— Какой ужас! И эти римляне ещё называют нас варварами? Ты думаешь, что такой народ одержит верх над нами?

— Можно подумать, что вы не знаете легионов. Полноте, друзья мои, с вашими шайками необученных и плохо вооружённых крестьян вам никогда не сравниться с ними. Никогда, никогда!.. Всё-таки это на помешает мне пойти с вами, когда раздастся призывная труба, и сражаться против них, но моё преимущество перед вами заключается в том, что я знаю, что делаю глупость. С вашими друидами, бардами, рогатыми богами из вас никогда ничего не выйдет. Рим вас проглотит, как проглотил других. И для вас будет лучше, если это случиться раньше, потому что в таком случае вы можете сделаться римлянами.

Тут все приходили в негодование.

— Ты перестал быть галлом. Тебя недаром прозывают римлянином...

— Я такой же добрый галл, как и вы, — отвечал он, — но только в другом смысле. Цезарь тоже добрый галл. Даже когда он победит вас всех, Рим даст ему прозвище Галла.

Мы все с каждым днём всё более и более презирали его. Никто не приглашал его на пиры. Мы боялись выдать ему тайны нашей родины. Да и кроме того насмешки его охлаждали наше рвение. Это была зловещая птица, завывающий пёс.

Однажды, как-то случайно, он заехал ко мне. Увидев Амбиоригу, он был глубоко поражён её красотой и стал допрашивать моих людей. Ему сообщили, что это родственница моей матери. Он приехал ещё раз и просил у меня позволения охотиться в моих лесах.

— Сколько тебе угодно, — отвечал я.

Он приезжал даже в моё отсутствие и находил предлоги входить ко мне в дом и говорить с Амбиоригой. Однажды смелость его дошла до того, что он объяснился ей в своих чувствах.

Амбиорига посмотрела на него. По-видимому, она так удивилась, точно перед ней появился какой-то любопытный зверь.

— Кто ты такая, девушка? — говорил он ей. — Смертная или же богиня, скрывающаяся под одеждой смертной?

— А ты кто такой? — сухо отвечала она. — Честный галльский вождь или же римский раб? Что тебе от меня нужно?

— Мои намерения чисты, как дневной свет, — прошептал он, сконфуженный её ответом. — Я желал бы предложить тебе руку...

— Ты не знаешь, кто я такая. Ты не знаешь, говоришь ли ты с рабыней Венестоса, с его родственницей или с его невестой. Как же ты осмелился, если ты считал меня его рабыней, посягнуть на его собственность? Если ты считал меня его родственницей, как же ты осмелился говорить со мной, не испросив на то позволения главы семьи? Если же ты считал меня его невестой, то мог ли ты сравнивать его достоинства с твоими?.. Знай, что я благородная галльская девушка, и что тот, кто будет просить моей руки, должен будет бросить к моим ногам вместе с свадебными подарками головы римлян... А твоя голова очень походит на те головы, которые я требую!

Затем, указав на развешенные мечи, она прибавила:

— Если бы я могла думать, что такая женщина, как я, может быть оскорблена таким человеком, как ты, под рукой у меня нашлось бы, чем тебе отмстить за оскорбление. Я не окажу тебе чести и не расскажу Венестосу о твоей наглости. Уходи!

Он вышел, униженный и взбешённый.

Амбиорига не сообщила мне об этом происшествии, оттого ли, что считала Кереторикса недостойным быть наказанным моей рукой, или оттого, что не хотела тревожить меня, зная, как я занят мыслями о священной войне.

Наступила зима. Цезарь перешёл за Альпы, но за собою оставил Кельтику, раздавленную под тяжестью его армий. По обыкновению, наша местность более других была окружена сетью его постов, лагерей и военных дорог. Он чувствовал, что тут билось возмущённое сердце Галлии, и железной рукой пытался раздавить его: в окрестностях было расположено десять легионов.

По временам в деревнях слышались громкие крики: это римляне являлись из лагерей и уводили быков, баранов, кур и забирали хлеб; по ночам вспыхивали пожары: очевидно, что кельтские крестьяне плохо понимали по-латыни и отказывались исполнять требования римских солдат.

