Наши ряды тоже немного пошатнулись.

— Спасайся, кто может, — послышался вдруг из леса какой-то громкий голос. Не голос ли Кереторикса?

Тут люди, в крови которых не было ничего воинственного, побежали во все стороны.

Мы же, как настоящие воины, стянулись все вместе и стояли лицом к врагу. Главная опасность заключалась в том, чтобы нас не отрезали от горы Люкотиц. Мы тихо двигались к ней, получая и нанося удары. Был один такой миг, когда римляне чуть не схватили Амбиоригу, но воины её отца, как буйволы ринулись на выручку ей и отбили.

Удар копьём попал прямо в грудь Камулогену; он упал и был раздавлен отступавшими и не заметившими его галлами.

Силы наши истощились, мечи изломались, а между тем нам приходилось каждому бороться против десяти римлян. Мы гибли. За нами в лесу послышался топот бежавших людей. Неужели с тыла на нас бежали римляне или изменники?

Амбиорига сказала мне:

— Ты сейчас же заколи меня, чтобы я живой не досталась в руки римлян... или их друзей.

В это время послышались римские трубы, и из леса показался римский легион, который должен был закончить сражение.

В эту минуту я позавидовал тем из своих товарищей, которые пали на склонах Герговии с победными криками и, умирая, видели бегство римских легионов.

Амбиорига подала мне свой меч и сказала:

— Пора! Рази не колеблясь! Блаженство, о котором мы с тобой мечтали, осуществится только на небесах: там мы соединимся навеки. Рази!

Она вытянула шею.

— Слушай и смотри! — сказал я ей.

По долине скакал всадник, окружённый блестящей свитой. Это был правая рука Цезаря Лабиен. Его громкий голос покрыл голоса живых и умирающих.

— Велите трубить отступление! Завтра рано утром мы должны выступить в поход, чтобы скорее соединиться с Цезарем.

Трубы звонко затрубили. Римляне со всех холмов спустились в долину... Мы вздохнули свободнее...

Вскоре в римском лагере запылали огни и вокруг костров раздались весёлые песни.

Мы же на горе Люкотиц провели печальную ночь под звёздным и холодным небом. Мы умирали и с голоду, и ещё более от усталости; нас подавляло горе, что мы потеряли такое множество храбрых воинов и нашего предводителя Камулогена, оставшегося без погребения. Постелью нам служила земля, напитанная дождём. Дрожа от холода, мы боялись развести огонь из опасения привлечь к себе римлян.

Но наши силы ежеминутно увеличивались возвращавшимися беглецами. Избежав мечей конницы, они возвращались к нам по разным тропинкам, утомлённые, окровавленные, изорванные, в виде жалких остатков войска, которое на одну минуту было победителем.

Но мало-помалу горячая галльская кровь дала о себе знать, как и природная галльская живость.

Обитатели Лютеции начали петь о Лабиене и о гусях Капитолия, и вскоре вокруг них собралась целая толпа слушателей. Цингеторикс вдруг вскочил на ноги.

— И подумать только, что сегодня я убил пятьсот человек!

Все присутствующие захохотали.

— Ну скажем двадцать пять, и довольно об этом! — продолжал он. — Но кто смеет говорить, что мы побеждены? Римляне потеряли больше людей, чем мы. Пойдите-ка, посмотрите, много ли у них осталось от их легионов? Напрасно они зажгли столько бивуачных огней: это они сделали, чтобы обмануть нас. Разве поле брани осталось не за нами? Да и место мы занимаем гораздо лучшее: у нас возвышенность, а у них болото, откуда они выйдут с больными костями.

Таким образом галльский петух, хотя и был пощипан, но продолжал хорохориться и хлопать крыльями, вскакивая на крышу. В сущности, это было гораздо лучше, чем падать духом.

Утром четыре римских легиона, предшествуемые конницей, тронулись при звуках труп.

Мы видели, как они переправились через Кастор и прошли под частоколом Альбы.

Мы тотчас же спустились в долину. С холмов и из леса выходил народ, и нас собралось до четырёх тысяч.

