— Что это значит? Ну-ка выкладывай, что у тебя там…

Ясин тихо произнёс:

— Положение очень серьёзно…

— Серьёзно?!

— Да. Я пришёл сюда, чтобы немного развеяться и успокоить нервы. И почему Зануба выбрала именно эту ночь, чтобы родить? Я утомился ходить туда-сюда между Каср аш-Шаук и Суккарийей, врачом и повитухой. Их состояние критическое. Даже сама вдова покойного Шауката посмотрела на лицо своего сына и воскликнула: «Боже, сохрани!.. Ты должен был сначала забрать меня!» Твоя мать очень сильно встревожилась, но та не обратила на неё внимания и своим хриплым голосом сказала: «Так выглядят члены семейства Шаукат, когда за ними приходит смерть. Я уже видела, как умирал его отец, дядя, а до того и дед!» От Халиля осталась одна тень, как и от его детей. Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха…

Камаль проглотил собравшуюся во рту слюну и сказал:

— Возможно, что эти подозрения напрасны!

— Возможно! Камаль… Ты не ребёнок, и должен знать, по крайней мере, столько же, сколько знаю я. Врач говорит, что их положение критическое!..

— Всех?!

— Всех!.. И Халиля, и Усмана и Мухаммада. Боже мой! До чего же ты несчастна, Аиша!..

Во мраке перед глазами Камаля предстала вся семья Аиши: они смеялись, как он когда-то видел их в прошлом. Счастливы те, кто смеётся, кто живёт так, словно жизнь это просто невинная забава. Когда же Аиша снова засмеётся от всего сердца? Точно так же, как был отнят у них Фахми. Англичане или тиф — какая разница?! Или ещё какая-нибудь причина. Вера в Аллаха — вот то, что превращает смерть в мудрость и непреложный приговор, вселяющие изумление, тогда как на самом деле смерть — не что иное, как своего рода злая шутка.

— Это самое ужасное, что я слышал в жизни!..

— Да, это так, но что можно поделать? И какое преступление совершила Аиша, чтобы заслужить такое?! Господь мой, где же Твоё прощение и Твоё милосердие?…

«Есть ли какая-нибудь возвышенная мудрость, которая может оправдать массовое убийство? Смерть точно следует законам „шутки“, но только вот как нам смеяться, когда мы сами являемся объектом этой шутки? Может быть, ты способен встретить её с улыбкой, если постоянно будешь созерцать, беспристрастно обдумывать и правильно понимать. Это и есть победа одновременно и над жизнью, и над смертью. Вот только что всё это значит для Аиши?!»

— У меня голова кружится, брат!..

Ясин тоном мудреца, который Камаль слышал впервые в своей жизни, произнёс:

— Таков мир, и нужно узнать его таким, каким он есть на самом деле…

Он вдруг встал и сказал:

— А сейчас мне нужно идти…

Камаль умоляюще попросил:

— Останься со мной ещё на время…

Но тот, оправдываясь, сказал:

— Уже одиннадцать, и я должен пойти в Каср аш-Шаук, чтобы убедиться, что с Занубой всё в порядке, а затем я вернусь в Суккарийю, чтобы быть рядом с ними. Кажется, сегодня ночью мне не удастся поспать и часу, и только Аллах знает, что ждёт нас завтра…

Камаль встал и в тревоге сказал:

— Ты говоришь так, как будто всё кончено. Я сей же час отправлюсь в Суккарийю..

— Но ты должен остаться с детьми до утра. И постарайся поспать, а иначе я буду сожалеть, что был с тобой так откровенен!

Ясин покинул крышу, а Камаль последовал за ним, чтобы проводить до входной двери. Когда они проходили мимо верхнего этажа дома, где спали дети, Камаль печально заметил:

— Бедные дети. Как же плакала Наима в последние дни! Как будто она сердцем догадалась о том, что там…

Ясин пренебрежительно ответил:

— Дети быстро забудут обо всём. Помолись лучше о милости Божьей ко взрослым…

Когда они вышли во двор, до них донёсся голос с улицы, который громко выкрикивал: «Спецвыпуск газеты „Аль Мукаттам“!» Камаль удивлённо пробормотал:

— Спецвыпуск «Аль-Мукаттам»?!

Ясин горестно сказал:

— Ох, я знаю, о чём там говорится. Я слышал, как люди распространяют новости об этом, пока шёл к тебе… Саад Заглул умер!..

Камаль воскликнул в глубине души:

— Саад?!

Ясин остановился и повернулся к нему:

— Не принимай это так близко к сердцу, нам достаточно собственных проблем!

