Думнак достал нож и перерезал верёвки.

— Теперь, — сказал он, — его можно развязать: так как он уже три дня ничего не ел, то, пожалуй, будет подобрее. Вот спросите-ка у Арвираха, чего нам стоило взять его!

Сбросив с себя пёструю безрукавку, Думнак показал на плече рану, не столь глубокую, сколь широкую. Трудно было сказать, каким орудием была нанесена эта рана. Думнак, вытащив из-за пояса какой-то странный предмет, сказал нам:

— Ну вот, смотрите, какое оружие у этого парня!.. Когда мои кости столкнулись с этой штукой, я поблагодарил свою мать за то, что она родила меня с такими крепкими костями... Иначе пришёл бы им конец... Голова моя тоже не осталась бы цела, если бы я не отскочил в сторону!..

Он подал оружие моему отцу.

Представьте себе речной продолговатый камень в форме топора, с одной стороны заострённого как гвоздь, а с другой с заострённым лезвием. Острым концом это странное оружие было воткнуто в дыру, проделанную в длинном оленьем роге, и прикреплено верёвкой, сплетённой из древесной коры.

Существо, которое до сих пор только рычало и показывало нам когти, вдруг вскочило на ноги и испустило крик, какого нам не приводилось до сих пор слышать. Думнак бросился на своего пленника сзади и схватил его в охапку. Только с помощью нескольких воинов и после самой ожесточённой борьбы удалось наконец овладеть этим рычащим, извивавшимся и старавшимся укусить чудовищем.

Опомнившись от волнения, я подошёл и увидел, что это был человек.

Ростом он был не выше мальчика тринадцати лет, но в плечах шире любого воина и с замечательными мускулами на руках и на ногах. Из-под целого леса чёрных волос, ниспадавших до самого пояса, сверкали миленькие чёрные глазки, с испуганным и свирепым выражением. Лоб у него был низкий, узкий и покатый, сморщенный, как старое сухое яблоко; нос широкий, губы толстые и покрытые волосами; выдающиеся вперёд большие челюсти напоминали хищного зверя. Борода у него была редкая, но всё тело покрыто волосами. Руки у него были до такой степени длинны, что пальцы касались колен, и на них, точно так же, как и на ногах, были чёрные когти. Вместо всякой одежды на нём была рубашка из крысьих шкурок, и шею украшало ожерелье из раковин. Когда к нему подходили, он начинал биться и скалил белые, острые, как у волка, зубы; верхние два зуба были значительно раздвинуты.

— За три дня пути отсюда, — рассказывал Думнак, — в страшной чаще мы нашли пещеру. Из неё доносился ужасно тяжёлый запах, и кругом лежали наполовину съеденные и наполовину разлагавшиеся животные. Несмотря на проливной дождь мы не решились войти в пещеру, а встали под выступ скалы. Вдруг из чёрного отверстия бросился какой-то мохнатый клубок... Я кинулся в сторону, и только этим спас себе жизнь, так как эта каменная секира задела меня за ухо и ушибла плечо. К счастью, разбойник споткнулся о корни и растянулся во весь рост. Мы бросились на него и связали его верёвками. Сами понимаете, легко ли нам было! Вдруг мимо нас с отчаянным криком пронеслась мохнатая фигура. Мы с трудом успели рассмотреть, что это женщина, — вероятно, жена нашего пленника. Она убежала с двумя детьми. Тут мы вошли в пещеру, но тотчас же вышли: там было не продохнуть. При свете факела мы разглядели пещеру. Не стану ручаться, чтобы среди скелетов кабанов и ланей там не было и человеческих костей и черепов... Теперь, я думаю, ему надо дать что-нибудь поесть... После трёх дней поста он почувствует ко мне благодарность...

Со всевозможными предосторожностями Думнак развязал одну руку пленника.

— Хочешь, — сказать я Думнаку, — я прикажу изжарить ему кусок мяса?

— Изжарить? Ему-то!.. — захохотав, вскричал Думнак. — Ну, этот господин вовсе не такой изнеженный... Вот увидишь!