Те из воинов, которые были ранены или слишком утомлены, остались в долине, чтобы похоронить убитых и устроить Камулогену погребение с почестями, подобающими его храбрости. Остальные же воины под моим начальством решили идти вслед за римскими легионами.

Амбиорига поклялась, что ничто в мире не заставит её покинуть меня. Наше обручение совершилось в присутствии всего войска, в долине, покрытой телами убитых друзей. За неимением жреца, руки наши соединил Карманно; он положил на наши головы обнажённый меч и громко произнёс благословение.

Мы закусили тут же, на поле битвы, и выступили в дальнейший путь, по следам легионов.

Легионы шли так поспешно, что скоро стали оставлять за собой раненых, больных и отставших.

Однажды я услышал крики, долетавшие из одной хижины. Я вошёл туда и увидел раненого, распростёртого на соломе центуриона, которого наши воины готовились убить. Я протянул над ним свой меч, объявил его своим пленником и потребовал, чтобы его не трогали.

— Ведь это солдат Лабиена, — с упрёком сказал мне Думнак. — Руки его, наверное, обагрены в крови паризов.

— Он раненый, — сказал я, — несчастный. Неужели мы станем лишать жизни обезоруженного врага?

Центурион схватил мою руку, чтобы поцеловать, и сказал мне:

— Я даже один из ваших отдалённых братьев... Не принимайте, однако меня за кого-нибудь из тех галлов, которые сражаются против Галлии: я кельт с берегов По, и итальянцами мы сделались очень давно.

Раненый сообщил нам, что его зовут Гнеем Мароном. Он с необыкновенной любовью говорил о своей чудной родине и о том, с какой бы радостью он занимался там земледелием и жил бы спокойно; но с двадцати лет он был взят в солдаты, и вот теперь, дожив до седых волос, он дослужился до положения центуриона. Он говорил так трогательно, что вызывал слёзы на глазах.

Выходя из дома, я сказал центуриону:

— Ты свободен, и выкупа я от тебя требовать не буду. Я прошу небо только о том, чтобы оно не столкнуло нас с тобой на поле брани! Теперь мне тяжело будет пролить твою кровь.

— А мне ещё будет тяжелее пролить твою кровь, так как ты мой спаситель, и я обязан тебе жизнью. Я прошу великого Юпитера, чтобы он столкнул меня с тобой при таких обстоятельствах, когда я мог бы доказать тебе свою благодарность.

Мы прибыли в Бибракту, столицу эдуев, почти в одно время с Верцингеториксом.

Среди эдуйской знати было столько же партий, сколько было крупных родов, и стоило одному из них сделать шаг в нашу сторону, как другой делал шаг в сторону Цезаря.

Узнав о нашей победе при Герговии, они тотчас же отозвали от Цезаря свои отряды и отправили их в один город, где у Цезаря находились заложники, казна, хлебные амбары и часть его вещей. Они всё разграбили, перебили всех римлян и сожгли город.

Но они никак не могли прийти к твёрдому решению. Все послы, которых они отправляли к Верцингеториксу, говорили разное, смотря по тому, откуда дул ветер. Они то являлись просителями, то говорили с заносчивостью.

Все эдуйские начальники боялись Верцингеторикса точно так же, как и Цезаря. На нас они сердились за то, что мы первые провозгласили независимость, и выходили из себя, что мы увлекли их. Всякий их начальник желал прежде всего помириться как-нибудь с Римом, сваливая на других все грабежи и убийства.

Верцингеторикс тихо продвигался к ним в ожидании, чтобы они приняли какое-нибудь решение.

Когда мы подошли к подножью священной горы, находящейся под покровительством богини Бибракты, Верцингеторикс встретил новых послов, которые пригласили его подняться на холм. Там, на большой площадке, посреди которой возвышался храм, на скале, господствовавшей над красивым городом, должны были собраться начальники. Каменные скамейки были уставлены для них кругом.

Вдруг на склоне горы послышались громкие крики и восторженные приветствия толпы. По крутой дороге, спускавшейся из города, шла огромная толпа мужчин и женщин. Матери, держа детей за руки, бежали так, что покрывала их развевались. Мужчины-ремесленники были ещё в рабочих фартуках. В руках все держали зелёные ветви и все кричали: