Думнак, любивший давать всем прозвища, называл Цингеторикса петухом, Боиорикса буйволом, а Карманно кукушкой.

О других наших гостях я говорить не стану. Достаточно будет, если я скажу, что я не мог желать лучших зрителей для своих начинаний в военном Искусстве. Каждый из гостей привёз мне по подарку.

Именитые люди Лютеции поднесли мне широкий пояс из золочёной бронзы, замечательно искусно сделанный. От Цингеторикса я получил щит, отделанный вызолоченной бронзой, на которой был изображён бобр; от Боиорикса — шлем с прозрачным гребнем и с двумя орлиными крыльями. Даже Карманно, несмотря на бедность, подарил мне меч, стальное лезвие которого, вделанное в прочную рукоятку из слоновой кости, привело в восторг знатоков. Всадники и конюхи моего отца также сочли нужным одарить меня каким-нибудь оружием.

Теперь надо было доказать, что я стоил таких подарков. Лишь только стало светать, как я надел вооружение, освящённое старым друидом. Вскочив на богато осёдланную лошадь, я стал гарцевать на ней перед нашими гостями и крестьянами. Я перескакивал через изгороди и стены. Я бросался на столб, который на лету пронзал копьём и ударял щитом. Все поздравляли меня с успехом, и после этого начался пир.

В продолжение трёх дней в Альбе жило тридцать всадников, не считая наших, и двести конюхов из их свиты. Пришлось уставить столы под открытым небом. Кроме того, наши крестьяне и рабы сидели просто на земле и угощались остатками со стола.

Для этого празднества были изжарены целые бараны и быки, начинённые курами, гусями, утками, цаплями, журавлями и ежами.

Наши гости, томимые жаждой от солёных окороков, никак не могли утолить её, хотя кубки и кувшины подавались цепью, как вода во время пожара. Самый последний пастух получал в волю итальянских и римских вин. В последний день пиршество было в особенности так великолепно, что все старики и старухи вспоминают о нём.

Вандило пел свои лучшие песни; но под конец их не стали слушать, потому что все говорили одновременно. Даже Карманно стал разговорчив и высказывал правила и поучения так же мудро, как какой-нибудь друид. Отхлёбывая итальянское вино из золотого кубка, он ратовал против возрастающей роскоши и привоза иностранных вин, говоря, что они сгубят храбрость галлов. Цингеторикс рассказывал о сражениях и убивал сотни врагов, которых отец мой упорно старался воскресить. Два конюха завели ссору и схватились своим оружие; Думнак и Арвирах бросились разнимать им, и умиротворили так ловко, что лица оказались разбитыми у всех четверых. Гости из Лютеции вскочили на почётный стол, и среди блюд и кубков начали исполнять азиатский танец. Боиорикс был этим очень доволен и, завывая от радости, так ударил по столу кулаком, что стол сломался посредине, а танцоры и зрители очутились на земле вместе с блюдами и кубками.

Итак, я стал воином. Мать моя оказывала мне почтение, как хозяину дома. Отец обращался со мной, как с товарищем по оружию, выжидал случая, чтобы доставить мне возможность в схватке с неприятелем приобрести золотое ожерелье всадника.

По всей стране носились слухи о войне. Говорили, что римляне, давно спокойно сидевшие у себя в провинции, перешли за её границу. Во главе их шёл один из знаменитейших предводителей, человек, который выдавал себя за потомка богов.

На следующий год после моего посвящения, гельветы, находившие горы свои очень тесными, захватили страну эдуев[7]. Они уже добрались до прибрежных стран, как навстречу им вышел Юлий Цезарь. Он остановил их, разбил наголову и приступом взял их укрепления. Из пришедших трёхсот пятидесяти тысяч человек в горы и в ледники вернулось не более ста тысяч.

Затем Цезарь пошёл против диких германцев, нисколько не устрашась громадного роста и ужасного вида воинов, которые в продолжение четырнадцати лет не спали под кровлей. Он разбил их и отбросил в глухие леса Германии.

В Альбе немало говорили об этих битвах. Многие восхваляли храбрость римских легионов, восхищались мудростью Цезаря и хвалили его за то, что он оградил Галлию от нашествий диких гельветов и ещё более Диких германцев.

