— Но что же воодушевило тебя в одном единственном педагогическом колледже, словно он присвоил себе все знания?! И что тебе не нравится, например, в юридическом институте?.. Разве среди его выпускников нет великих людей, министров? Разве он не дал образование Сааду-паше и ему подобным?

Затем, уже более тихим голосом и мрачным взглядом, отражавшимся в глазах, он продолжал:

— И именно этот институт выбрал для себе покойный Фахми после некоторых раздумий, и если бы смерть не забрала его, то сегодня он был бы прокурором или судьёй. Разве нет?

Камаль огорчённо сказал:

— Всё, что вы говорите, правда, папа. Но я не люблю юридический институт!

Отец ударил ладонью о ладонь и произнёс:

— Он не любит!.. А какое отношение имеет любовь к знаниям и учёбе?!.. Скажи мне, что ты так любишь в этом педагогическом колледже? Я хочу знать, какие такие заманчивые красоты в нём соблазнили тебя, или ты один из тех, кто любит всякую ерунду? Говори же, я весь внимание…

Камаль пришёл в движение, словно призывая все свои силы, чтобы объяснить отцу то, что было таким непонятным для него, но он допускал, что миссия его будет тяжёлой, и в то же время был убеждён, что все его усилия принесут ему лишь ещё больше саркастических замечаний, которые он уже имел честь отведать во время своего спора с отцом. Помимо всего прочего, для него самого не была очевидной и определённой его цель, чтобы он смог объяснить её отцу. Что же он мог сказать?.. Он может узнать, если немного подумает, чего он не хочет, и право не было его самоцелью, также как и экономика, география, история, английский язык, несмотря на то, что он оценил важность последних двух дисциплин для себя, когда изучал их в школе. Это было то, чего он не хотел. Но чего он хотел?.. В нём бушевали страсти, которым нужно было уделить внимание и подумать, прежде чем определить свои цели. Вероятно, он и не был уверен, что сможет их достичь в педагогическом колледже, однако склонялся к тому, что самым кратчайшим путём к ним будет педагогический колледж. Разные стремления бушевали в нём, вызванные всем прочитанным, и не могли уместиться на одной странице: то были литературные, социальные, религиозные статьи, эпос о поэте Антаре, сказки «Тысяча и одной ночи», поэма «Аль-Хамаса», сочинения Аль-Манфалути, основы философии, при том, что иногда связь между его стремлениями не отделялась от мечтаний и фантазий, которые давным-давно в нём раскрыл Ясин, и даже мифов, что мать посеяла в его душе ещё раньше… Он хотел бы назвать этот таинственный мир словом «мысли», а себя в нём — «мыслитель», ибо верил, что жизнь мысли была высочайшей целью человека, возвышавшейся своим лучезарным характером над всем материальным, над положением и титулами, а также всем остальным поддельным величием… Да, это так!! Были ли отчётливы её детали, или нет, добьётся ли он этого в педагогическом колледже, или его учёба там будет лишь средством достижения этой цели, но его ум никогда не сможет отказаться от неё. Однако, по правде говоря, нужно было признать существование сильной связи между педагогическим колледжем и его сердцем, точнее, его любовью!.. Как такое было возможно? Ведь между его возлюбленной и правом или экономикой не было никакой связи, хотя имелись связи, пусть даже скрытые и тонкие, между религией и духом, нравственностью и философией, и всеми теми областями знаний, что содержали их в себе, и которые он хотел пить из самого истока. Эти секретные связи были похожи на связь пения и музыки, в которые он мог проникнуть в пылу восторга и опьянения. Он находил всё это в себе и твёрдо был убеждён в том. Но что же сказать отцу?.. Он ещё раз прибег к хитрости и сказал:

— В педагогическом колледже преподают благородные науки, вроде всеобщей истории человечества, английского языка!..

