Германцы эти — народ совсем бездушный. Как бы вы их не оскорбили, при виде золота и добычи они забывают всё. Там были люди с незажившими ещё рубцами на лицах, нанесёнными римскими мечами, но Цезарь пообещал им дать плодородные земли в Галлии, и они тотчас же выступили в поход. Они до такой степени жадны, что раз, призванные Цезарем, набросились на его же лагерь, который и разграбили. Они готовы были бы ограбить родного отца.

Трудно представить себе воинов более жалкого вида, несмотря на их большой рост и сильное телосложение. Они дома живут весьма бедно и даже по самому страшному холоду ходят почти нагишом, потому что у них нет ни ткачей, ни шерстобитов. Они носят на плечах звериные шкуры и почти ничего более, так как ноги их едва прикрыты грубыми холщовыми штанами.

Оружие у них тоже необыкновенное: копьё их, которое может служить и багром, наносит раны самые ужасные. Многие из них не стыдятся обмакивать в яд концы своих стрел.

Так как сёдел они делать не умеют, то садятся прямо на маленьких лошадок с длинной шерстью, таких же грязных, как и седоки.

Неизвестно, каким образом они держатся на лошади, но сидят очень твёрдо и с криком и гиканьем несутся, как вихрь. Они всегда издают какие-то гортанные звуки, вроде волчьих, и походят более на хищных зверей, чем на людей. Со своими неочищенными от крови шкурами, с волосами, намазанными каким-то снадобьем для уничтожения насекомых, с тухлым мясом, которое они возят на спине лошади, они распространяют кругом отвратительный запах и заранее дают знать о своём приближении.

И вот римский франт Цезарь напустил на своих друзей эдуев и на нас этих хищных зверей.

Через несколько дней после нашего собрания на Бибракте Верцингеторикс стал на дороге, по которой Цезарь должен был проходить в римскую провинцию. Он надеялся перерезать ему путь и задержать его среди восставших народов.

Наша конница со страшной силой набросилась на римскую. Та уступила нашему натиску и укрылась за рядами пехоты. Мы уже готовились броситься на пехоту, как вдруг услыхали сильный лошадиный топот. Дикие вопли оглушили нас, и в воздухе распространился страшный запах. На нас летели германские союзники.

Прежде чем спустить на нас эту хищную свору, Цезарь дал им вволю вина, и некоторые из них были так пьяны, что сваливались с лошадей, а другие едва держались за гривы. Они не действовали оружием. Это не была правильная атака, а нападение бессмысленного стада. К несчастью, мы не успели ещё оправиться после нашей атаки; ни один из наших отрядов не успел стать в оборонительное положение и потому не мог устоять. Лошадь падала в одном месте, а всадник отлетал шагов за пятнадцать.

Как меня, так и Амбиоригу, и весь мой отряд спасла только небольшая роща.

Мы потерпели полное поражение. Я едва успел ускакать со своим отрядом к нашей пехоте. Пехотой тоже овладела паника, и мне пришлось следовать за ней и нестись мимо нашего покинутого лагеря, уже занятого неприятелем.

Не слушая распоряжений начальников, наши разбитые войска бросились к укреплённому городу Алезии.

Мы заняли склоны горы у подножья городских стен.

В Алезии ничего не было готово для приёма такого большого количества людей, так как паника, а не расчёт предводителей привели нас туда.

Площадка Алезии была почти такой же величины, как и площадка Герговии, но гора была вдвое ниже, и вокруг города возвышалось множество высоких холмов.

Положение наше было весьма неблагоприятно. Всех высот мы занять не могли, и для нас было очевидно, что их займут римляне и, окружив нас со всех сторон, будут наблюдать за всеми нашими действиями.

Цезарь разместил пехоту по холмам, и на следующий день, с восходом солнца, мы увидели насыпи, тянувшиеся почти между всеми холмами. Таким образом осаждающие могли беспрепятственно поддерживать между собой сообщение.

Верцингеторикс велел трубить сбор. Вся наша конница спустилась вниз с западной стороны, где протекает Бренна.