Рукояткой своего копья Думнак убил петуха, бродившего поблизости и только собиравшегося прокричать своё победоносное «кукареку». Он поднял трепетавшую птицу и подал её дикарю. Тот с быстро той молнии схватил её, немного оцарапав руку Думнака. Острые зубы его вцепились в петуха, так что у того только кости затрещали и посыпались перья. Дикарь кряхтел и пыхтел, как дикая кошка, готовых укусить руку, которая осмелилась бы протянуться чтобы отнять у него добычу. От петуха остались только перья, разлетевшиеся по двору. Из кастрюльки с длинной ручкой ему дали выпить сикеры[3]. После этого он заворчал, захрюкал и, пробормотав что-то на непонятном языке, точно заснул.

Несмотря на все усилия Думнака приручить своего пленника, он ничего не мог с ним сделать. Он только меньше кусался и царапался, но не спускал глаз с леса.

Однажды Думнак дал ему сикеры немного более обыкновенного; дикарь пришёл в бешенство, стал рваться и кончил тем, что убился об угол дома.

Никто его не пожалел. Отец мой, боясь за меня, уже много раз просил Думнака избавить деревню от этого «отвратительного животного».

Точно ли это был первобытный человек? Родился ли он диким человеком, или одичал потом? Этого сказать я не могу. Возвращаюсь к обитателям нашей деревни.

Отцу моему принадлежали все земли в долине Кастора. Один из моих предков завоевал их, когда пришёл с небольшим отрядом белтов и выгнал кельтов.

Все предводители, — их было пятнадцать человек, — настроившие деревни и укреплённые дома на реке, говорили, что всё это они получили от моего деда. Они считали себя обязанными являться к отцу на помощь в случае нужды со всеми своими воинами, брать его в посредники во всех своих распрях и воевать с врагами под его знамёнами. Они говорили, что они его младшие братья, и называли его старшим братом.

В сущности, у нас ничего не было, кроме Альбы, но владение это было очень велико. Оно тянулось вдоль реки до бобровой плотины, а в ширину доходило до горы Люкотиц, возвышавшейся над островом Лютеция. Оно состояло не только из той деревни, в которой мы жили, но и из двух десятков других деревень, которые отец мой нередко объезжал.

Земля обрабатывалась свободными крестьянами. Отец мой давал им сохи, бороны, рабочих быков и в Случае нужды доставлял даже семена. Он разделял с ними урожай и прирост скота. Наши крестьяне считали, что земля принадлежит им настолько же, насколько и нам. Они, следовательно, добровольно работали на общей земле, очень довольные, что могут помочь своему господину и доставить ему излишек. Они утверждали, что они из одной с ним семьи, одной крови, и называли его «отцом», а он называл их «детьми». Рубашки они носили из той же ткани, что и он, с такими же зелёными и красными полосами и клетками, на шапки они пришпиливали так же, как и он, перо цапли. Чужестранцу стоило только встретить кого-нибудь из них на дороге или на рынке, чтобы сказать:

— А! Этот человек из Альбы.

Или же:

— Это один из детей Беборикса: это кастор.

Во время войны он мог призвать их к оружию, и они тотчас же являлись, готовые умереть за него.

Мать мою они почитали как свою родную, и, когда я проходил мимо их хижин, они ласково следили за мной взором и, желая мне всего хорошего, говорили:

— Посмотри-ка, жена, каким красивым и крепким становится наш маленький Венестос. Он будет, как отец, грозен с врагами и добр к своим детям-крестьянам.

Рядом со свободными крестьянами у нас были и рабы. Они принадлежали нам, как сохи и скот. Одни были потомками кельтов, оставшихся на этих местам после бегства своих предводителей, а другие были взяты в плен в войнах против германцев или же даны купцами моему отцу и деду в обмен на мешки с рожью, на скот и на стада свиней. За хорошую боевую лошадь давали четырёх рабов.

Они принадлежали моему отцу и, следовательно, обязаны были отдавать ему весь свой труд; но отец мой кормил их в голодное время и лечил во время болезни. С ними обращались так же хорошо, как и с другими, и они выказывали нам всем большую привязанность. Большая часть из них жила уже так давно на нашей земле, что не помнили своей родины и забыли свой родной язык. Тяжёлые полевые работы притупляют умственные способности и делают людей забывчивыми, а это большое счастье для них!