Ио содрогнулась от ужаса при одной мысли о той страшной опасности, которой ради неё подверг себя её возлюбленный.

Тем временем Писистрат спокойно рассказал все подробности своего рискованного путешествия. Ио же едва слушала его, устремив на юношу взор, полный гордости и самого беспредельного счастья. С каждым мгновением её возлюбленный вырастал в её глазах; он казался ей гигантом, небожителем и, упоённая чистым, полным счастьем, девушка неподвижно и безмолвно сидела, прижавшись к Писистрату.

Он кончил свой рассказ. Быстро пролетевшее время казалось Ио одним лишь мгновением: она всё ещё не могла прийти в себя от только что испытанного волнения. Теперь лишь поняла она, как бесконечно дорог ей этот юноша с его пылкой и страстной любовью к ней и как гордиться она должна им! Долгий, сладкий поцелуй ещё крепче, связал обоих счастливцев, союз которых благословляли и синее небо, и лучезарный Гелиос, видевший всё со своего высокого пути, и лёгкие, мягкие зефиры, и таинственная тень могучего вяза, и листва, и птицы, и всё-всё вокруг них. Некоторое время молодые люди сидели молча, всецело предаваясь ощущению своего беспредельного счастья. В эти минуты они забыли обо всём...

— Ио, милая моя, — промолвил наконец Писистрат, — как я счастлив, что опять вместе с тобой! Ты не можешь себе представить, как я мучаюсь, сидя в городе вдали от тебя и подолгу тебя не видя!

— Не легко быть и мне без тебя, милый, милый мой, — с укором во взоре прошептала девушка. — Я жду не дождусь той блаженной минуты, когда могу побежать навстречу тебе. Я не знаю, что делается с тобой, да уже, верно, то, что чувствую в разлуке я, ты...

— Не понимаешь?! — закончил Писистрат и рассмеялся. — Не так ли? Видишь, как я угадываю твои мысли, моя дорогая! Но ты ошибаешься, и я сейчас докажу тебе это. Возьму самое ближайшее прошлое, пропасть, овраг, например.

— О, Писистрат, не то, совсем не то хотела я сказать. Это было бы чёрной неблагодарностью, и Афродита строго покарала бы за неё. Нет, я знаю, что ты меня любишь, быть может, даже сильнее моего, но, — прости, милый! — наверное, не всегда одинаково. Огромный город, священные твои обязанности как афинского гражданина, наконец, твои заботы о престарелых родителях, всё это...

— Отнимает время быть хоть мысленно всегда со своей Ио, — опять договорил Писистрат. — Нет, милая, никак не думал я, что ты столь плохо знаешь меня. Не того заслуживает моё святое чувство.

— Прости меня, прости, милый! — с отчаянием воскликнула Ио, увидев, что по лицу юноши мелькнула тень неудовольствия. — Не так понял ты меня, не так толкуешь слова мои! Да и я слишком глупа, чтобы объяснять тебе что-нибудь. Неужели ты думаешь, что твоя маленькая Ио когда-либо дерзнёт сделать тебе неприятность? Ведь я умею только одно: любить и любить тебя всегда, вечно, даже тогда, когда злосчастная Судьба постигнет богов.

Ио бросилась пред Писистратом на колени. Ой же поднял её, усадил рядом с собой и, наклонясь к ней низко-низко, страстно прошептал:

— Так пусть же бессмертные боги и всё, что ни есть живого на земле и на небе, услышат мой обет — вечно, вечно любить, обожать, обоготворять тебя, тебе одну!

Долго ещё беседовали наши счастливцы о своей святой любви, много обещаний и клятв давали они друг другу, много светлых планов задумывали они на будущее. И страстно желали они скорейшего осуществления этого будущего, в то же время умоляя всесильного Эрота продлить их настоящее блаженство.

II. СЕЛЬСКАЯ СВАДЬБА

Солнце только что успело выплыть из-за тёмных вершин Ликабетта и первые его лучи залили морем огня маленькую усадьбу, в которой жила Ио с братьями и родителями. Внизу, в глубоких оврагах, было ещё совсем темно, и ночные туманы, свернувшись причудливыми клубами, лишь с трудом уступали горячему поцелую дневного светила. Как серые чудовища, они вились в ущельях, не желая расстаться со своим мрачным ночным ложем, на дне которого сердито рокотали маленькие ручейки. Но солнце пронзило эти туманы жгучими лугами, птицы звонко запели в кустах и на деревьях торжественный гимн молодому утру, и последний спутник умиравшей ночи, лёгкий свежий ветерок разом покончил с туманами...

