Прошло два дня. Наступило 28-ое Гекатомбеона, день рождения божественной покровительницы города и Аттики, Афины-Паллады. Уже с самого раннего утра, несмотря на удушливый зной, которого почти не умерила прохлада предшествующей ночи, огромные толпы народа стеклись на Керамик загородный, к Священной дороге, чтобы участвовать в торжественной процессии к древнему Эрехфейону, как это всегда бывало в праздник Великих Панафиней. Почти на рубеже ночи и дня, когда первые лучи восходящего дневного светила позлатили восток, Гиппарх с неизменными своими спутниками Анакреоном, Симонидом, Феогнидом и Ономакритом, окружённые отрядом дворцовой стражи, выбрались за город, чтобы там установить порядок в процессии, которая должна была доставить на специально для того изготовленном судне на колёсах шафрановое платье для древней статуи богини. Платье или плащ этот представлял дар афинских женщин-ергастин, которые целых девять месяцев до празднества усердно занимались его изготовлением и украшением множеством цветных узоров. Драгоценная ткань изжелта-красноватого цвета, отчего на солнце она отливала чистым золотом, была уже прикреплена в виде паруса к высокой мачте колёсного судна, которое везли двое белоснежных коней. Впереди этой оригинальной повозки выстроились жрецы с их прислужниками, были помещены жертвенные быки и коровы с вызолоченными рогами, стояли жёны и дочери метэков и вольноотпущенников с жертвенными сосудами или со складными стульями и опахалами для жён и дочерей именитых афинских граждан. Отряд флейтистов и кифаристов замыкал эту часть шествия, которую Гиппарх хотел было уже покинуть, чтобы организовать дальнейшую процессию. Теперь приходилось разместить в порядке старшинства канефор, то есть одетых в белоснежные ткани благородных девиц с корзинами на головах. В этих корзинах лежали всевозможные жертвенные сосуды, плоды, флаконы с оливковым маслом, венки и другие подношения богине-покровительнице города.
Когда тиран приблизился к толпе ожидавших его с видимым нетерпением девушек, взгляд его пытливо упёрся в них, как бы ища кого-то. Но та, которую он рассчитывал, несмотря на своё запрещение, увидеть тут, по-видимому, отсутствовала. Зато в глазах Гиппарха сверкнуло злое пламя, когда за спиной двух почтенных старцев с оливковыми ветвями в руках он заметил злобный взор дерзко уставившегося на него Гармодия. Юноша был в широком плаще, и на голове его лежал венок из миртовых ветвей. Он ничем не выделялся из толпы, окружавшей Гиппарха и распорядителей празднества, и никто не обратил бы на него внимания, если бы не чрезмерная бледность его прекрасного лица и не горевший плохо скрываемой ненавистью взор юноши.
Сын Писистрата только что хотел обратить на него внимание Анакреона, но Гармодий в то же мгновение поспешил скрыться. На Гиппарха эта встреча произвела неприятное впечатление. Сердце его защемило, как бы в смутном предчувствии грядущей беды. Но в ту же минуту внимание его было отвлечено спором, разгоревшимся из-за старшинства между двумя очаровательными афинянками. Гиппарх немедленно уладил дело к обоюдному удовольствию и через некоторое время покончил с этой частью процессии. Впереди у него было ещё немало дел: предстояло разместить по старшинству наиболее почётных городских старцев, которые теперь с оливковыми ветвями в руках и с такими же венками на убелённых сединой головах терпеливо ждали своей очереди; затем нужно было расставить демархов с депутациями от граждан; потом надлежало заняться размещением специально прибывших на Панафинеи посольств от разных городов и областей Эллады; немало труда должны были потребовать и победители в различных музыкальных, гимнастических и прочих состязаниях, уже успевших в два предшествующих дня заслужить разные призы; наконец нужно было озаботиться наиболее красивым размещением молодого воинства, в полном вооружении верхом и пешком явившегося сюда для участия в шествии на Акрополь. Одним словом, дел было по горло, и Гиппарх и его помощники и спутники совершенно не замечали, как летело время. Голова шествия уже двинулась в путь между стоявшей плотной стеной по обеим сторонам толпы любопытных, выражавших свою радость восторженными кликами.
