— Ты стараешься казаться хуже, чем ты в действительности есть, — проговорил я, — и преувеличиваешь нашу вину перед тобой. Не поддерживай в себе озлобления... Не губи души своей.

— Венестос! — перебила меня Амбиорига, хранившая до той поры глубокое молчание. — Оставь этого предателя! Пусть он идёт доносить Цезарю! Когда служители проконсула прибегут сюда, они не найдут меня живой.

Одну минуту меня подмывало броситься на Кереторикса и убить его, не дав ему проговориться, но раны мои так ослабили меня, что у меня недоставало сил вытащить меч. У Амбиориги мелькнула та же мысль, но у неё не было оружия.

— Послушай, — сказала она мне. — У тебя есть меч, а у меня сила. Я поражу этого предателя.

Кереторикс вынул меч из ножен и сказал:

— Драться с тобой? Нет, нет! Быть убитым, не отомстив? Да что вы? Убить вас? Ваша смерть от руки палача Цезаря будет для меня гораздо приятнее. Розги и секира ликтора, конечно, лучше моего меча.

К нам приближалась римская стража. Мы чувствовали, что погибли: мы не могли ни захватить Кереторикса, ни помешать ему исполнить его намерение. Мы пошли далее, но пошли не к свободе, ожидавшей нас в конце нашего счастливого пути, а к геройскому самоубийству или к позорной смерти.

Кереторикс окликнул нас, проговорив:

— Ну, до свидания, друзья мои! Через несколько минут вы увидите, умею ли я отдавать долг благодарности.

В эту минуту из груды покойников поднялась тень, бледная, окровавленная, с луком в руках. Не успели мы узнать Поредоракса, как свистнула стрела, и его бывший начальник, простреленный между плеч, упал ниц с пронзённым сердцем.

Поредоракс наконец смыл рабские знаки со своих плеч. Он снова лёг, глядя на нас помутившимися глазами.

Когда к нему подошла стража, он уже не дышал. Что же касается до Кереторикса, то солдаты повернули его и, небрежно отпихнув ногой к стене, проговорили:

— Ещё галльская скотина! Одной меньше, — вот и всё!

Они прошли дальше...

Таким образом предатель умер от рук богов, а не от наших, и преступная душа его опустилась в мрачную преисподнюю.

Мы продолжали наш путь и прошли к такому месту, где через городскую стену было видно всё вчерашнее поле битвы.

Только тут мог я начать говорить и сказал Амбиориге:

— Ну вот, я почти сделался наёмником Цезаря! Я, воин Верцингеторикса, приверженец свободы!.. Но зачем же ты кивнула головой, точно советуя мне принять предложение Цезаря?

— Зачем я кивнула головой? Какая-то высшая воля наклонила мою мятежную голову, и я тотчас же усмотрела будущее в неопределённой улыбке Цезаря, когда он сказал тебе: «Не римлян же дать мне тебе в противники!» Да, он даст тебе римлян. Он хочет удовлетворить жажду своего честолюбия кровью для него более дорогой, чем кровь галлов. Легионы римские сразятся ради свободы Галлии. Мы не могли их уничтожить, но они уничтожат сами себя. Иди! Иди помочь им! Вернись же к Цезарю и скажи ему: «Я твой!» Нет, ты не сделался из воина Верцингеторикса наёмником Цезаря: ты остаёшься галльским воином... Вернись к проконсулу. Я даю тебе одобрение за себя и за отца моего Амбиорикса, и за пленного Верцингеторикса, приговорённого к казни, и за всех усопших на поле битвы.

Вечером я увиделся с Цезарем.

— Прежде всего, — сказал он мне, — ты дашь мне клятву не принимать участия ни в каком восстании.

Как мог я принимать участие в каком-нибудь восстании? Я знал, что дома не найду ни единого всадника, ни единого конюха, ни даже крестьянина, способного взяться за оружие... Все пали в битве при Люкотице и под горой Алезией... Я знал, что у меня дома не осталось ни единой боевой лошади, ни копья, ни меча.

Я обещал Цезарю оставаться спокойным.