На пороге белого домика показалась Ио. Она была в нарядном светлом платье и в тонких сандалиях на грациозных ножках. В тёмных кудрях её алела шерстяная лента. В полуобнажённой правой руке девушка держала огромный глиняный кувшин. Несколько мгновений смотрела она на обширную равнину, расстилавшуюся внизу, у ног её, за стеной сада. Там было совершенно тихо, и на извилистой дороге, тянувшейся с юго-запада между невысокими холмами, не видно было ни души. Но вот показалось какое-то тёмное пятно, за ним другое, третье... Пристально всмотревшись, Ио различила толпу людей, несколько тяжёлых повозок, запряжённых огромными волами, и целое стадо каких-то животных, поднимавших густые столбы пыли, которая окутывала их совершенно. На лице девушки засияла радостная улыбка: быстро опустив кувшин на землю, Ио захлопала в ладоши и весело крикнула:

— Едут, едут! Вот они, вот! Отец, мать, братья! Они едут, едут!

В ту же минуту на двор перед домом, как бы привлечённые радостными возгласами Ио, вышли её родители, Гиппий и Левкотея, оба ещё далеко не старые люди. На Гиппии был короткий хитон, оставлявший мускулистые руки и ноги земледельца совершенно обнажёнными. Почти бронзовое от летнего загара лицо его дышало смелостью и приветливостью. Лицо это нельзя было назвать красивым, так как оно не отличалось правильностью. Но зато густая, курчавая борода скрывала непомерно большой рот, а тёмные, ровные брови осеняли огромные, чёрные глаза, в которых светилось много ума и доброты. Левкотея была настолько же грациозна и стройна, насколько её муж олицетворял величие и мощь. Укутавшись в широкий пеплон, мать Ио казалась меньше ростом, чем она была в действительности. Лёгкая бледность покрывала её прекрасное лицо, столь схожее с лицом Ио, что её можно было принять за двойника дочери. Но в то время, как Ио дышала здоровьем, этого нельзя было сказать об её матери. Что-то тягостное, болезненное, какая-то скрытая, тихая грусть светилась в её глазах. Плотнее кутаясь в широкую одежду, Левкотея медленно проговорила:

— Как мне холодно! Опять злая лихорадка крадётся ко мне. И как это некстати именно сегодня, в столь для нас радостный и вдвойне торжественный день!

— Не волнуйся, мать, — сказал Гиппий, — с помощью богов ты почувствуешь себя лучше, когда лучезарный Гелиос зальёт своим живительным светом окрестности. Сейчас ещё покровы ночи не успели сойти с неба, и в воздухе чувствуется влажная прохлада. Пойди лучше в дом, а мы с Ио и рабынями займёмся чем нужно для встречи дорогих гостей. Позови-ка мне мальчиков, а ты, Ио, ступай к колодцу за водой.

Левкотея молча повиновалась мужу, Ио же, вскинув кувшин на плечо, быстро исчезла в чаще сада за домом. Гиппий тем временем обошёл двор, кликнул двух фракиянок-рабынь, велел им подбросить корма скоту и пошёл к старику Эвмолпу, единственному, кроме него, работнику в его скромной усадьбе. Он застал старика в хлеву. Около него вертелись Никанор и Асклепиад. Мальчики радостно бросились навстречу отцу. Гиппий поцеловал их и приказал идти в сад, чтобы собирать цветы для букетов и закончить делать гирлянды из листьев, которые были начаты накануне Ио и её маленькими братьями.

В хлеву тем временем шла спешная уборка и кормёжка скота. Рабыни занялись дойкой коров, старик же Эвмолп вывел двух огромных волов и принялся на дворе чистить их. Ио ещё несколько раз ходила к колодцу за водой, чтобы затем вернуться в дом, где Левкотея, несмотря на нездоровье, уже суетилась у очага, готовя ранний завтрак для семьи и обильную трапезу для ожидаемых гостей. В этих хлопотах, особенно сложных сегодня, в первый день наступившего праздника Сельских дионисий, когда можно было ожидать большого наплыва односельчан, Левкотея почти совершенно забывала о своём недомогании. А мысль о том, что вечером должно состояться торжественное обручение её ненаглядной Ио с красивейшим и чуть ли не богатейшим афинским юношей Писистратом, сыном Гиппократа, заставляла её сердце биться учащённее и придавала ей давно не ощущавшуюся уже анергию. Левкотея так радовалась счастью обожаемой дочери, которая, по её мнению, была достойна любви самого Аполлона! В лице Писистрата семья Гиппия нашла верный залог будущего ничем не омрачаемого счастья Ио. Молодые люди давно любили друг друга самой пылкой, самой беззаветной любовью, и брак их, казалось, благословляли сами небожители.