Он замолчал на минуту и затем торжественно продолжал:

— Кровь благородного Беборикса была пролита преступной рукой... В этом деле имеются два главных виновника: тот, кто нанёс первое оскорбление, и тот, кто нанёс смертельный удар; но кровь эта обрызгала весь город, потому что преступление оказалось ненаказанным. Я приказываю, чтобы человек, осмелившийся нарисовать оскорбительный рисунок, и тот, кто нанёс смертельный удар славному защитнику нашей родины, были изгнаны из Лютеции и под страхом смерти лишены права вернуться. За пролитую кровь совет старейшин должен дать сыну убитого двенадцать бронзовых шлемов, двенадцать щитов и двенадцать мечей из хорошей стали. Венестос же должен без всякого выкупа освободить взятых им в плен горожан.

Так как и он запачкался в братской крови, то он обязан дать двенадцать двухгодовалых белых быком, ещё не употреблявшихся в работу, без всяких недостатков и пятен. Они будут принесены в жертву и священной ограде горы Люкотиц богине Белизане, и все воины обоих отрядов примут участие в жертвоприношении, дабы очиститься от вины. Я сказал!

Лишь только он окончил, как все горожане подняли руки и воскликнули, как один человек:

— Да будет так! Да будет так!

Так как я молчал, раздумывая о своём убитом отце, и не мог совладать со своими чувствами, то друид обратился ко мне и, строго посмотрев на меня, сказал мне в полголоса:

— Неужели, Венестос, отец твой, поднявшийся вместе с твоей святой матерью в область вечного блаженства, будет доволен, что ты в галльской крови омываешь нанесённое ему оскорбление?

Я поник головой и потом громко сказал:

— Да будет так!

Таким образом кончилась война наша против паризов Лютеции. Старейшины просили меня прислать несколько всадников, чтобы присутствовать при исполнении приговора над виновными. Я поручил Карманно присутствовать при этом, а в провожатые ему дал Думнака и Арвираха. Они вошли в город, и при них в северные ворота выгнали обоих виновных. Палач, нанятый сенатом для наказания преступников, одно только прикосновение которого считалось позорным, гнал перед собой обоих злодеев до конца большого моста. Там он объявил им, что если они осмелятся перейти когда-нибудь через этот мост, то будут заживо сожжены; затем он толкнул каждого ногой. Они пошли, сопровождаемые проклятиями и криком народа.

Старейшины задержали наших всадников, чтобы угостить их вином из почётного кубка. Я узнал, что вечером во всех переулках городские барды воспевали доблести моего отца и великодушие сына.

Вся Галлия находилась в волнении. Почти все племена чувствовали тяжесть руки Цезаря, но никто из них не хотел терпеть поражения, и все старались сговориться с соседями, чтобы действовать общими силами. Послы переходили от одного племени к другому, и в ожидании общего восстания там и тут вспыхивали преждевременные беспорядки.

Со времени своего возвращения с острова Британии Цезарь всю Галлию опутал сетью своих шпионов.

Чтобы обеспечить себе друзей среди галлов он восстановил у карнутов и у зенонов царскую власть, исчезнувшую почти во всей Галлии. Царями он назначил людей, вся заслуга которых заключалась в низкопоклонничестве перед римлянами.

Карнуты убили своего предателя, зеноны тоже хотели убить своего, но он успел убежать. Цезарь отправил в эту часть Галлии легион, не столько для того, чтобы подавить беспорядок, на что у него не хватало людей, а чтобы наблюдать за волнениями.

На севере Амбиорикс возмутил эбуронов, и те взяли римский лагерь, уничтожили целый легион и сложили к ногам своего предводителя римского золотого орла, десять знамён и головы двух легатов[10], Сабина и Котты. Вскоре и другой римский легион подвергся нападению того же Амбиорикса и был так ловко окружён в своём лагере, что ни один человек не мог выйти из него!

Один легион был уничтожен и другому готовилась та же участь! Значит римлян-то можно было побивать!

