Намного страшнее.

И что самое странное? Могу поклясться, что он стирал кучу белья. Да. Стирал!

Прижав ладони к глазам, я мотнула головой. Этого не может быть. Этого не может быть. Но мне это не снится. И я поняла, что увидела: этот монстр засовывал гигантскую пачку белых, грязных полотенец и тому подобного, которые я оставила в корзине, в машинку. Ладно.

Это реально. Это происходит. И что мне делать? Томмазо где-то в доме, или… Дерьмо. Он ушёл. Они забрали его, и теперь я совсем одна.

— Шарлотта? — Раздался громкий стук в дверь. — Шарлотта! С тобой всё в порядке?

— Томмазо?

— Да, — крикнул он через толстую дверь. Я едва могла его слышать. — Почему ты побежала в комнату?

— Монстр где-то там! Будь осторожен.

— Чар, нет никакого монстра.

— Есть. Я только что видела его в прачечной.

— Это был я. Открой дверь.

Он? Нет, я знаю, что видела.

— Ты стирал кучу… — Мой голос затих, а мозг начал обрабатывать информацию со скоростью машины, которая застряла в грязи и наматывает её на колёса. Наконец, мысли перестали вертеться. Монстры не стирали бельё. Я видела сон, или ходила во сне, или что-то подобное.

Я открыла дверь, и высокое мужественное тело Томмазо заполнило пространство, его тёмные глаза мерцали от беспокойства. О, чёрт. Это определённо не монстр. На нём всё ещё тёмно-синяя рубашка. Он выглядит сексуально, безупречно и…

— Подожди. Почему ты стирал бельё? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Наверное, хотел просто чем-то заняться.

— Последняя ночь в качестве свободного человека, а ты стираешь мои грязные полотенца. Странно.

— Я ещё помыл твой холодильник.

— Вау. Ты идеальный. И странный, — добавила я.

— Ты считаешь меня идеальным?

— Возможно. Ладно, да. Даже шрамы у тебя на груди сексуальные, потому что они сделали тебя тем, кто ты есть.

Сейчас больше, чем прежде мне хотелось знать, как он их получил. Я хочу знать всё.

Казалось, он смутился.

— Что? — спросила я.

Он чуть наклонил голову, изучая меня.

— Мне интересно, что бы было, встреться мы раньше.

Я не знала. Но если бы всё было иначе и мы бы «сработались», ему пришлось бы наблюдать, как я медленно схожу с ума — совершенно дерьмово для него.

— Я хотела бы провести с тобой больше времени.

— Я тоже, — сказал он, глядя на свои идеально отполированные, дорогие на вид чёрные кожаные туфли. Вероятно, итальянские, как и их владелец.

Боже, что в этом мужчине заставляло меня так сильно страдать? Печаль, тоска, желание и так много других чувств, которые невозможно выразить словами.

Я взглянула на часы на прикроватной тумбочке.

— У нас есть ещё несколько часов до восхода солнца.

— И? — спросил он.

— И, кажется, я должна тебе ещё восемь ответов. — На самом деле, я хотела сказать, что действительно хочу перейти на новый уровень.

Он слабо улыбнулся, и я впервые заметила, что под его ухоженной чёрной щетиной скрывается ямочка.

— Я бы с удовольствием разделил с тобой эти последние часы.

Вытянувшись рядом и положив голову ему на руку, прижимаясь к груди, я слушала его глубокий и мелодичный голос. Он говорил, что хочет задать мне вопросы, но вместо этого начал рассказывать о своей жизни. Он вырос в маленькой итальянской деревушке недалеко от Неаполя, и у него было несколько братьев и сестёр. Они проводили лето, словно, как во сне, играли в прятки среди оливковой рощи, помогали бабушке и матери ухаживать за виноградниками, плавали в пруду у дома, принадлежавшего их семье на протяжении десяти поколений. Дом пережил не одну войну, политическое движение, засуху и соседскую вражду.

— У нашей земли своя история, — сказал он, рассматривая потолок. — Она пропитана потом и слезами моей семьи, а иногда и кровью, но, прежде всего, она наполнена нашей любовью. Пятьдесят акров, четыреста лет, более ста восьмидесяти Фиерро родились на этой земле, работали и умерли на ней. Очень много Фиерро. И тембр в его тоне отражал глубокое чувство гордости за то, откуда он родом.