Точно мало было десяти легионов, и Цезарь, как говорили, перешёл через Альпы для того, чтобы сделать в Италии новый набор и вернуться к нам с сотней тысяч новых солдат, чтобы разделить наши лучшие земли между ними.

Как всё это ни было печально, но духом мы не падали. Чувствовалось, что мы все, начиная от предводителей до последнего раба, твёрдо решились покончить с этим делом. Следы наших гонцов, переходивших из деревни в деревню, перекрещивались со следами римских лазутчиков.

Осаждать лагеря народ не решался, но в уединённых хижинах римские мародёры находили очень дурной приём: зачастую крестьяне встречали их с вилами в руках, бросали в колодцы, проламывали лёд на реках, чтобы утопить их, или же бросали их тела на съедение собакам и свиньям. К вечерним перекличкам не являлось такое множество римских солдат, что они перестали выходить из лагерей небольшими отрядами.

Галлы перестали скрываться от римских шпионов. Ремесленники Лютеции продавали фигурки, изображающие Цезаря с громадной головой и крошечными ножками, прибитым к кресту за руки и за ноги. Барды их распевали по улицам о подвигах Бренна в боях против Рима и возбуждали народ к всенародному восстанию. Поселяне были настроены точно так же и называли собак своих Цезарем.

По всей Галлии стали совершаться удивительные вещи. В лесах слышались голоса, и несмотря на завывание волков галлы ясно слышали слова привидений:

— Мы погибли, потому что не умели соединиться. Соединитесь вы и отомстите за нас!

Из лесов выходили друиды, покрытые мхом, и девушки с распущенными волосами и предвещали гибель Рима. Народы всей Галлии вооружались. Старая ненависть была позабыта: все прощали друг другу обиды и желали соединиться. Я снял со своего дома все черепа, бывшие когда-то головами галльских воинов, и благочестиво предал их земле.

В лесах Альбы мои люди подняли истощённых прохожих, умиравших от холода и едва прикрытых лохмотьями. Когда их привели ко мне, и они увидали Амбиоригу, то не верили глазам своим и, падая перед ней, целовали край её одежды. Они хотели говорить, но она на языке, непонятном моим кельтам, приказала им молчать.

— Это, — сказала она мне, — воины моего отца, которые, подобно мне, спаслись от римлян и нечаянно попали сюда. Я знаю их. Они умеют страдать, повиноваться и умирать. Возьми их к себе на службу. Из любви к моему отцу и ко мне они до последнего вздоха будут верны тебе.

Я дотронулся правой рукой до их мечей; они поцеловали мне колени. Я приказал накормить, одеть их и присоединил к своим воинам.

Кроме этих пришельцев к нам приходило много народа. По совету Амбиориги я почти ежедневно переправлялся через Сену на лодке или по льду и дожидался на правом берегу беглецов, направлявшихся с севера. Таким образом я встретил более тридцати человек. Всё это были люди огромного роста с развевающимися рыжими волосами и серыми глазами. Они ели, как голодные волки, но не пили ничего, кроме воды. Я увидел, что к весне у меня в деревнях останется очень много баранов и быков, и даже по этой причине мне хотелось скорее покончить с римлянами.

Мы взялись бы за оружие, но Галлия ждала вождя. Нам нужен был человек, которого мы слушались бы беспрекословно, по мановению ока, который мог бы усмирять необузданных всадников и мог бы казнить дюжинами изменников и ослушников. Но кто же будет этим вождём? Амбиорикс был далеко, а Цезарь убил лучших из нас. Неужели мы уступим римлянам за неимением предводителя?

Мы, галлы, такие гордые, такие независимые, мы жаждали беспрекословного повиновения воле одного человека. Мы пошли бы даже за разбойником, за рабом, если бы только они повели нас к победе. Однажды Амбиорига сказал мне:

— Освободитель явился. Гу-Гадарн появился на земле: его зовут теперь Верцингеториксом.

В это время ещё никто не говорил о Верцингеториксе, сыне Кельтила.