Тиран заметил, что ему следует поспешить вперёд, чтобы занять подобавшее место около судна с шафрановым пеплосом богини, когда звуки флейт и кифар смолкли и в путь выступил отряд конных юношей.
С очаровательной улыбкой Гиппарх попросил одного эфеба одолжить ему своего коня и с юношеской отвагой помчался обходным путём в город, к площади, где высилось древнее капище Леокорий. Тут он намеревался встретить процессию, присоединиться к ней и уже вместе с Гегесистратом-Фессалом торжественно вступить на Акрополь, где Гиппий у входа в храм Эрехфея должен был встретить шествие. Несколько телохранителей бросилось вслед за тираном и прибыло почти одновременно с ним к Леокорию. Но Гиппарх уже опоздал: канефоры миновали площадь, и теперь по ней медленно-чинно выступали именитые граждане с миртовыми и масличными ветвями и в драгоценных одеждах, затканных пурпуром, золотом и серебром. Тиран соскочил с коня, бросил поводья одному из подоспевших телохранителей и стал протискиваться сквозь толпу к святилищу, чтобы оттуда лучше обозревать процессию. Он рассчитывал присоединиться к воинскому отряду.
Народ гудел и волновался. Появление посольств от разных городов и областей, почтивших своим присутствием Великие Панафинеи, вызвало бурю восторга. Громкими, радостными кликами приветствовала толпа и победителей на состязаниях. Им подавали венки и букеты цветов. Лишь с большим трудом удалось Гиппарху пробраться к нужному ему храму. Не успел он, однако, ступить на невысокую лестницу, ведшую в святилище, как произошло что-то необычайное. В толпе раздались крики дикого ужаса. Люди живой стеной подались вперёд, теснимые горсткой молодых людей в широких плащах, насильно пролагавших себе путь к Леокорию.
Гиппарх невольно обратил внимание на нарушителей порядка и только собрался принять меры к их обузданию, как перед ним мелькнуло разъярённое лицо Гармодия. С громким криком:
— Смерть подлому деспоту и насильнику! Смерть негодяю, посягнувшему на честь гефирийцев! Смерть, смерть тебе, собака! — юноша набросился на Гиппарха. В воздухе сверкнуло лезвие кинжала. В ту же минуту тиран, пронзённый в самое сердце, с тихим стоном упал на землю. Ещё миг — и телохранители Гиппарха зарубили Гармодия.
Воздух огласился криками ужаса и воплями женщин и детей. Процессия расстроилась. Афиняне оцепенели от неожиданности...
Вечером того же дня темница на афинском Акрополе приняла в свои мрачные недра Аристогитона, Крития, Каллиника, Ксантиппа, Аристокла и прекрасную Леену. Гиппий, сын Писистрата, решил жестоко отомстить заговорщикам за смерть любимого брата.
VI. АРИСТОГИТОН
Месяц Гекатомбеон 514 г. сменился Метагейтнионом (августом), и до сих пор население Аттики и особенно Афин не могло оправиться от неожиданного убийства тирана Гиппарха и последовавших непосредственно за этим событием обысков, арестов и притеснений. Гиппий, никогда не отличавшийся чрезмерной доступностью для народа, после смерти брата окончательно замкнулся в своём доме на Акрополе, и увидеть его на улицах и площадях города можно было теперь лишь очень редко. Огромная толпа телохранителей, число которых сравнительно с прежним было утроено, сопровождала его повсюду и зорко следила за тем, чтобы никто из обывателей не смел приблизиться к их повелителю более, чем на расстояние десяти копий. Стража на Акрополе и особенно при входе во дворец и внутри его была значительно усилена; по ночам отряды вооружённых воинов обходили улицы, площади и даже предместья города. За всеми дорогами и городскими воротами был установлен самый тщательный надзор, и все лица, вызывавшие мало-мальское подозрение, немедленно схватывались и подвергались допросу.