Она так стремительно напала на римских рабочих, что опрокинула их. Но в римских лагерях забили тревогу, и на нас бросилась римская конница вместе с германцами.

На этот раз мы не испугались германцев. Они могли ошеломить стремительностью, но оружие их никуда не годилось сравнительно с нашим. Сначала перевес был на нашей стороне, но приход легионов повернул дело против нас, и из города стали трубить отступление. Мы с трудом добрались до своего лагеря, преследуемые римлянами.

Вечером Верцингеторикс собрал начальников на военный совет и сказал:

— Через несколько дней мы будем заперты, как преступники в тюрьме. Мы будем лишены возможности кормить свою конницу, потому что здесь не то, что в Герговии, где в нашем распоряжении были большие пастбища, где наш лагерь получал ежедневно продовольствие. Уезжайте, галльские всадники! Пользуйтесь тем, что римляне ещё не совсем стянулись вокруг нас. Пехоте нашей уже не пройти: она вся осталась бы на месте! Вернувшись к себе, вы должны собрать людей, способных держать оружие в руках. Я прошу, чтобы вы подняли всю Галлию. Не забывайте, что здесь останется шестьдесят тысяч человек отборного войска, не считая многочисленного населения. Если вы испытываете хоть малейшую благодарность за услуги, оказанные мной общему делу, то спешите. Если мы убавим пайки до крайних пределов, то продовольствия у нас достанет всего на тридцать дней. Если вы опоздаете, то найдёте в стенах города сто тысяч трупов. И всюду будут говорить, что вы бросили вашего вождя.

Германский всадник ранил мне ногу, так что я не мог держаться на лошади. Начальство над своими всадниками я поручил Карманно и, обняв его, со слезами на глазах просил не оставлять нас и вернуться как можно скорее с паризскими новобранцами.

— Помни, что ты оставляешь нас в пасти волка!

Посреди ночи, когда луна спряталась за тучи, вся конница тихо спустилась вниз.

С городских стен мы внимательно прислушивались и дрожали от страха, как бы неприятель не услышал лошадиного топота, как бы ржание какой-нибудь лошади не встревожило его. Мы долго ждали, что вот-вот в римском лагере ударят тревогу, но всё было тихо.

Когда месяц вышел из-за туч, мы издали увидели блеск оружия нашей конницы и с грустью думали, что через тридцать дней, при свете такой же луны, нас, может быть, не будет уже в живых, если только Галлия не предпримет усилия спасти нас.

Верцингеторикс знал, что один лишний день может стоить нам жизни. Поэтому он приказал собрать все хлебные запасы, и всё было убрано и заперто в амбарах; а у дверей были поставлены часовые с мечами наголо. Каждое утро все воины получали по пайку, а невоины по полпайка. Мы страдали от голода, от жары и от беспокойства. А что, если тридцать дней минуют, и к нам не явятся на помощь?

Римляне, не переставая, и днём и ночью производили земляные работы. Целая сеть окопов окружала наш город, и с каждым днём кольцо становилось всё теснее и теснее. Вокруг города появились ямы, в которых торчали острые брёвна, а в зелени кустарников были спрятаны капканы.

Нельзя сказать, чтобы мы беспрепятственно дозволяли им производить работу: мы делали частые вылазки, завязывались кровопролитные сражения, оканчивавшиеся каждый раз не в нашу пользу.

Снаряды и камни, бросаемые римскими метательными орудиями, всего более наносили нам вреда, выбивая из строя множество людей. Баллисты пускали в нас страшные заряды с бронзовыми крыльями и стальными наконечниками, от которых нельзя было спастись никаким щитом.

Вскоре мы увидели по другую сторону римских лагерей, как работали под палящими лучами солнца целые вереницы галльских крестьян, погоняемых розгами. Там тоже поднимались укрепления, обращённые не к нам, а к долине.

При виде этого, мы стали терять надежду на помощь. Нашим друзьям, пожалуй, будет так же невозможно пробраться с той стороны, как нам прорваться с этой! Двери тюрьмы, закрытые для нас, были точно так же закрыты и для наших спасителей!