— Ты бываешь дома? — спросила я, зная, что его семья трагически погибла.

— Нет. Хотя владею поместьем и забочусь о нём, но не могу вернуться. Там слишком много воспоминаний.

— И ты не можешь его продать, — предположила я. Земля слишком драгоценна и наполнена богатой историей.

— Да.

— Понимаю.

Наступил момент тишины, и я эгоистично задалась вопросом, действительно ли он чувствует себя комфортно, рассказывая мне всё. Или просто, потому что я хотела услышать.

Глубоко вдохнув его пряно-сладкий аромат, проникающий в лёгкие, я спросила:

— Ты когда-нибудь вернёшься?

— Думал когда-нибудь, но теперь, возможно, никогда больше не буду свободен.

Я посмотрела на него. Его квадратная линия подбородка, манила провести по щетине. И по точёному прессу. И его…

«Сосредоточься, Чар. Сосредоточься».

— Они не могут держать тебя вечно.

Он усмехнулся.

— На самом деле, могут. Это самая тревожная часть.

— Что ты сделал?

Убийство, измена, терроризм? Приговорить кого-то к пожизненному заключению — большое дело.

— Как я уже сказал, нарушил правило.

Хорошо.

— Какое правило?

— Я не имею права говорить.

Сев, я посмотрела на красивого мужчину, растянувшегося на моей кровати, его расстёгнутая рубашка позволяла рассмотреть немного тёмных волос на верхней части груди. Я сопротивлялась желанию наклониться и погладить их. Потому что тогда встану на скользкий путь, чего мне действительно хотелось. А ещё хотела узнать Томмазо лучше. На самом деле узнать.

— Сколько людей ты убил? — спросила я, в надежде, что он ничего не ответит.

Его лоб и тёмные брови нахмурились.

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Ты сказал, что тебя приговорили к пожизненному заключению.

— Да, но не за убийство.

— Тогда? — спросила я.

Я видела, как он раздумывал, но потом сдался.

— После того, как мою семью убили, и я потерял всё. Решил уйти, отправиться без команды или какой-то поддержки, на охоту за группой очень опасных людей — религиозных фанатиков. Только их религия — смерть и зло. Мы отслеживали их в течение нескольких месяцев, и я знал, что лучше не нарушать наши протоколы, но мог думать лишь о том, как выплеснуть ярость. Может, действительно я хотел просто умереть, не знаю. После похорон семьи я в одиночку улетел в Мексику, никому не сказав, куда направляюсь. И меня схватили.

— О Боже. Ты, видимо, был в ужасе, — сказала я, пытаясь представить, через что он прошёл.

— Нет. Я был слишком зол. Но если бы остановился на мгновение и подумал о том, что делаю, не стал работать в одиночку. Но я убежал, и подумал, что мне повезло, когда заметил одного из этих людей в джунглях, не слишком далеко от того места, где мы поймали нескольких месяц назад. Я проследил за ним до храма, покрытого каменными масками. И как раз в момент, когда подумал, что, наконец-то, поймал его, понял, что охотились за мной. — Ловушка. Как ужасно. Томмазо продолжил: — Они отвели меня в свои пещеры под руинами и пытали. Затем промыли мне мозги и заставили делать много того, чем я не горжусь.

Я прикрыла рот рукой.

— Какой ужас.

— Так и есть. В основном потому, что находился в полубессознательном состоянии, когда действовал от их имени.

— Так ты действительно убивал людей?

— Пытался. И одна из них женщина, которая была мне небезразлична и которую по сей день считаю своим другом.

— Пожди. Твой мозг был захвачен. Ты пытался кого-то убить, но не сделал этого. И отправишься в тюрьму навсегда, потому что?..

— Всё сложно.

— Ну и что? Они не могут так поступить с тобой. Ты самый благородный, самый милый, самый прямой человек, которого мне доводилось встречать. И, могу добавить, совершенно сексуальный. А ещё джентльмен. И у тебя отличный вкус в одежде и автомобилях.