Через пару часов на станцию запоздало прибыл бронепоезд, и его команда с ходу включилась в общую работу. До самого позднего вечера, на всем поле и в подлеске собирали раненых и убитых, стаскивали в одном место оружие, снаряжение и парашюты.

Уже в сумерках стало известно, что с нашей стороны было потеряно сто девятнадцать убитыми, примерно в двое больше было ранено, и самое для меня удивительное — полтора десятка человек исчезли неизвестно куда. Противник оставил на поле боя около семисот трупов. По показаниям пленных, общая численность десанта была тысяча пятьдесят бойцов. Получается, что около трехсот человек смогли выйти из боя и отступить в леса и болота. Нам легче, но чует мое сердце, которое ниже спины, что это не последняя наша встреча.

Перед самыми сумерками, под вечер станцию пытались бомбить, но моя «трофейная», эрликоновская банда не дала «лаптям» выполнить эту задачу. Бронепоезд, стоявший под парами, во время налета торопливо выбрался со станции и уполз к лесу, три «юнкерса» погнались было за ним, но скоро отстали и, сделав крутой разворот, улетели назад.

Уже в темноте в четырех братских могилах хоронили убитых.

Во время траурной церемонии и троекратного салюта, впервые и как-то неожиданно почувствовал неумолимую логику и власть войны над жизнью и смертью сотен и тысяч людей. Гробов не было, дно могилы застелили кусками брезента и на него укладывали погибших в в длинные ряды. Их на скорую руку привели в относительный порядок. Лица погибших в этом бою были одинаково холодными и неподвижными.

Честно говоря, с таким количеством убитых я, кадровый военный, столкнулся впервые. Зацепив мимолетно взглядом фрагмент ночного звездного неба, я думал, что это наверное потому, что до этого переноса ни разу не был на войне. Вся моя служба проходила сначала в училище, затем в учебных полках, потом академии и вот теперь пришлось вступить в войну на тот момент с необстрелянными, не знавшими самых элементарных навыков военного дела людьми.

Наступила ночь, и вместе с ней пришла прохлада. Путейцы и красноармейцы из отступившей от Борисова железнодорожной бригады торопливо чинили развороченное в нескольких местах полотно, а после полуночи притащился откуда-то паровозик с десятком платформ, на которые погрузили раненых и пленных, и он ушел в направлении Витебска.

Поскольку угроза захвата нашей «экспериментальной» техники была устранена на какое-то время, мое командование и железнодорожное начальство расслабило булки и подвижный состав для нас вдруг укатил в неизвестном направлении. Поэтому выставив вокруг усиленные посты, приказал личному составу отдыхать, предварительно тщательно укрыв и замаскировав всю наличную технику.

Сам я забылся лишь на час перед самым рассветом. Слишком был возбужден последним боем и остальными событиями последних суток. Немцев понащелкали немало, я понимал, что это не только моя заслуга, а сочетание удачных обстоятельств, но все же меня грела мысль о собственном значении в успешном исходе боя с немецким десантом. Плюс к этому мы получили крайне важные сведения об интересе противника к нашей новой технике.

Проснувшись затемно, я ждал утро, которое должно было принести что-то новое, это я знал точно.

Так оно и произошло. Все, кроме караульных спали, когда подали громыхающие на стыках теплушки и платформы. Утро не задалось. Было пасмурно и дождливо. Дул порывистый северо-восточный ветер. Хотя это было нам на руку — грузиться будем без налетов вражеской авиации, да и «рамам» сейчас не место в небе.

Дальнейшие события вообще сплелись для меня в один суматошный клубок: наше «экспериментальное» подразделение в спешке собиралось, со всеми вытекающими, и выдвигалось на погрузку в эшелон.