— Теперь вернись домой, — продолжал он, — И постарайся успокоить умы жителей Лютеции и паризов. Помни, что если что-нибудь меня ещё задержит в Галлии, то мне придётся отложить исполнение моих широких планов и замедлить наше славное шествие по пути к славе.

Затем он прибавил:

— Я не думаю, чтобы ты мне понадобился ранее, как через год. Я призову тебя, когда будет нужно.

Когда я вернулся в Альбу с Амбиоригой и с пятьюдесятью паризами, которых я спас от рабства, я нашёл свои владения совершенно разграбленными.

Все начальники, подвластные моему отцу, были убиты, и я отдал участки земли их детям. Владения мои были для меня слишком велики, так как земля имеет ценность только тогда, когда её можно обрабатывать и имеются люди. Но у нас столько погибло крестьян, что за сохой пришлось ходить старикам, женщинам и детям.

Почти все лошади погибли на войне; скот съело войско, и вместо быков приходилось запрягать в соху ослов и рабов. За недостатком рук трава осталась не скошенной, а засеянные поля, истоптанные проходившими отрядами, не дали и четвёртой части обычного урожая.

Вырыв золото и серебро, зарытое в известных мне местах, продав несколько клочков земли около горы Люкотиц обитателям Лютеции и заняв у них денег, я кое-как поправил хозяйство.

При посредстве моего друга Марона я выкупил у итальянских купцов многих из своих крестьян, взятых в плен. Кроме того, я взял на свои земли изгнанных из страны войной и вернувшихся обратно землепашцев, которые, потеряв кров и пристанище, женились на вдовах моих погибших крестьян.

Вы, конечно, угадали, что, прибыв на место, я прежде всего стал просить Амбиоригу согласиться выйти за меня замуж, чему столько раз мешали различные трагические события. Свадьба наша не была сыграна с былой роскошью. Свидетелями были несчастные крестьяне, несколько начальников соседних долин, избавившихся от смерти, и несколько старейшин Лютеции, которая только что начинала возрождаться. Свадебные подарки были скромны, так как все мы были бедны, но они были поднесены от души.

Друид, которого так любила моя мать, состарился точно на сто лет и дрожащим голосом проговорил над нами благословение. Слова венчания, в которых говорилось о счастье, довольстве, богатстве, плодородии, прямо опровергались окружавшей нас бедностью и боязнью подвергнуться новым испытаниям. Ржи, которой осыпают новобрачную, было очень мало, так как её берегли для посева. С тяжёлым сердцем и с глазами, полными слёз, преклонили мы колени у подножия кургана, насыпанного над телами моих доблестных родителей.

Даже само пиршество было печально. Где были люди, своей весёлостью оживлявшие празднества в Альбе? Где был Зубр-Боиорикс, Цингеторикс-Петух, Карманно-Кукушка, Думнак и Арвирах, два неразлучных героя? В какой области блаженства звучала арфа Вандило и где меч Придано? Куда делись геройские порывы, безграничная уверенность в силу наших рук, рассказы об охотах, и сражениях, весёлые песни и воинственные пляски с мечами?

Но печальная обстановка, при которой был заключён наш брак, не умалила нашего счастья.

Я наконец женился на женщине, предназначенной мне самими богами, женщине, которую я впервые встретил в лесу на берегу Сены; я женился на Амбиориге, дочери славнейшего народного вождя, ради которой я совершил столько славных подвигов, которая поддерживала во мне любовь к родине и повела меня по дороге героев.

Когда у нас родился первый сын, в ней произошла перемена. Она навсегда отказалась от меча, принялась за прялку и сделалась образцовой хозяйкой. Она была преданной супругой и нежной матерью. Глядя на неё с ребёнком на руках, улыбающуюся в ответ на его первую улыбку, никто не сказал бы, что это та самая женщина, которая топтала золотого орла римского легиона и которая упала под стенами Алезии, стащив вслед за собой целый плетень укреплений римского лагеря!

Мы старались устроить себе спокойную жизнь. Прошло то время, когда разъезжали гонцы из деревни в деревню, когда известия передавались криком с горы на гору и заставляли нас волноваться! Теперь Галлия безмолвствовала!

О тесте моём Амбиориксе мы не имели никаких сведений: он, вероятно, скрылся куда-нибудь, где мог жить на свободе.