Пока он говорил, отец разглядывал его, но внезапно чувства презрения и гнева покинули его. Он смотрел на него и как будто видел впервые — и его худощавость, и непомерно большую голову и крупный нос и длинную шею, и во всём его внешнем виде он находил какую-то странность, сходную с его неординарными мнениями. Из-за своего насмешливого духа он чуть не рассмеялся над ним про себя, но отцовские чувства и любовь к сыну воспротивились этому. Он спрашивал себя: худощавость его — лишь на время, нос — достался от меня, но откуда же у него это огромная голова? Разве невероятно, что кто-нибудь ещё, вроде меня, сделает его недостатки предметом насмешек? Его огорчила эта мысль вдвойне из-за любви к Камалю, и когда он наконец заговорил, голос его прозвучал спокойнее и более похожим на наставление:

— Наука сама по себе — это ничто, имеет значение результат; закон готовит тебя к карьере судьи, а суть истории и её назидательных уроков — в том, чтобы ты был несчастным учителем. При таком результате постой и подумай, — тут он немного повысил голос, отчего тот стал резче. — Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха. Все эти уроки истории — копоть и сажа! Почему бы не поговорить разумно?!

Лицо Камаля покраснело от стыда и боли, когда он слушал мнение отца о знаниях и их высокой ценности, которую он сам придавал им, и как он принизил их до уровня копоти, сравнив с нею. Но утешение пришло к нему в этот момент в виде воспоминания — без сомнения, прекрасного воспоминания — о том, что его отец был жертвой времени, места и своих друзей. Интересно, принесёт ли ему пользу спор с ним? Испытать ли ему ещё раз судьбу, воспользовавшись новой хитростью?

— На самом деле, папа, эти науки получили самую высокую оценку в развитых странах. Европейцы лелеют их и возводят статуи выдающимся учёным!

Господин Ахмад отвернулся от него, как бы говоря всем своим видом: «О Аллах, дай терпения!», хотя по правде говоря, он уже не сердился. Ему всё это казалось таким внезапным и комичным, подобного чему он и вспомнить не мог. Затем он снова повернулся лицом к Камалю и сказал:

— Поскольку я твой отец, то хочу быть уверенным в твоём будущем и желаю для тебя почётной карьеры. Неужели двое не придут к единому мнению? То, что на самом деле важно для меня — видеть тебя уважаемым чиновником, а не жалким учителишкой, даже если ему ставят памятники, вроде памятника нашему лидеру Ибрахиму-паше с раскрытыми пальцами! Пресвят Аллах!.. Мы прожили, услышали и увидели такие удивительные вещи! Какое нам дело до Европы?! Ты живёшь в этой стране, а разве здесь ставят памятники учителям?… Покажи мне хоть один! — тут он заговорил неодобрительным тоном. — Скажи мне, сынок, ты хочешь иметь карьеру или памятник?!

Когда тот в ответ лишь смущённо промолчал, отец с какой-то грустью в голосе сказал:

— В твоей голове есть такие идеи, которые не знаю, как туда проникли. Я призываю тебя стать одним из уважаемых людей, которые потрясают весь мир своим величием и положением. У тебя что, есть примеры, на которые ты взираешь, о которых мне неизвестно? Скажи мне откровенно, что у тебя на душе, чтобы я наконец успокоился и понял твою истинную цель. Я в недоумении!!

Камалю предстояло предпринять новый шаг и объяснить кое-что из того, чтобы было у него на душе, уповая на Бога. Он сказал:

— А разве так уж плохо, папа, если однажды я стану таким, как Аль-Манфалути?

Господин Ахмад с изумлением произнёс:

— Шейх Мустафа Лутфи Аль-Манфалути?!.. Да смилостивится над ним Аллах. Я его пару раз видел в мечети нашего господина Хусейна… Но насколько я знаю, он не был учителем, он намного выше этого. Он был одним из товарищей Саада и писателем, и к тому же, выпускником Аль-Азхара, а не учителем. Но никакой Аль-Азхар не имеет отношения к его величию. Это был дар от Аллаха… Так о нём говорят!! Но мы обсуждаем твоё будущее и институт, в который ты должен поступить. Давай оставим Богу Богово, а Кесарю — кесарево. Если ты тоже обладаешь даром Божьим, то достигнешь величия Аль-Манфалути, будучи адвокатом или судьёй. Почему нет?!

Камаль, защищаясь изо всех сил, сказал:

— Я взираю не только на личность Аль-Манфалути, но и на его образованность, и не могу найти иного института, который был бы настолько близок к моей цели, или, по крайней мере, этот путь пролегает через педагогический колледж, вот почему я отдал ему предпочтение. У меня нет особого желания становиться учителем, но я выбираю этот путь, потому что он приведёт меня к взращиванию мысли…