Личный состав бегал как угорелый, лихорадочно загружая различное имущество. Командиры сажали свои голоса, пытаясь управлять этим хаосом. Потом нас направили на склады и мы грузили продукты и какое-то имущество, которое интенданты слезно просили вывести, боеприпасы, после опять грузили, но уже снаряжение и почему-то упряжь для лошадей…

Без всякого паровозного гудка наконец наш эшелон тронулся, загремели стрелки, колёса начали отстукивать первые километры…

Окинув взглядом теплушку, присел на притащенную кем-то скамью на чугунных ножках. Многие мои боевые товарищи, под дождик и мерный стук колёс, спали. М-да… Картина была настолько мирная, что меня потянуло на философию. Это же надо было так устроится? Взять и так попасть, а⁈

В какой-то момент сидеть мне надоело, я встал и подошел к немного приоткрытой вагонной двери.

И сразу, несмотря на дождик, почти теплый, точно приятный набегающий поток взъерошил мои волосы.

Поезд въехал в полосу такого густого тумана, что практически ничего не было видно. Сверху только угадывалось хмурая серая туча, закрывшая собой все небо, да напротив еле-еле виднелся тёмный даже на фоне неба лесной массив. С головы эшелона, тянет паровозным дымом. Скорость упала до пешеходной, а это не дело. Хрен знает когда мы доберемся через Витебск до Смоленска. До вечера ещё далеко, и нужно принимать какое-то решение, но данных для его принятия было маловато. Как говорил когда-то один из моих отцов-командиров: «Принял решение — расхлёбывай!»

Эшелон тем временем размеренно стучал всеми своими колесами по рельсам. До самого Витебска тут ерунда, даже с такой скоростью, с какой движется сейчас наш эшелон.

Сейчас мы проезжали сквозь густой лес, который вплотную подступал к рельсам. Многие ветви были обломаны проходившими тут ранее вагонами.

Неожиданно моему взгляду открылась какая-то, даже не станция, и не разъезд, а крепкий небольшой домик из красного кирпича на переезде. Рядом с ним был ничем не огороженный, ухоженный огород.

Этот небольшой переезд, затерянный среди болот и лесов, мог в любой момент превратиться в груду развалин. Так как вполне мог оказаться в полосе очередного прорыва немцев. А никаких приготовлений к обороне не было заметно.

Состав постепенно снижал скорость, — мы двигались всё медленнее и медленнее, пока паровоз не прекратил свое движение окончательно. Лязгнули вагоны, эшелон встал.

Остановка получилась неожиданной с одной стороны и какой-то будничной, что ли, с другой.

Мы остановились прямо не переезде. Выглянув в дверной проём, я услышал звонкий голос командира, который был на паровозе. Он бежал вдоль вагонов, подсвечивая себе фонариком, чтобы не упасть, и стучал палкой по доскам теплушек:

— Внимание, всем оставаться на своих местах. Из вагонов не выходить!

Меня его приказ, как старшего по званию и должности не касался. Поэтому я спрыгнул на насыпь.

Первым делом потянулся и огляделся. На паровозе, на крышах нескольких теплушек дежурили пулемётные расчеты с трофейными МГ на зенитных станках.

— Что там старлей?

— ДПП (дежурный по переезду) сообщил, что впереди, еще ночью подорвали небольшой мост и движения на Витебск нет!

— А он как узнал?

— Ему по телефону сообщил ранним утром бригадир пути.

— Где мост, покажи на карте!

И ожидая пока этот командир развернет карту, приказал:

— Утроить караул, пулеметчикам разобрать сектора. Дежурной группе осмотреть дом и хозпостройки ДПП. Вполне может быть, что это работа наших старых знакомых!

— Товарищ полковник, похоже что этот.

Очень хорошо, что НШ озаботился несколькими комплектами карт. Согласно одной из них, грунтовка налево, то есть на запад уходила к Ильино, направо, на восток к лесничеству, а юге, недалеко от железки были Поддубляны. Но откатная дверь теплушки была открыта с другой стороны по ходу и этого населенного пункта не видел, когда проезжали мимо него.

Если верить карте, то дорога шедшая на восток, через лесничество могла вывести нас к Поротьково и далее на Селюты. А там и железка от Витебска на Смоленск рядом, глядишь и выгорит опять на платформы погрузиться.

Командиры, которым я велел прибыть к штабной теплушке сразу после остановки состава, с интересом разглядывали обстановку вокруг.