— Вот, — говорил моему отцу один из его воинов, — вот человек, к которому бы тебе следовало послать твоего сына для первых военных уроков! Или лучше сказать, всем нам следовало бы встать под его знамёна: там можно приобрести славу и получить добычу. Цезарь хорошо примет храбрецов. Римляне всегда ценили храбрость галлов. Сколько наших сражалось под их знамёнами!

— Это так, — отвечали другие воины, — но сколько наших пало под их мечами и копьями! Припомните те галльские племена из Италии, которые были выгнаны, покорены и лишены своих земель. Из чего состоит римская провинция, как не из покорённых галльских племён? Неужели вы не знаете, что римляне имеют ввиду только одно: порабощение рода человеческого? Им всё с руки: земли Европы и государства Азии и Африки. Сначала они завоевали Галлию около По, потом они напали на Галлию около Роны; теперь наступил черёд нашей Галлии. Нет, Беборикс, если ты хочешь вести на войну твоего сына и нас, то не под этими знамёнам надо нам воевать. В тысячу раз лучше было бы нам пойти на помощь к гельветам, которые всё-таки наши братья, или же к королю германцев, по-видимому человеку храброму. Римляне! Пусть уж они остаются в своём Риме! Или же пусть они уважают границы провинции, которую называют римской и которую украли у Галлии.

— Позволь, — возражали сторонники Италии, — если Цезарь побил гельветов, то побил за то, что они теснили эдуев и хотели отнять земли у прибрежным жителей океана. Юлий Цезарь явился для эдуев богом-избавителем, и они сами призвали его.

— Не говорите нам об эдуях! Не в первый раз они виновны в том, что призывают в Галлию римлян. Из тщеславия или по глупости они позволили убедить себя, что они братья римлян, и с рабской покорностью просили называть их союзниками. Эдуи предатели. Это народ, испорченный богатством своих городов и земель, заботами о своём обогащении и хлопотами и своих виноградниках... Пусть Таранис побьёт их градом! Чтобы вывозить в Италию свои припасы, свиней, свои горшечные товары, они готовы продать Галлию римлянам. Предводители их все без исключения низкопоклонством добиваются милостей консулов[8]; друиды их не верят более в Тейтата; народ их поклоняется только деньгам. Это уже не галльский народ, это Рим, водворившийся в сердце Галлии. Да и наши соседи ремы не лучше их. Они, пожалуй, ещё глупее их, потому что вообразили, что происходят от Рема, брата Ромула... вскормленных волчицей! Есть чем гордиться — таким происхождением! И вот у ворот наших деревень появился ещё народ братьев и союзников Рима, ещё народ изменников!

— Но ведь Цезарь, одержав двойную победу, спокойно вернулся теперь к себе в провинцию.

— Ну конечно, чтобы набрать там новые легионы! Вот увидите, что он скоро вернётся. Он примется за прежнюю игру: рассорит и доведёт галлов до междоусобицы. Вот подождите! Подождите!

Такого рода разговоры велись всюду. И о войне толковали не только предводители, всадники и конюхи, но и простой народ тоже начинал волноваться. Пастухи, выгнав в поле стада, землепашцы, оставив на пашне свои плуги и волов, дровосеки, опираясь на топоры около надрубленных дубов, все держали совет и рассуждали о римлянах. Они зачастую всё путали, но это не мешало им с жаром рассуждать, стоя за Рим или против него, не зная хорошенько, что говорить, и доходя нередко до рукопашной. Женщины, полоща бельё, зачастую останавливались, подняв валек и разинув рот, слушая какую-нибудь из своих товарок, рассказывающую, что Рим — это богиня, а Цезарь — сын её, отданный львице как кормилице. Вся Галлия разделилась на две партии: одни стояли за Цезаря, другие были против него.

На следующий год волнение в Альбе ещё более усилилось. Говорили, что вся Бельгика встаёт: она находила, что римляне слишком близко подошли к ней. Обитатели левого берега Рейна набрали триста тысяч воинов. Вся местность между Мозой и Британским проливом взялась за оружие.