бессмысленными потерями. Ты понял меня?

— Операцию засекрэтить! Никого нэ награждать. Дашь сообщение об уничтожение диверсантов врага. Про Якова чтобы нигде ни слова… Не хватает еще, чтобы кто-то хвастался, что его наградили за спасение сына Сталина! Яшу доставить в Москву. В лучший госпиталь!

— Товарищ Сталин, разрешите высказать некоторые соображения?

Вождь недовольно кинул на Берия колючий взгляд.

— Говори…

— Операция полностью засекречена. Цанава не стал писать об этих событиях, а лично прибыл в наркомат для доклада.

— Это он правильно сделал.

— Сейчас, для парирования угрозы повторной попытки захвата старшего лейтенанта Джугашвили мной приняты следующие меры…

Когда Берия замолк, Сталин еще некоторое время прохаживался по кабинету, и вынув папиросу изо рта, произнес:

— Одобряю… только смотри Лаврентий — не заиграйся!

Заметив, что нарком набрал полную грудь воздуха спросил:

— Что там еще у тебя?

— Перекрыть полностью возможность распространения слухов об участии в освобождении Якова невозможно. Предлагаю всех участников представить к награждению за участие в успешной операции по уничтожению диверсионного подразделения немцев с использованием «двойника» Якова, в качестве приманки. Таким образом мы направим возможные слухи в выгодном для нас направлении.

— Ловко… Сам придумал или надоумил кто?

По слегка вильнувшему взгляду наркома, Сталин понял, что идея пришла снизу, как ход с двойником. Надо дать поручение, что бы его люди выяснили, у кого такая светлая голова… Но вслух он произнес:

— Свободен!

Когда Берия ушел, Сталин приказал Поскребышеву на пол часа придержать поток посетителей. Он понимал, что надо эту ситуацию обдумать, что-то в докладе и поведении Берия его настораживало, как будто что-то нарком от него скрывал. Но что? Сумел все-таки раскурить, трубку, а не папиросу, хотя руки его все еще дрожали. И тут в голове мелькнула мысль узнать все у непосредственного участника событий… Яши.

К своим мы вышли так и не раздобыв бензина для топливозаправщика. Буквально через пару часов нас нашел дивкомиссар. Сейчас это был совершенно другой человек — исчезла вальяжность, бьющая через край наглость из глаз. Перед мной стоял человек сосредоточенный, заточенный на выполнение поставленной перед ним задачи. если бы еще понимать какую перед ним поставили, и не менее интересно кто…

На этот раз наше общение было кратким и предельно конкретным:

— Полковник, вам с имеющейся у вас техникой и людьми быть у этой станции через, — он быстро глянул на свои часы, — час двадцать пять, и приступить к погрузке. Эшелон будет подан через час двадцать…

Я только открыл рот для вопроса, как он меня упредил:

— Остальная ваша техника и люди уже ждут на станции. Паровозная бригада та же.

У станции мы были вовремя. Тот кто планировал маршрут и время движения нашей колонны был мастером этого дела. Добрались мы без происшествий, своих нашли сразу, а машинист со своей бригадой и правда был мне хорошо знаком. Погрузка много времени не заняла и с первыми сумерками мы тронулись в путь.

Для полной маскировки от немецкой авиации, в нашем железнодорожном эшелоне не светился ни один фонарь, и, даже, прожектор, на паровозе, был погашен. Но свою изюминку мы все же внесли — взяли из комплекта ИСа прибор ночного видения ПНВ-57 смонтированный на танкошлеме Кольки Тихонова и нахлобучили на голову машиниста. Через трофейное ТПУ снятое кем-то из ребят Маркони с немецкого танка он мог переговариваться со своим помощником в будке паровоза, у которого были немецкие танковые наушники. Сильно надеюсь что эти меры позволили добиться полной скрытности, но с другой стороны они же не позволяли машинисту паровоза вести эшелон быстрее.

Прямо сейчас он внимательно всматривался в темноту, поглотившую все пространство впереди, и вокруг паровоза, находясь на площадке прямо под прожектором. Хоть сейчас и было лето, но опытный железнодорожник предусмотрительно утеплился. На нем была просаленная фуфайка, с такими же ватными штанами давно уже потерявшие свой изначальный цвет, на лоб натянута шапка с вытертым мехом. А лицо, от подбородка, до глаз, было замотано шерстяной тряпкой.

Почти также был экипирован и его помощник, который очень часто высовываясь в открытое окно будки. К моему удивлению помощник часто ее быстро разматывал, и вешал сушиться на ближайший к нему кран управления паром. Представляю как зимой она обмерзала. При этом, его обнажившееся лицо было худым, а глаза сильно утомившиеся. Как я понимаю, причиной этому была работа без отдыха, и как следствие скудное питание: в основном, хлеб с кипятком. Фомич, так звали помощника машиниста этого паровоза как и вся бригада, был одним из опытнейших машинистов Союза. Во всяком случае так утверждал дивкомиссар несколько часов назад. У левого окна будки стоял еще молодой мужик среднего роста, в комбинезоне, без фуфайки. Вязанная шапочка сидела на затылке, как-то по-особому, залихватски. Он по въевшейся привычке, внимательно, как и помощник машиниста смотрел вперед, чтобы вовремя увидеть сигнал, или, возможные препятствия на железнодорожном пути. У него не было наушников, кочегару они лишние.

Сейчас прижав к уху один из наушников, помощник внимательно слушал.

— Иван! — Громко обратился к нему Фомич, — впереди длинный подъем. Нужно будет увеличить скорость. Подбрось в топку уголька!

— Понял! — Ответил тот.

Угольный лоток был полон. Второй кочегар Сергей, был еще совсем молодым хлопцем, лет семнадцати — восемнадцати,, дремал, пристроившись прямо у тендера, на полу будки. Перед этим четко выполнив свои обязанности.

Серега! Просыпайся! Давай уголька! — Повернувшись к спящему юноше, и нагнувшись к самому уху прокричал Иван.

Локомотивная бригада работала дружно. В топку парового котла быстро поступали, лопата за лопатой, порции черного антрацита. На это, паровоз отвечал звуками: чох — чох, и ускорял бег. Он был будто живой организм, который являлся частью паровозной бригады.

Наш эшелон состоял преимущественно из открытых платформ, плюс нескольких теплушек. Он вез в Москву, нашу технику, личный состав и другое военное имущество, нужное любой части для нормального ведения боевых действий. Уже четвертые сутки паровозная бригада работала без смены. Днем мы отстаивались где нас трудно засечь с воздуха, ночью без огней двигались дальше.