На юге также мало-помалу готовилось всеобщее восстание галлов, и таким образом война и тайное восстание со всех сторон распространялись по стране паризов. Друид был прав: мы могли спастись только в союзе. Но всё-таки время взяться за оружие ещё не наступило. Мы были окружены легионами: вся сила Рима, по-видимому, сосредоточилась на этой части Галлии. Ещё с большими предосторожностями, чем обыкновенно, Цезарь устраивал лагеря, возвышая валы и усиливая караулы.

Нам следовало остерегаться, чтобы каким-нибудь неловким поступком не навлечь на себя бурю, и мы с величайшей осторожностью начали готовиться к восстанию. Во всех наших деревнях принялись ковать наконечники копий и стрел. Оружие, которого мы не умели делать, я поручил купить купцам Лютеции и просил, чтобы они хранили тайну. В лесу я вырыл громадные ямы и зарыл в них зерновой хлеб. Лошади были выпряжены из плугов и поставлены на овёс и ячмень, чтобы откормить их для войны.

Я постоянно посылал гонцов ко всем предводителям паризов, чтобы поддерживать в них бодрое настроение, и просил их всегда быть готовыми и на бросать нас в случае нужды; кроме того я собирал отовсюду сведения и часто ездил в Лютецию, где меня принимали с полным уважением, как дорогого гостя.

Зима прошла, наступило лето, потом и осень, а я всё ещё не мог подать знака к восстанию. Между тем вся Галлия подготовлялась, и Цезарь не покидал наших окрестностей, за исключением тех случаев, когда он отправлялся в тот или иной поход, о судьбе которых мы узнавали только по его окончании.

Таким образом этот год прошёл для нас довольно мирно; это был последний год перед всеобщим восстанием и страшной борьбой за свободу. В жизни моей он ознаменовался многими событиями, о которых я не могу умолчать.

В то время, как первые жёлтые цветы стали распускаться в сырых лесных прогалинах, Вергугодумно, один из старейшин Лютеции, приехал сообщить мне, что Цезарь созывает собрание всех галльских племён, друзей и союзников Рима, и что паризы должны послать туда своих уполномоченных.

— Отправляйтесь туда, если хотите! — отвечал я. — Что касается меня, то я не пойду: я не друг римлян.

— На тех, кто не явится на собрание, он будет смотреть как на врагов, и на них-то прежде всего пошлёт свои легионы. Наверное карнуты и зеноны не поедут. Это уж их дело. Нам же, как его ближайшим соседям, нечего обращать на себя его внимание.

— Ну да, обыкновенные уловки! — вскричал я. — Избегать первых ударов, не попадаться первыми навстречу бешеному зверю... Но ведь надо же кому-нибудь начинать!

— Отлично, — насмешливо отвечал мне старейшина. — Ты говоришь как герой. Отлично! Ну, так начнём! Прежде всего никто из паризов не должен показываться на собрании. Цезарь сразу заметит наша отсутствие. У него под руками четыре легиона, что составит с союзниками пятьдесят тысяч человек. Все они через три дня могут быть у нас. Готов ты принять их?

— Паризы храбры, — с некоторым смущением отвечал я.

— Да, но только нас будет всего десять тысяч против пятидесяти. Между нами много людей, никогда не бывших на войне, ремесленников, выведенных из мастерских, крестьян, плохо вооружённых, и рабов, которым совершенно всё равно, какому служить господину. У Цезаря же все настоящие солдаты, люди выдержанные, привыкшие к летнему зною и к зимнему холоду, способные сделать два перехода по горло в воде... И вот ты увидишь, как распорядятся в Альбе африканцы с чёрными лицами, для которых каждый гвоздь представляет ценность.

— Так что же делать?

— Не расходиться с нами. Жители Лютеции должны действовать за одно с жителями реки. Постараться, чтобы Цезарь не заметил на собрании нашего отсутствия. Наш совет пошлёт уполномоченных, и ты будь с ними, так как отсутствие такого предводителя, как ты, будет сейчас же замечено. Чем ты рискуешь? Надо непременно посмотреть этого человека и послушать, что он нам скажет. Это нам не помешает быть готовыми к предстоящей борьбе.