Камаль глядел в темноту, не говоря ни слова и не двигаясь, как будто забыл о Халиле, Усмане, Мухаммаде и Аише, забыл обо всём, кроме того, что Саад Заглул умер. Ясин продолжил идти и сказал ему:

— Он умер, сполна насладившись жизнью и величием. Чего ещё можно пожелать ему?! Да смилостивится над ним Аллах…

Камаль следовал за ним молча, а когда его оцепенение прошло, он и не знал, как в таких печальных обстоятельствах воспринять эту новость. Но если приходят сразу несколько бед, они сталкиваются между собой. Так же было, когда умерла его бабушка сразу после трагической гибели Фахми, и никто не проливал по ней слёз. Значит, теперь умер и Саад. Герой ссылки, революции, свободы, конституции умер. Почему бы ему не скорбеть по нему, если всё лучшее, что перенял Камаль своим духом, было результатом его воспитания и вдохновения!

Ясин остановился снова, чтобы открыть дверь. Затем протянул ему руку и пожал её. Тут Камаль вспомнил одну вещь, которая давно выскочила у него из головы, и со смущением из-за своей забывчивости сказал брату:

— Я попрошу Аллаха, чтобы к твоему возвращению твоя жена уже благополучно родила…

Собираясь уходить, Ясин ответил:

— Иншалла, а я надеюсь, что ты спокойно заснёшь…

Головы их склонились к жаровне, а руки распростёрлись над огнём: худые жилистые — Амины, жёсткие — Аиши, похожие на черепаший панцирь — Умм Ханафи, белоснежные и прекрасные — Наимы.

Январский мороз почти застыл в виде снега по краям гостиной, той самой, которая сохранила свой старый облик: те же разноцветные циновки, диваны, расставленные по углам. Исчез лишь старинный газовый светильник с потолка, а на его месте висела новая, электрическая лампа. Это место также изменилось, и кофейные посиделки вновь стали проводиться на первом этаже. Весь верхний этаж переместился вниз, дабы облегчить жизнь отцу семейства, которому сердце уже не позволяло взбираться по ступеням наверх. Перемены затронули также и членов семьи. Тело Амины высохло, а волосы её покрыла седина. И хотя ей только недавно исполнилось шестьдесят, выглядела она лет на десять старше. Но перемены в Амине были ничем по сравнению с тем упадком и разрушением, что произошёл с Аишей. Вызывало ли это насмешку или, наоборот, жалость, но волосы её по-прежнему отливали золотом, а глаза — небесной синевой. Но о каком же недуге свидетельствовали её угасший взгляд, не внушавший и намёка на то, что в нём теплилась жизнь, и эта бледная кожа? И было ли это лицо, на котором выступали кости и ввалились глаза и щёки, лицом женщины тридцати четырёх лет? Зато, судя по Умм Ханафи, годы у неё, казалось, не отняли ничего, почти не затронув ни полноты, ни мясистости, разве что скопились, словно пыль или корка на коже, вокруг шеи и рта. Но в её задумчивых глазах выражалось участие в молчаливая печаль всего семейства. Одна Наима в этом коллективе выглядела словно роза, которую посадили на кладбищенском дворе. Она созрела и превратилась в прекрасную шестнадцатилетнюю девушку. Голову её покрывал нимб из золотистых волос, а личико украшали голубые глаза. Она напоминала Аишу в годы её юности, или даже была ещё более пленительной, хотя и худенькой и тонкой, словно тень. Взгляд её был кротким и мечтательным, источавшим чистоту, наивность и удивление миром. Наима прислонилась к плечу матери, как будто не желая расставаться с ней ни на миг.

Умм Ханафи, потирая руки, протянутые над жаровней, сказала:

— На этой неделе строители наконец закончат проект дома по прошествии полутора лет…

Наима насмешливым тоном заметила:

— Дом дядюшки Байуми-продавца щербета…

Аиша оторвала глаза от жаровни и на миг посмотрела на Умм Ханафи, однако не прокомментировала её слова никак. Они уже знали о сносе дома, который когда-то принадлежал господину Мухаммаду Ридвану, для строительства на его месте четырёхэтажного особняка для дядюшки Байуми-продавца щербета. Это всколыхнуло старинные воспоминания о Мариам и Ясине. Вот только где же Мариам? А ещё это напомнило о матери Мариам и Байуми, которому достался дом частично по наследству, и частично путём выкупа. В те дни жизнь была другой, а сердце не знало забот!.. Умм Ханафи снова заговорила: